Поезд, которого ожидали Николай Иванович и Глафира Семёновна, чтобы ехать в Берлин, должен был прийти в Кёнигсберг в час ночи. Лишь только часовая стрелка на часах в буфете показала половину первого, как уже супруги встрепенулись и стали собираться выходить на платформу.
– Скорей, Глаша, скорей, a то как бы не опоздать. Чёрт их знает, какие у них тут порядки! Может быть, и раньше поезд придёт. A уже на платформе будем стоять, так не опоздаем, – торопил Николай Иванович жену. – Как подойдёт поезд, так и вскочим. Ну, живо!
– Пойдём, пойдём, – отвечала жена, выходя из-за стола. – Да, вот ещё что: захвати ты с собой несколько бутербродов в запас в вагон, благо их здесь без телеграмм дают, a то, может быть, на других станциях и бутербродов без телеграмм не дадут, так что завтра утром ни позавтракать, ни пообедать будет нечем.
– И то дело, и то дело…
Захвачен был целый пакет бутербродов, и супруги вышли на платформу. На платформе никого ещё из публики не было. Бродила железнодорожная прислуга и покуривала сигары и трубки.
– Надо поспрашивать их, a то как бы не ошибиться, – сказала Глафира Семёновна и, обратясь к сторожу, спросила: – Ин Берлин, ви филь ур?
– Noch eine halbe Stunde, – отвечал тот.
– Что он говорит? – задал вопрос Николай Иванович.
– Да Бог его знает что… Что-то непонятное.
– Так ты переспроси.
– Ин Берлин? Эйн ур?
– Ja, ja, Madame, um einz…
– В час, верно.
Таким же манером был спрошен второй сторож, третий, четвёртый и пятый. Ответы были одинаковые. Каждому сторожу Николай Иванович совал в руку по десятипфенниговой монете, говоря: «Немензи и тринкензи». Сторожа благодарили словом «данке» и удивлённо смотрели на щедрых русских.
– Теперь уже верно. Все в один голос говорят, что в час, – проговорил Николай Иванович, тяжело вздохнув.
Ровно в час к платформе подошёл поезд и выпустил пассажиров. Супруги ринулись к вагонам и вскочили в первое попавшееся купе. Там уже сидели два немца – один тощий, другой толстый.
– Хер… Бите… – обратился к ним Николай Иванович. – Вас ист дас? Берлин?
– O, ja… Man kann auch nach Berlin fahren, – дал ответ толстяк.
– Берлин? Слава тебе Господи!
Заглянул в вагон кондуктор и спросил билеты. Посмотрев на билеты супругов, он сказал:
– In Dirschau mhssen Sie umsteigen.
– Глаша! Что он сказал?
– Пёс его знает, что, – отвечала жена и задала вопрос кондуктору: – Берлин?
– Ja, ja… Aber in Dirschau werden Sie umsteigen, – повторил кондуктор. – Этот поезд от Диршау пойдёт на Данциг, a в Диршау вы сядете в другой поезд, который пойдёт в Берлин, – прибавил он также по-немецки, но супруги из всего этого поняли только слово «Берлин».
– Не ошиблись: Берлин, – кивнул жене Николай Иванович.
Свисток, отклики на паровозе – и поезд помчался.
– Любопытно бы было знать, в котором часу мы будем завтра в Берлине? – говорила Глафира Семёновна мужу.
– A ты понатужься, да и спроси вот у этого толстенького немца. У него лицо основательное.
Глафира Семёновна сообразила, беззвучно пошевелила несколько раз губами и спросила:
– Берлин ви филь ур?
– Ganz genau, Madame, kann ich nicht sagen. Am Morgen werden Sie in Berlin sein.
– Что он, Глаша, говорит?
Глафира Семёновна, понявшая только слово «морген» и переведшая его по-русски словом «завтра», отвечала:
– Говорит, что завтра, a про час ничего не сказал. Что завтра-то, так мы и сами знаем.
– Так ты переспроси. Или постой, я переспрошу. Берлин ви филь ур?
Немец развёл руками.
– Um wie viel Uhr, das weiss ich nicht, aber ich weiss nur, dass am Morgen frhh…
– Тьфу, пропасть! Опять – завтра.
Ha следующей станции тот же вопрос был предложен кондуктору. Кондуктор отвечал по-немецки:
– Я езжу до Данцига. Это другая ветка. Про Берлин не могу сказать, – и опять прибавил слово «морген», то есть «утром», но супруги опять-таки перевели это слово словом «завтра».
– Снова завтра! A когда завтра: днём, вечером или ночью? Вот народ-то! Кондуктор едет при поезде, a не знает, в котором часу на место приедет. Глаша, спроси ты его, по крайней мере, ночью или днём.
– Как я спрошу, ежели я не умею?
– Неужто ты не знаешь, как по-немецки ночь и день? Ведь эти слова комнатные.
– Ночь – нахт, день – таг?
– Так вот и сади. Или я сам… Кондуктор, Берлин – нахт или таг?
– Am Morgen frhh, mein Herr.
– Фу-ты, чтоб тебе провалиться, немецкая анафема!
Николай Иванович обозлился и продолжал ругаться.
– Коля! – остановила его жена.
– Что такое, Коля! Дай отругаться-то, дай душу отвести!
И опять помчался поезд, останавливаясь на минуту и на две на станциях. В вагон заглядывали кондукторы, простригали, отрывали клочки и билеты из книжки прямого сообщения и всякий раз предупреждали, что в Диршау придётся пересесть в другой поезд, твердя: «In Dirschau mhssen Sie umsteigen». Супруги затвердили уже слова «Диршау» и «умштайген», но всё-таки не могли понять, что они обозначают.
– Чёрт его знает, что он такое говорит: «Дырша да умштайген!» – разводил всякий раз руками Николай Иванович и с досады плевал.
– Не горячись, не горячись. Ведь уже все в один голос говорят, что едем мы в берлинском вагоне и в Берлин, стало быть, горячиться тут нечего. Пускай их, что хотят говорят. Только бы благополучно доехать, – останавливала его Глафира Семёновна, стараясь успокоить.
Супруг наконец успокоился и начал дремать.