Выпитая кружка пива раздразнила ещё больше жажду Николая Ивановича и Глафиры Семёновны.
– Господи! Хоть бы чайку где-нибудь напиться в охотку, – говорила Глафира Семёновна мужу. – Неужто поезд так всё и будет мчаться до Берлина без остановки? Где же мы пообедаем? Где же мы поужинаем? Хоть бифштекс какой-нибудь съесть и супцу похлебать. Ведь нельзя же всю дорогу сыром и икрой питаться. Да и хлеба у меня мало. Всего только три маленькие булочки остались. Что это за житьё, не пивши, не евши, помилуйте!
– Ага! Жалешься! – поддразнил её муж. – A зачем просилась за границу? Сидела бы у себя дома на Лиговке.
– Я просилась на Эйфелеву башню, я просилась к французам на выставку.
– Да ведь и там не слаще. Погоди, на Эйфелевой-то башне, может быть, взвоешь.
– Николай Иваныч, да попроси же ты у кондуктора ещё пива.
– Погоди, дай до станции-то доехать.
Но на станциях, как на грех, останавливались на одну минуту.
– Бир… Бир… Цвай бир! Кондуктор… Хер кондуктор!.. Вот дёйч полтина. Валяй на всю… Можете и сами тринкен… Тринкензи!.. – кричал Николай Иванович, протягивая кондуктору марку, но кондуктор пожимал плечами, разводил руками и говорил:
– Nur eine Minute, mein Herr…
Обер-кондуктор свистел, локомотив отвечал на свисток и мчался.
– Помчалась цивилизация! – воскликнул Николай Иванович. – Ах, чтоб вам пусто было! Нет, наши порядки куда лучше.
– Нельзя? – спрашивала жена.
– Видишь, нельзя. Сую кондуктору полтину на чай – даже денег не берёт.
Поезд мчался с неимоверной быстротой. Мимо окон вагонов беспрерывно мелькали домики, поля, засеянные озимью, выровненные, скошенные луга, фабричные трубы или сады и огороды. Везде возделанная земля и строения.
– Да где же у них пустырь-то? Где же болота? – дивился Николай Иванович.
Поезд сгонял стаи птиц с полей. Птицы взвивались и летели… хвостами назад. Глафира Семёновна первая это заметила и указала мужу.
– И птицы-то здесь какие-то особенные. Смотри-ка, задом летят. Не вперёд летят, a назад.
Николай Иванович взглянул и сам удивился, но тотчас же сообразил.
– Да нет же, нет. Это их поезд обгоняет, оттого так и кажется.
– Полно тебе морочить-то меня. Будто я не понимаю. Ну смотри, видишь, хвостами назад… Задом летят, задом… Это уж такие немецкие птицы. Я помню, что нас в пансионе про таких птиц даже учили, – стояла на своём жена.
В вагон пришёл кондуктор ревизовать билеты.
– Бир тринкен… Где можно бир тринкен и поесть что-нибудь? – приставал к нему Николай Иванович.
– Эссен, эссен… – пояснила Глафира Семёновна и покраснела, что заговорила по-немецки. – Бир тринкен, тэ тринкен, кафе тринкен, и эссен? – продолжала она.
Кондуктор понял, что у него спрашивают, и отвечал:
– Kёnigsberg… Kёnigsberg verden Sie zvёlf Minuten stehen…
– Поняли, поняли. Зер гут. В Кёнигсберге двенадцать минут. Ну вот это я понимаю! Это как следует. Это по-человечески! – обрадовался Николай Иванович.
– A когда? В котором часу? Ви филь ур? – спросила Глафира Семёновна и ещё больше покраснела.
– Uni sieben, – дал ответ кондуктор.
– Мерси… Данке… Ну, славу Богу… В семь часов. Это, стало быть, через два часа. Два часа как-нибудь промаемся.
Муж взглянул на жену и одобрительно сказал:
– Ну, вот видишь… Говоришь же по-немецки, умеешь, a разговаривать не хочешь.
– Да комнатные и обыкновенные слова я очень чудесно умею, только мне стыдно.
– Стыд не дым, глаза не ест. Сади, да и делу конец.
Смеркалось. Супруги с нетерпением ждали Кёнигсберга. При каждой остановке они высовывались из окна и кричали кондуктору:
– Кёнигсберг? Кёнигсберг!
– Nein, nein, Kёnigsberg vird noch veiter.
– Фу-ты, пропасть! Всё ещё не Кёнигсберг. A пить и есть хочу, как собака! – злился Николай Иванович.
Но вот поезд стал останавливаться. Показался большой вокзал, ярко освещённый.
– Kёnigsberg! – возгласил кондуктор.
– Слава тебе Господи! Наконец-то!
Пассажиры высыпали из вагонов. Выскочили и Николай Иванович с Глафирой Семёновной. У станции стояли сразу три поезда. Толпился народ. Одни входили в вагоны, другие выходили. Носильщики несли и везли сундуки и саквояжи. Шум, говор, свистки, звонки, постукивание молотков о колёса.
– Вот ад-то! – невольно вырвалось у Николая Ивановича. – Да тут живым манером растеряешься. Постой, Глаша, надо заметить, из которого поезда мы вышли, a то потом как бы не попасть в чужой поезд. Видишь, наш поезд посередине стоит, a на боковых рельсах – это чужие поезда. Ну, пойдём скорей в буфет.
– Нет, голубчик, я прежде в уборную… Мне поправиться надо. Ведь сколько времени мы, не выходя из вагона, сидели, a в здешних вагонах, ты сам знаешь, уборных нет, – отвечала жена. – Без уборной мне и еда не в еду.
– Какая тут поправка, коли надо торопиться пить и есть скорей. Ведь только двенадцать минут поезд стоит. Да и чёрт их знает, какие такие у них немецкие минуты! Может быть, ихние минуты наполовину меньше наших. Идём скорее.
– Нет, не могу, не могу. Уверяю тебя, что не могу… Да и тебя попрошу проводить меня до уборной и подождать у дверей, a то мы растеряться можем.
– Эх, бабье племя! – крякнул Николай Иванович и отправился вместе с женой отыскивать женскую уборную.
Уборная была найдена. Жена быстро скрылась в ней. Муж остался дожидаться у дверей. Прошло минут пять. Жена показывается в дверях. Её держит за пальто какая-то женщина в белом чепце и что-то бормочет по-немецки.
– Николай Иваныч, дай, Бога ради, сколько-нибудь немецких денег, или рассчитайся за меня! – кричит жена. – Здесь, оказывается, даром нельзя… Здесь за деньги. Даю ей русский двугривенный, не берёт.
– В уборную на станции да за деньги!.. Ну народ, ну немецкие порядки! – восклицает Николай Иванович, однако суёт немке денег и говорит:
– Скорей, Глаша, скорей, a то и поесть не успеем.
Они бегут, натыкаются на носильщиков. Вот и буфет.
Расставлены столы. На столах в тарелках суп. «Табльдот по три марки с персоны», – читает Глафира Семёновна немецкую надпись над столом.
– Полный обед есть здесь за три марки. Занимай скорей места, – говорит она мужу.
Тот быстро отодвигает стулья от стола и хочет сесть, но лакей отстраняет его от стола и что-то бормочет по-немецки. Николай Иванович выпучивает на него глаза.
– Ви? Вас? Мы есть хотим… Эссен… митаг эссен, – говорит Глафира Семёновна.
Лакей упоминает слово «телеграмма». Подходят двое мужчин, говорят лакею свою фамилию и занимают места за столом, на которые рассчитывал Николай Иванович.
– Что ж это такое! – негодует Николай Иванович. – Ждали, ждали еды, приехали на станцию, – и есть не дают, не позволяют садиться! Одним можно за стол садиться, a другим нельзя! Я такие же деньги за проезд плачу!
Лакей опять возражает ему, упоминая про телеграмму. За столом, наконец, находится какой-то русский. Видя, что двое его соотечественников не могут понять, что от них требуют, он старается разъяснить им.
– Здесь табльдот по заказу… Нужно было обед заранее телеграммой заказать, – говорит он. – Вы изволили прислать сюда телеграмму с дороги?
– Как телеграмму? Обед-то по телеграмме? Ну, порядки! Глаша! Слышишь? – обращается Николай Иванович к жене. – Очень вам благодарен, что объяснили, – говорит он русскому. – Но мы есть и пить хотим. Неужели же здесь без телеграммы ничего ни съесть, ни выпить нельзя?
– Вы по карте можете заказать. По карте что угодно…
– Эй! Прислуживающий! Человек! Эссен! Что-нибудь эссен скорей и бир тринкен! – вопит Николай Иванович. – Цвай порции.
Появляется лакей, ведёт его и супругу к другому столу, отодвигает для них стулья и подаёт карту.
– Где тут карту рассматривать, братец ты мой! Давай две котлеты или два бифштекса.
– Zwei Coteleten? O, ja… – отвечает лакей и бежит за требуемым, но в это время входит железнодорожный сторож и произносит что-то по-немецки, упоминая Берлин.
Пассажиры вскакивают из-за стола и принимаются рассчитываться.
– Что же это такое? Господи! Неужто же поезд отправляется? Ведь эдак не пивши, не евши уезжать надо. Берлин? – спрашивает он сторожа.
– Берлин, – отвечает тот.
– Глаша! Бежим! A то опоздаем!
Муж и жена вскакивают из-за стола. Появляется лакей с двумя котлетами.
– Некогда, некогда! – кричит ему Николай Иванович. – Давай скорей эти две котлеты. Мы с собою возьмём… Клади в носовой платок… Вот так… Глаша! Тащи со стола хлеба… В вагоне поедим. Человек! Менш! Получай… Вот две полтины… Мало? Вот ещё третья. Глаша! Скорей, a то опоздаем. Ну, порядки!..
Муж и жена бегут из буфета.
– Николай Иваныч! Николай Иваныч! У меня юбка сваливается! – говорит на бегу жена.
– Не до юбок тут, матушка. Беги!
Они выбежали из буфета, бросились к поезду и вскочили в вагон.