Все началось с сухой увесистой ветви, валявшейся на земле. Нечаянно наступив на один ее конец, Сангре на собственной шкуре ощутил, что такой эффект граблей – второй конец, поднявшись на дыбы, метко звезданул его суком по затылку. От неожиданности он, не удержавшись на ногах, упал и… покатился. Да, да, именно покатился, причем уклон был в сторону оврага, и пришел в себя Петр, оказавшись уже на дне. Был овраг довольно-таки глубок, метров пять, не меньше, но приземление произошло на редкость удачно – сработала толстая амортизаторная подушка из опавшей листвы.
– И что это было? – спросил Петр себя.
Не получив на сей риторический вопрос никакого ответа, он попытался подняться, но получилось не сразу. Первая попытка оказалась неудачной – резкая боль приземлила Сангре обратно на прелые листья. Он внимательно оглядел левую ногу. Осмотр оказался неутешительным – штанина камуфляжа оказалась бурой от крови, а чуть выше темного пятна в бедре торчала острая щепка. Петр выругался и, скривившись, решительно ухватился за нее и резко дернул, вытаскивая наружу. Кровь полилась сильнее.
В это время вверху зашуршало и на дно оврага сноровисто спустился-скатился Улан.
– Ух, как тебя угораздило! – сочувственно протянул он и начал торопливо расстегивать ремень. Перетянув им ногу друга, дабы остановить кровотечение, он скинул с себя куртку вместе с майкой, спешно раздирая последнюю на полосы. Замотав рану импровизированным бинтом, Буланов мрачно осведомился: – Идти-то сможешь?
Петр осторожно попробовал наступить на раненую ногу, вновь поморщился от резкой боли, но согласно кивнул головой:
– Все равно придется, никуда не денешься, – криво ухмыльнулся он, – а то получится как в некой японской хойке или танке, – и он нараспев произнес:
Сын серого козла жил у старой женщины.
В бамбуковую рощу ушел пастись.
Изменчиво всё в этом мире, вечны лишь рожки да ножки…
– А это ты откуда взял? – удивился Улан. – Вообще-то похоже на нашего серого козлика, только с японским колоритом.
– В самую точку и за козла, и за колорит, – подтвердил Сангре, пояснив: – Я как-то в зоне прихворнул и угодил в местную больничку, а там скукота, сил нет, а из развлечений три книжки, и все со стихами. Одна еще куда ни шло – любимый мною Гумилев. Зато остальные просто ай-яй: одна детская, с Агнией Барто, Чуковским и Заходером, а вторая с японскими виршами. Эти, как их, хокку или танки. Поначалу я, конечно, за Гумилева взялся. Но ты ж знаешь, в мою память стихи, в отличие от иностранных языков, просто вливаются, как вода из труб в бассейн. И после того, как я понял, что половину его стихов могу процитировать дословно, а остальные – почти, взялся за чтение остальных виршей, а дабы извилины в мозгу окончательно не распрямились, от нечего делать каждый день скрещивал между собой[2] по нескольку штук.
Он вздохнул и непроизвольно поморщился, оглядывая крутую, почти отвесную стену оврага, по которой предстояло подниматься. И вновь друг прочитал его невысказанную мысль.
– Здесь и здоровый замучается карабкаться, а с твоей ногой нечего и думать. Деваться некуда, придется лезть на противоположную сторону. Там и стена не такая крутая, да и ухватиться, поднимаясь, есть за что, вон кустики растут, – и Улан сердито добавил, словно оправдываясь перед кем-то неведомым: – Авось ненадолго мы. Всего-то метров двести пройти, а там овраг закончится и мы сразу в сторону свернем.
Подъем оказался затяжным. Кусты помогали, но стоило посильнее опереться на раненую ногу, как вспыхивала дикая острая боль. Хорошо, Улан предварительно перенес наверх рюкзаки и СКС, а кроме того он отцепил от карабина ремень и, протянув один конец Петру, тянул за него, всеми силами облегчая другу тяжкое восхождение. Кусая губы и уговаривая себя потерпеть, Сангре наконец-то вскарабкался на гребень и в изнеможении плюхнулся на пружинистую толстую подушку из прошлогодней хвои. Рядом, устало прислонившись спиной к стволу сосны, примостился Буланов, объявивший пятиминутный перекур.
– Теперь до дядьки рукой подать, – успокоил он друга. – Конечно, можно было бы обратно в поселок, но до кордона намного ближе, – он вздохнул, посетовав: – Жаль, что экскурсия по лесу отменяется, но зато нет худа без добра: подольше у меня пробудешь.
– С ума сошел?! – возмутился Сангре. – Ничего не отменяется и пробуду я у тебя ровно столько, сколько запланировал: пять суток и все. А дальше я по-любому укачу в славный город Одессу – я тебе еще вчера об этом говорил.
– Только не пояснил, что за срочность, – проворчал Улан. – К тому же, Одесса хоть и не Донбасс, но и там сейчас творится такое, что…
– Ну да, – подтвердил Петр. – Деликатно говоря, слегка неспокойно, в связи с тем, что мудрые одесситы стали всерьез призадумываться о проведении референдума под красноречивым заголовком: «Не хотим быть пациентами сумасшедшего дома под названием „Майданутый Киев“». Из-за этого туда в последнее время зачастили доблестные галицкие лыцари, неулыбчивыми лицами напоминающие бойцов гитлерюгенда образца апреля сорок пятого. И какие гадости они учиняют в моем милом городе, то пусть рассказывает Стивен Кинг, бо у меня таки нету слов. А когда они окончательно выяснят, что одесситы не желают иметь с киевскими шлимазлами ничего общего, они неизвестно чего придумают, но что ничего хорошего, за это я таки ручаюсь.
– Да-а, – протянул Буланов и сочувственно покосился на Петра. – Погоди-ка, – встрепенулся он. – Я, конечно, телевизора почти не смотрю, но как-то слышал, что говорил украинский…
– Ой, ну я тебя попросю! – перебив друга, взмолился Сангре. – Не поминай всуе о… – он задумался и удивленно произнес: – Ты знаешь, в кои веки у меня не хватает словарного запаса, чтоб подобрать нужное слово. Точнее, наоборот: слишком богатый выбор, хотя и однообразный, сплошная нецензурщина. Короче, ни к чему в столь приятном месте, под теплым солнышком, в благоуханно чистом лесу упоминать о всякой погани.
– Не буду.
– И правильно. Не порть природу. Для этого туристы имеются.
– Но ты вчера так и не пояснил, зачем тебе надо ехать в Одессу именно теперь. Не лучше ли немного выждать, а когда…
– Не лучше, – помрачнев, оборвал Петр. – Понимаешь, до меня донеслись тревожные вести, что эти шлимазлы из кривоколенного сектора, хай им грець, пытаются мешать моей бабе Фае торговать на Привозе и препятствуют говорить разные речи, а для меня она изо всех родичей после ухода из жизни мамы с папой и деда – самый дорогой в мире человечек. Конечно, заткнуть моей бабуле рот – задача как бы не тяжелее строительства египетских пирамид, легче загнать римского папу на молитву в синагогу. Но они ж могут осмелиться применить к моей бесценной старушке физические средства воздействия. Вот я и собрался растолковать этим байстрюкам, шо это они у Киеве и Львиве гройсе хухэм[3], а в Одессе – еле-еле поцы. Ну а особо наглым зверькам-прыгунам, рискнувшим распустить свои потные грабки до бабы Фаи, придется срочно заняться коллективной примеркой деревянных макинтошей…
– А почему зверькам-прыгунам? – полюбопытствовал Буланов.
– До приличных зверей они не доросли, так, мелкие шакалята, – пожал плечами Сангре, – а прыгуны, поскольку без этого им нельзя, ибо хто нэ скачэ, тот москаль.
– Ну хорошо, – согласился Улан, – от меня ты поедешь защищать бабу Фаю. Но не вечно же будешь подле нее сидеть? А как ты смотришь, чтобы потом взять и перебраться вместе с нею сюда? Лес, знаешь, он душу лечит. Точно, точно, на себе ощутил.
Петр саркастически хмыкнул:
– Баба Фая и Одесса – неразрывное целое. А что за меня, то… Мысль, конечно, неплохая. Открыть себе секс-шоп в деревне Гадюкино и торговать всем помаленьку. Ну там резиновыми вилами, переносными сеновалами, презервативами со вкусом картошки, надувными председателями колхозов и прочими дарами природы. Но есть одно но… – он поморщился и честно признался. – Боюсь, не выдержит моя буйная натура гнетущей невостребованности и через годик-другой винные лечебные припарки для души перерастут в кувалду для печени. И вообще, давай-ка об этом попозжей поговорим. Вот прогуляюсь на костылях по лесу, кабана в пятак чмокну, медведю лапу пожму, лося за рога подергаю, с птахами почирикаю, со змеями пошиплю, тогда и надумаю чего-нибудь, а пока… – он беззаботно махнул рукой и предложил: – Ну что, в путь?
– Ага, сейчас, только лямки на рюкзаке подтяну, – откликнулся Улан.
Сангре кивнул, неторопливо, стараясь не потревожить раненую ногу, поднялся и… оторопел, глядя на происходящее вокруг них. Как оказалось, за недолгое время «перекура» обстановка существенно изменилась. Густая молочная пелена, приползшая от болота, пока еще не добралась до друзей, но клубилась всего в пяти метрах от них. Из-за торчащих из нее во все стороны белесых языков, напоминавших щупальца, она походила на некое загадочное существо. Притом судя по искрам, тут и там поблескивавшим на поверхности белого полотна, существо, заряженное электричеством.
Присвистнув, Петр поинтересовался у друга, замершего рядом:
– Слушай, это не пожар случайно? Хотя, – он принюхался и удивленно протянул: – Странно, гари не чую. Если бы не клубы дыма с искрами, подумал бы, что это туман.
– Это и есть… туман, – упавшим голосом подтвердил Улан, хмуро взиравший на происходящее.
– Странный какой-то, – усомнился Сангре.
– Странный, – мрачно согласился Буланов. – Можно сказать, уникальный. Я ж тебе не до конца про красную ряску рассказал. Она в болоте, по словам дядьки, появляется именно перед появлением такого тумана, с клубами и искорками. Словом, нам… – он зло сплюнул, – здорово повезло. Кстати, пропавшие ученые того…
– Что того?
– Ну-у, довели их местные до тумана, они в него зашли и с концами. А удалось им добраться до самого болота или нет – кто знает. Дядька, к примеру, считает, что Красный мох вообще ни при чем, а экспедицию сам туман сожрал, точнее… то, что в нем скрывается.
– Страсти-то какие рассказываешь, – притворно охнул Петр. – Прямо тебе фильм ужасов, – и он, закатив глаза и устремив руку вперед, с нарочитым подвыванием процитировал:
Меж ветвей раскидистых платана
Притаился безобразный пар
Стон земли несётся из тумана
Стон земли, больной от диких чар[4].
– Тебе все смешочки, – упрекнул Улан.
– А чего тревожиться-то? – пожал плечами Петр. – Мы ж не ученые, на рожон не полезем. Туман твой сам по себе, мы сами по себе, и пересекаться ни с ним, ни с болотом не собираемся. Краем пройдем и всего делов.
– Если бы ты слышал столько, сколько мне дядька про эти места понарассказывал, тоже встревожился бы, – смущенно проворчал Буланов, чуточку успокоенный хладнокровными рассуждениями друга. – Смотри, смотри, он, гад, все ближе подползает, – и он неуверенно предложил: – Может, обратно в овраг и на ту сторону, а?
– С моей ногой нипочем не успеть.
Густая молочная пелена и впрямь успела изрядно подкрасться к друзьям, находясь теперь буквально в метре перед ними, а языки, чем-то напоминающие щупальца, продолжали упрямо высовываться вперед. Правда, вреда от них не было. В этом Сангре убедился, не успев вовремя отдернуть раненую ногу от особо любопытного. А в следующую минуту отбрыкиваться стало бесполезно, щупальцев было слишком много.
Улан зло выругался. Сангре удивленно оглянулся на него. Учитывая обычную сдержанность друга, трехэтажный мат весьма красноречиво говорил о том, насколько тот взволнован.
– Да не дрейфь, у тебя ж карабин, – ободрил Петр и, вспомнив Гоголя, добавил: – А против нечистой силы и выходцев с того света у меня крест имеется, – и он извлек из-за пазухи небольшой крестик на черном шнурке. – Мамочкин. Намоленный. Стоит его какому-нибудь упырю в морду сунуть, как он вмиг расчихается, далее рвотные спазмы, конвульсии, а тут и мы с осиновым колом в качестве презента на добрую долгую память. А кроме того, нам деваться некуда.
– Деваться и впрямь некуда, – нехотя согласился Улан. – Но давай хотя бы держаться строго вдоль оврага, чтобы не приближаться к болоту.
Он мрачно дослал патрон в патронник. Покосившись на снятый с карабина ремень Улан чуть поколебался, но после недолгого раздумья не стал цеплять его обратно, оставив в руке – мало ли. Оглянувшись по сторонам, он поднял с земли внушительного вида жердь, сунув ее другу, подставил плечо, чтобы было на что опереться с другой стороны и оба медленно двинулись вперед, стараясь держаться рядом с краем оврага.
Однако дым-туман продолжал надвигаться и вскоре друзья оказались внутри плотной белой пелены. Видимость в ней была не сказать чтоб вовсе нулевая, но дальше полуметра разглядеть впереди ничего не получалось. Приходилось постоянно проверять жердью, здесь ли овраг, чтоб и не отходить от него далеко, и не загреметь вниз. Да и само движение составляло немалый труд – на них словно вывалили сверху центнеры чего-то неимоверно тяжелого, и каждый шаг стоил огромных усилий.
К тому же Петра изрядно мутило. Противная тошнота подступала чуть ли не к самому горлу и складывалось впечатление, будто все его органы лихорадочно меняются местами: внутри все вздувалось, хрустело, лопалось, разрывалось на клочки и вновь срасталось. Подумалось, что это из-за ранения, но, вскользь бросив взгляд на Улана, подметил на его лице обильно выступившие бисеринки пота и пришел к выводу, что тому приходится не слаще.
Искры вокруг мелькали все чаще и чаще, притом в угрожающей близости от их лиц. И вдруг последовала яркая вспышка, сопровождаемая оглушительным хлопком. Отпрянув, друзья переглянулись.
– Ничего, ничего, – ободрил друга Улан. – Нам уже совсем немного осталось продержаться. Метров через сто овраг закончится и мы свернем в сторону, подальше отсюда, а там еще с километр и дядькина охотничья избушка. К тому же и туман, как я посмотрю, начинает рассеиваться.
Петр оглянулся по сторонам и молча кивнул, соглашаясь. Конечно, видимость пока все равно оставалась ни к черту, но конец их двухметровой жерди уже смутно различим. Самочувствие тоже улучшилось: незримая тяжесть свалилась с их плеч, да и тошнота полностью исчезла. Складывалось впечатление, что основные неприятности позади.
Он прищурился: впереди перед ними небольшим холмиком маячило нечто темное и мягкое. Протянув жердь вперед, Петр осторожно ткнул ею в холмик и недоуменно прокомментировал:
– Куча какая-то мягкая. Муравейник что ли?
– Здесь их не бывает, – отозвался Буланов. – Возле этого болота и птиц редко кто видел, и даже…
Договорить он не успел, поскольку Сангре еще раз ткнул жердью в кучу и та, еле видимая в пепельно-белом тумане, вдруг зашевелилась, недовольно заворчала и стала вырастать ввысь, превратившись в здоровенного медведя. Поднявшись во весь рост, он недобро рявкнул и хищно подавшись вперед, злобно оскалился, демонстрируя здоровенные клыки и обдавая друзей зловонным дыханием. Оба мгновенно, как по команде, шарахнулись назад, полетев на землю.
«А ведь мне и подняться не успеть, – как-то отстраненно подумал Петр. – Да и в любом случае со своей ногой от косолапого не удрать».
– Улан, беги! – отчаянно крикнул он поднимающемуся с земли другу. – Беги через овраг, я задержу!
Медведь тем временем угрожающе поднялся во весь рост, явно намереваясь наброситься на него. Сангре рявкнул в ответ, пытаясь показать, что он его не боится. Получилось плохо. Во всяком случае, топтыгина убедить не удалось. Тот торжествующе взревел и ринулся на лежащую добычу. Петр попытался увернуться, перекатившись в сторону, и чуть не взвыл от боли в ноге. Взревел и медведь. Правда, на сей раз в его рыке оказалось куда меньше торжества – скорее боль и ярость.
Петр оглянулся. Успевший вскочить на ноги Улан стоял, крепко держа в руках ту самую жердь, которой Сангре прощупывал дорогу и выронил при падении. Одним ее концом Буланов, словно копьем, упирался в топтыгина. Судя по яростному рыку, издаваемому медведем, острие «копья» уже вошло в его тело, но косолапый, угрожающе растопырив лапы, продолжал упрямо ломиться вперед, пытаясь схватить и порвать на клочки жалкое двуногое существо, осмелившееся причинить ему боль.
Петр торопливо оглянулся, высматривая карабин, выпущенный Уланом из рук во время падения, но не увидел его. Сангре даже застонал, расстроившись – СКС сейчас пришелся бы ох как кстати – но деваться некуда, следовало обходиться тем, что было.
Стремясь помочь другу, под неистовым напором зверя постепенно пятившемуся назад, он попытался вскочить, но спешка сыграла худую роль – неудачно подвернув раненую ногу, он опять плюхнулся в пружинистую хвойную подушку.
– Дерево, дерево позади! – крикнул Петр другу, вторично пытаясь подняться. – Упрись в него.
Буланов бросил взгляд назад, шагнул чуть в сторону и, норовя на ходу усовершенствовать совет, попытался упереться в ствол самим древком импровизированного копья. Увы, его подвела мокрая от дождя кора. Скользнув по ней, жердь поехала и сорвалась. От неожиданности и сам Улан, потеряв равновесие, растянулся на земле, а медведь, торжествующе зарычав, через мгновение навалился на него всей своей тушей.
Правда, чувствовалось, что прежних сил лесной хозяин лишился – слишком заторможены были его движения. Да и не мудрено, ибо жердь в руках Улана прошила тело косолапого насквозь, выставив наружу длинный, почти с метр, окровавленный наконечник. Однако медведь не сдавался, и, рыча, из последних сил пытался порвать обидчика.
Времени лезть в рюкзак за ножом не было и, издав интернациональный вопль: «Твою мать!», Петр ринулся на выручку с голыми руками. Впрочем, смертельно раненный топтыгин и не пытался отмахиваться от Сангре, упрямо спихивавшего его с Буланова, а спустя несколько секунд косолапый затих окончательно.
Высвободив тело Улана из-под огромной туши, Петр с тоской уставился на залитого кровью друга. Припав к его груди, он прислушался. О, радость: сердце билось достаточно отчетливо и ровно. Зато осмотр повреждений привел в уныние. Успел-таки достать медведь Улана своими когтями, притом не в одном месте.
– Ну ни хрена себе, сходили на лесной пикничок, – бормотал Сангре, раздирая на полосы свою майку. Хватило импровизированных бинтов на две повязки. Третью пришлось делать из собственной камуфляжной куртки, попросту обмотав ею живот Буланова.
«А теперь что делать?» – задумался Петр, закончив с перевязками и растерянно оглядываясь по сторонам.
Нет, нет, он хорошо помнил дорогу – почти все время прямо, дурак не заплутает, но возвращаться смысла не имело – далековато. Как там сказал Улан? С километр до кордона осталось. Значит, проще дотянуть туда. Там наверняка найдется аптечка, да и сам дядька должен уметь оказать первую помощь – как-никак егерь.
Но в какую сторону идти? Хотя туман, пока они сражались с медведем, практически рассеялся, сориентироваться не получалось. Мешало… отсутствие оврага. Куда он делся, Петр не понимал. Успели миновать? Тогда он должен оставаться не далее как в двадцати, пускай в тридцати метрах позади, а его не видно вообще. Ну не считать же за овраг хоть и длинную, но мелкую, от силы полметра глубиной, канаву, начинающуюся метрах в пяти от них.
«Ах да, болото, – спохватился он. – Это тоже неплохой ориентир».
Но и его поблизости Сангре не увидел, хотя сосновый лес просматривался не меньше чем на пару сотен метров окрест.
– Ну и хрен с тобой, золотая рыбка. Тогда мы по старинке. – Он задрал голову вверх, принявшись рассуждать. – Та-ак, солнышко справа, а когда мы шли, оно светило…
Сориентировавшись, Сангре тяжко переступил с ноги на ногу и поморщился от боли в ноге. Стало ясно, что нести друга на себе не выйдет. Тогда он исхитрился приспособить ремень карабина так, чтоб можно было тащить Улана волоком. Рюкзаки он, недолго думая, оставил валяться на земле, прихватив, да и то больше в качестве опоры, отыскавшийся карабин.
Подбадривая себя, Петр бормотал на ходу:
Я в весеннем лесу пил кокосовый сок,
С ненаглядным Обамой по веткам скакал,
Что любил – обронил, и банан не сберег,
Был я пьян и азартен и горя не знал…
Первый перерыв он позволил себе спустя час. Тащил бы и дальше, но слишком устал – руки тряслись, а пот ручьем лил по телу, невзирая на то что погода испортилась окончательно и температура была немногим выше нуля. Впрочем, это как раз было ему на руку – хорошо остужало. Да и дождя не было, что тоже радовало.
И все равно приходилось тяжко. Трудно сказать, удалось бы Сангре хоть куда-то добраться, но спустя полчаса он увидел вдали, в просвете между деревьями, человеческий силуэт. Он прищурился, вглядываясь. Нет, не мерещится. Судя по одежде, силуэт был женский, но ничего страшного. Не одна же она живет в глухомани, значит, сможет привести мужиков.
– Эй, – крикнул он хриплым голосом. – Алло, красавица!
Та оглянулась, застыла на месте, затем с явной опаской направилась к Петру, но, подойдя поближе и вглядевшись в лицо Улана, вздрогнула и опрометью бросилась бежать прочь. Такого разочарования душа Сангре не выдержала. Ноги его подкосились и он рухнул на землю, теряя сознание.