В декабре 1940-го, через полгода после оккупации немцами Франции, Гаэль де Барбе исполнилось шестнадцать. Она жила с родителями в фамильном поместье в Валансене близ Лиона. Брат Тома был на два года ее старше и учился в Парижской политехнической школе.
С начала войны жизнь становилась все труднее: оккупация ложилась на всех тяжким бременем. Брат писал, что в Париже полно немецких войск, нацисты ввели для парижан строжайшие правила, комендантский час начинался в восемь вечера. Повсюду разместили блокпосты, и жители старше шестнадцати лет должны были всегда иметь при себе удостоверение личности. В октябре вышел указ о статусе евреев, из которого стало ясно, как относятся к ним оккупанты: многие, вернее, большинство французских граждан еврейского происхождения потеряли работу, были изгнаны из армии, лишились правительственных постов; журналисты-евреи подпали под запрет на профессию; студентов-евреев исключали из университетов. И это не говоря об арестах без всяких причин «нежелательных элементов». В сельской местности устраивались лагеря для интернированных, где содержались еврейские семьи, предприятия, магазины и дома которых были конфискованы немцами. Во многих городах царила атмосфера страха и тревоги, но в окрестностях Лиона все было более-менее спокойно – здесь евреев преследовали не так рьяно, как в Париже. Отец строго-настрого наказал Гаэль не задерживаться по пути из школы домой и не разговаривать с солдатами, хотя в документах и было указано, что она католичка. Семья Барбе относилась к аристократам и жила в этой округе триста лет, так что оккупанты предпочитали ее не трогать. Отец по-прежнему управлял поместьем и фермами арендаторов: с самыми богатыми лионскими евреями немцы не ссорились. Но все же однажды он сказал Гаэль, что они поступят мудро, если уедут до того, как начнутся неприятности.
Все происходившее казалось нереальным: поверить в него было трудно, – но с их знакомыми евреями пока ничего не случилось.
Ближайшей подругой Гаэль была Ребекка Фельдман, дочь уважаемого и очень богатого местного банкира. Их семья когда-то приехала из Германии, но, поскольку жили здесь на протяжении трех поколений, Фельдманы считали, что бояться им нечего. Гаэль передала Ребекке слова отца. Та сказала, что вместе с родителями обсуждала положение, но ее отец ничуть не обеспокоился. Мало того, некоторые германские офицеры даже положили деньги в его банк. Хоть до жителей и доходили слухи, что в других городах еврейские семьи победнее выгоняли из домов, что повсюду строились лагеря для интернированных лиц, ни Гаэль, ни Ребекка не знали никого, кто был отослан в лагерь. Пока что дело ограничивалось только шепотками да сплетнями.
Ни для кого не было секретом, что Фельдманы куда состоятельнее Барбе, состояние которых с годами постепенно таяло. Гаэль подслушала, как отец говорил, что они богаты землями и бедны наличными, но все необходимое у них было, а поместье по-прежнему оставалось одним из самых красивых в округе. Если не считать предупреждения родителей не вступать в разговоры с военными, Гаэль ни в чем не знала запретов, по-прежнему ездила в школу на велосипеде и останавливалась по пути, чтобы встретиться с Ребеккой. Гаэль всегда старалась выехать из дому пораньше, чтобы провести несколько минут на кухне Фельдманов, где кухарка и две горничные подавали девочкам свежие круассаны, бриоши и булочки с начинкой из расплавленного шоколада и всегда давали им в школу несколько лишних.
У Ребекки было двое младших братьев: двенадцати и четырнадцати лет – и пятилетняя сестра Лотта, которую сама Ребекка считала надоедливым отродьем, зато Гаэль обожала малышку, а та, в свою очередь, боготворила девушку. Братья Ребекки ходили в ту же школу, что и она. У Фельдманов был большой дом, конечно, не такой, как поместье Барбе, зато куда более роскошный: с прекрасной мебелью, безделушками и предметами искусства. Мать Ребекки покупала модную одежду в Париже, носила драгоценности и меха. Гаэль любила ходить к подруге, и там ее всегда встречали очень приветливо. Ее собственная мать была скромной, более сдержанной и даже строгой, поэтому Гаэль предпочитала проводить время в доме Ребекки, где было куда веселее, чем в собственном.
До своего отъезда в университет Тома вел себя как мальчишка и вечно дразнил девушек, но в последний год очень изменился, стал серьезнее, и причиной тому была оккупация. Они с отцом часами беседовали о положении в стране, и когда Тома бывал дома, время с Гаэль он почти не проводил, считая ее еще ребенком.
За две недели до Рождества Гаэль, как обычно, по пути в школу отправилась к Ребекке, но, обогнув поворот, за которым можно было увидеть дом Фельдманов, заметила у ворот два полицейских грузовика и нескольких жандармов. Гаэль притормозила, пытаясь понять, что происходит, и тут жандармы выволокли из дома отца Ребекки. За ним тащили его жену, пытавшуюся удержать за руку вопившую от страха Лотту. Мальчиков жандармы просто столкнули с лестницы, и бедняги кубарем полетели вниз. Потом Гаэль увидела Ребекку с распущенными светлыми волосами, развевавшимися на ветру: у девушки, видимо, не было времени их заплести. Один из солдат, словно тряпичную куклу, швырнул ее в грузовик – такая она была маленькая и худенькая. Про Ребекку и Гаэль в школе часто говорили, что они похожи как сестры, только Гаэль повыше. В ту секунду, когда жандарм схватил девушку, глаза ее и Гаэль встретились, но Ребекку швырнули в грузовик, и она исчезла из виду. Один из жандармов сорвал с головы мсье Фельдмана элегантную шляпу, бросил на землю и растоптал, усмехнувшись:
– Там тебе шляпа не понадобится!
Сердце Гаэль колотилось так, что было трудно дышать. Она в ужасе наблюдала за происходящим, не смея приблизиться и не зная что делать.
Вскоре грузовики, а следом за ними и машина жандармерии отъехали. Гаэль хотела было развернуться, но вовремя поняла, что это опасно. Было совершенно непонятно, почему Фельдманов грубо вышвырнули из дома не германские солдаты, а соотечественники, французские жандармы.
Разрыдавшись, Гаэль бросилась к дому подруги, взбежала на заднее крыльцо и проникла в кухню. Кухарка и обе горничные выглядели испуганными, по комнате распространялся запах горелого хлеба, но ни одна из них не двинулась с места.
– Что случилось? Куда их увезли? – всхлипывая, выкрикнула Гаэль.
Кухарка повернулась и вдруг яростно набросилась на нее:
– Убирайся! Вон! Тебе здесь не место! Проваливай!
Она показала на дверь.
Эта женщина никогда раньше с ней так не обращалась. Гаэль заметила, что горничные плачут. За то, что работали на евреев, их пообещали арестовать, и теперь прислуга в спешке собирала вещи – сверху слышался топот.
– Куда их повезли? – в отчаянии спросила Гаэль у кухарки.
– Не знаю… возможно, в тюрьму. Им следовало бы уехать до всего этого, – горестно вздохнула та, и на сей раз ее тон не был столь свирепым. – Ты должна уйти. Больше не возвращайся. Жандармы сказали, что уже сегодня днем дом займут немцы. Фельдманы больше не вернутся.
– Мне нужно ее найти! – лихорадочно пробормотала Гаэль.
– Не нужно! – отрезала тяжеловесная женщина, грубо ее встряхнув. – Оставь это! Тебе не позволят ее увидеть!
– Как они могли?..
Гаэль давилась рыданиями, но кухарка, которая всегда была так к ней добра, подтолкнула ее к двери:
– Они евреи. Забудь, что ты их знала, и уходи, пока не поздно!
Она вытолкала девушку за дверь и заперлась, а Гаэль, спотыкаясь, слетела со ступенек, схватила велосипед и, потрясенная случившимся, страшно встревоженная за подругу, поехала в школу. Жандармы обращались с Фельдманами как с мусором: побросали в кузов грузовика и увезли. И Гаэль понятия не имела куда.
Ее так потрясло случившееся, что она по пути в школу дважды упала с велосипеда, разорвала платье, поцарапала руку, ушибла колено и в результате опоздала на уроки. Выглядела она ужасно.
– Что это с тобой? – спросил мальчишка, которого Гаэль терпеть не могла, когда вошла в класс, прихрамывая и словно в тумане.
– Упала с велосипеда по пути в школу.
Девушка решила не говорить, что случилось на самом деле: отныне никому нельзя доверять – все изменилось в один миг.
– Где Ребекка? – не унимался мальчишка, когда она попыталась его обойти.
Гаэль не хотела отвечать, но все же, не оборачиваясь, буркнула, чтобы отвязался:
– Не знаю. Может, заболела.
«Или мертва», – подумала Гаэль, и ее накрыла очередная волна ужаса. Она должна найти Ребекку, что бы ни говорила кухарка. Где бы ни содержали ее семью, она их найдет!
Гаэль не помнила, как высидела все уроки, а потом схватила велосипед и помчалась домой. Проезжая мимо дома Фельдманов, она видела, как солдаты под руководством офицера носили сундуки и чемоданы. Немцы перебирались в дом! Надо было срочно разыскать отца. Он как раз возвращался из конюшни, ведя на поводу хромую лошадь.
Гаэль рассказала ему обо всем произошедшем сегодня утром, и отец, хмурясь, резко спросил:
– Кто-то тебя видел там? Я имею в виду солдат.
– Нет. Я подождала, пока они уедут.
О том, что Ребекка видела ее, что на мгновение их взгляды встретились, прежде чем ее бросили в грузовик, Гаэль решила не говорить.
– Потом я поговорила с кухаркой, но она не знает, куда их увезли.
– В лагерь для интернированных, – уверенно бросил отец, хотя Гаэль видела, что он тоже потрясен.
Он чего-то в этом роде и боялся. Слышал, что такие истории случались в Париже, но в Лионе и его окрестностях ничего подобного не было. Но если начали забирать таких людей, как Фельдманы, значит, началась массовая акция, и ни один еврей не может чувствовать теперь себя в безопасности.
– Я запрещаю тебе возвращаться в тот дом или пытаться выяснить, где Ребекка. Ты больше не должна не только видеться с ней, но и расспрашивать про нее: тебе все равно ничего не скажут и это опасно.
– Я должна найти ее, папа, – жалко пролепетала Гаэль.
– Не сметь! – завопил отец. – Немедленно иди к себе!
Гаэль с плачем вбежала в дом и, закрывшись в спальне, бросилась на кровать. Перед ее мысленным взором то и дело возникала леденящая кровь сцена.
Этим вечером точно так же была с ней строга и мать. Ни о какой дружбе не может идти и речи, все кончено. Если Гаэль начнет искать Ребекку, то навлечет беду на всю семью.
– Пообещай, что не станешь даже пытаться! – твердила бледная, измученная мать.
Она не слишком хорошо знала Фельдманов: так, встречались на школьных мероприятиях, – но ей было очевидно, что признавать знакомство с ними опасно. И если их забрали, разумно предположить, что теперь они в лагере для интернированных, где держали евреев, а может, и в концлагере где-нибудь в Германии. Также ходили слухи, что худшее еще впереди.
Гаэль не хотела спускаться к ужину, но родители настояли на своем, и она села за стол, хотя съесть так ничего и не смогла. На следующий день в школе занятий не было, поэтому она осталась в постели. Ребекка не выходила у нее из головы, а два дня спустя Гаэль случайно услышала, как двое арендаторов отца толковали о евреях, арестованных неделю назад и отвезенных в лагерь Шамбаран во Вьене, что в тридцати пяти милях к югу от Лиона и одиннадцати – от Валансена. Гаэль чувствовала, что сам Господь хотел, чтобы она получила эту информацию. На следующий день она села на велосипед и, вместо того чтобы направиться в школу, почти два часа колесила по проселочным дорогам, пока наконец не увидела лагерь, о существовании которого раньше понятия не имела. Огромная территория была окружена высокой – где-то металлической, где-то деревянной – оградой. Внутри находились какие-то домишки и палатки, большой то ли сарай, то ли конюшня, куда входили люди с вещами. Среди них были мужчины, женщины и дети всех возрастов. Пленников охраняли вооруженные солдаты, но их было не так много, как она опасалась. Кроме того, Гаэль не заметила собак и караульных вышек, что само по себе уже вселило в нее надежду.
Она ехала по ухабистой тропе, и никто пока ее не заметил. Один раз узкая проселочная дорожка подошла совсем близко к ограде, и Гаэль остановилась на несколько минут понаблюдать за происходящим. И в этот момент – просто чудо! – она вдруг увидела Мишеля, одного из братьев Ребекки, и помахала ему. Он заметил, быстро подошел к ограде и спросил с потрясенным видом:
– Что ты здесь делаешь?
– Да вот искала, куда вас увезли. Где Ребекка?
Мишель улыбнулся ей, хорошо знакомой девочке с длинными светлыми косами, хотя раньше всегда дразнил ее и всячески изводил.
– Она внутри с мамой и Лоттой. Папе удалось припрятать немного денег, и он кому-то заплатил, чтобы получить место в сарае. По ночам на улице ужасно холодно.
Скоро Рождество, вспомнила Гаэль, и снег уже не таял.
– Можно ее увидеть?
– Ты спятила? Зачем ты вообще сюда явилась? Если тебя поймают, то бросят в лагерь вместе с нами.
– Не бросят: я не еврейка, – рассудительно заметила Гаэль.
Мишель с сомнением кивнул и отправился к сестре. Гаэль прождала уже минут десять, гадая, вернется ли он, как вдруг увидела Ребекку: в одном платье, без пальто – у нее даже не было времени одеться. Пальто успел схватить только отец и отдал его жене, когда они приехали в лагерь. Теперь женщина прикрывала им Лотту. На мальчиках были свитеры, а на Ребекке – только шерстяное платье, в котором она собиралась ехать в школу. Сейчас ее трясло от холода, но она смотрела на Гаэль как на чудо.
– Тебе не следовало приходить, – испуганно пролепетала Ребекка.
Гаэль поспешно сбросила пальто и протолкнула сквозь прутья ограды.
– Ты же заболеешь, – запротестовала Ребекка, чувствуя себя виноватой за то, что взяла пальто, но оно было таким теплым…
Взгляды подруг встретились и задержались, и в них было все, что они чувствовали друг к другу.
– Не глупи! Тебе оно сейчас нужнее, чем мне. Все, убегаю, но завтра вернусь, – пообещала Гаэль.
– Что, если тебя увидят? – всполошилась Ребекка.
– Не думай об этом. Все будет хорошо, глупышка, – улыбнулась Гаэль.
– Это ты глупышка, потому что пришла сюда. А теперь уезжай от греха подальше, – попросила Ребекка, кутаясь в пальто.
– Увидимся завтра, – пообещала Гаэль и села на велосипед.
– Если не приедешь, ничего страшного – заверила Ребекка, хотя очень надеялась увидеть подругу.
Гаэль развернулась и поехала обратно, изо всех сил стараясь делать вид, будто не имеет к лагерю никакого отношения, но этого не требовалось: никто ее не заметил и не остановил.
Еще два часа ушло на то, чтобы вернуться домой. Ее трясло от холода. Девушка быстро побежала к себе, пока никто не увидел, что она приехала без пальто. Ночью Гаэль пробралась на чердак и принялась рыться в своих старых вещах в надежде подобрать что-нибудь для Лотты. Наконец обнаружилось небольшое пальто, и девушка свернула его потуже, чтобы уложить в корзину на велосипеде. Вещица была из черного бархата, с горностаевым воротником, и Гаэль вспомнила, как надевала его как-то на Рождество, когда была еще жива бабушка и приехала их навестить.
За ужином она почти не разговаривала, но родители, казалось, ничего не заметили, да им и нечего было сказать друг другу: новости были слишком скверными. Мать получила письмо от Тома, пестревшее черными вымарками цензоров, но постаралась убедить себя, что с сыном все в порядке.
Назавтра Гаэль снова пропустила занятия и отправилась к лагерю, чтобы увидеть Ребекку. Та не сводила глаз с ограды и, едва заметив Гаэль, остановившуюся под деревом, подошла. Кроме пальто для Лотты девушка привезла шоколадки и яблоки, а также немного хлеба, в случае если они голодают. Гаэль не осмелилась взять еды побольше, но Ребекка с благодарностью схватила и то, что есть. Оказывается, условия в лагере ужасные: люди голодают, болеют и мерзнут. Им давали только суп, черствый хлеб и кое-какие овощи, но в столь ничтожном количестве, что пленники дрались из-за порций. Туалетов тоже было слишком мало, и все на улице. В лагере они встретили знакомых: несколько семей и двух служащих отцовского банка, – и те были потрясены, увидев их. Уж если здесь Фельдманы, то дела действительно плохи.
Отныне Гаэль каждый день после занятий ездила в лагерь, поэтому домой приезжала почти к ужину. Обедать в школе она перестала, чтобы было что отвозить Ребекке. Матери она сказала, что будет оставаться после уроков помогать младшим школьникам, а потом убирать класс, та ей поверила. Гаэль приезжала к подруге каждый день, если не считать Рождества и одной недели в феврале, когда слегла с гриппом. Каким-то чудом охранники лагеря до сих пор ее не замечали. Впрочем, это были в основном молодые ребята, да и те в небольшом количестве. И если учесть, что большинство заключенных оказались людьми семейными и с детьми, охрана не отличалась особенной бдительностью и сосредоточила внимание на обитателях лагеря, а не на людях за оградой.
Все хорошо шло до самого мая. Гаэль навещала Ребекку уже пять месяцев, когда ее впервые заметил охранник. Девушка как раз просунула сквозь прутья ограды светло-голубую ленту такого же цвета, как их глаза, и ее кусочек зацепился за колючку проволоки. Гаэль схватила его и спрятала в карман, и в этот самый момент раздался окрик охранника:
– Не двигаться! Эй! Что ты здесь делаешь? – Молодой человек изо всех сил пытался казаться свирепым, хотя едва ли был старше их и вполне мог учиться с ними в школе.
– Просто стало интересно, вот и решила спросить, что здесь такое, – пояснила Гаэль с невинным видом и даже улыбнулась, хотя сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот вырвется из груди.
– Это летний семейный лагерь, – ответил охранник, улыбаясь хорошенькой девушке. – А вы что, живете где-то поблизости?
Гаэль кивнула, и он показал винтовкой на дорожку:
– В таком случае поезжайте домой. Это место не для вас, а для бедняков: их привозят сюда на свежий воздух из городов.
Гаэль попыталась сделать вид, будто поверила ему, и, не оглядываясь, поехала по дорожке, но все же успела услышать, как охранник грубо приказал Ребекке вернуться к остальным в сарай. Чтобы не вызвать подозрений, она ехала вперед до тех пор, пока лагерь не скрылся из виду, остановилась отдышаться и успокоиться. Вынув из кармана маленький обрывок голубой ленты, Гаэль с минуту смотрела на него, думая о Ребекке. Какое счастье, что не случилось худшее! Просто невероятно, что за эти пять месяцев их ни разу не поймали. В лагерь постоянно прибывали новые люди, но никого никуда не отсылали, хотя слухи о высылке, по словам Ребекки, ходили. Мсье Фельдман пытался встретиться с комендантом, чтобы узнать, куда их повезут, но тот отказался разговаривать с заключенным. К июню население выросло с сотен до тысяч. И Гаэль, и другие ученики заметили исчезновение некоторых одноклассников. Евреев почти не осталось, и никто не упоминал о них, словно их и не было. Никто ничего не знал точно, а спрашивать нельзя – слишком опасно.
Этим летом командующий местным немецким гарнизоном потребовал, чтобы семейство Барбе освободило поместье. Мать Гаэль слегла, получив уведомление, а отец еще раз напомнил дочери о необходимости держаться подальше от военных. Когда настало время и офицеры перебрались в поместье, Барбе переселились в комнаты для слуг на чердаке, а их комнаты заняли офицеры. Теперь горничные и кухарки обслуживали немцев, а семье Барбе позволялось по вечерам спускаться вниз и готовить себе еду самим. Агата, мать Гаэль, почти не выходила из своей комнатушки: нервы расшатались из-за жизни в постоянном страхе, под одной крышей с оккупантами.
Командующий был вежлив, но Гаэль по приказу отца тоже почти все время оставалась наверху, если не считать часов, проведенных в школе или у лагерной ограды. Она ездила к Ребекке почти каждый день. Привезла ей несколько платьев из хлопка, когда стало теплее, и кое-какие вещи для Лотты. Ребекка говорила, что мать почти все время плачет и с зимы у нее не проходит кашель. Мсье Фельдмана заставляли подавать еду и чистить отхожие места вместе с остальными мужчинами. Такое трудно было представить, но Гаэль все время помнила, что и в их доме тоже живут немцы, пусть и относятся к ним вежливо. Один офицер даже оставлял на кухне шоколадки для нее, но отец не позволял ей брать их. Отец сейчас очень редко бывал дома: посещал арендаторов и работал на ферме вместе с ними, поскольку мужчин не хватало. Слава богу, командующий гарнизоном держал своих людей в узде: пока никто не пытался приставать к Гаэль.
Лето выдалось жарким. Агата постоянно болела, и Гаэль приходилось ей помогать, поэтому часто ездить в лагерь не получалось. Ребекка сказала, что и ее мать тоже все время болеет, как и многие обитатели лагеря. Среди заключенных были врачи, но что можно сделать без лекарств?
Гаэль заметила, как похудела Ребекка: кожа да кости. Подруга постоянно носила голубую ленту, что она подарила. Гаэль принесла ей еще и красную, но Ребекка предпочитала эту, светло-голубую, клочок от которой хранился у Гаэль в ящике комода.
В сентябре начался последний учебный год. В будущем июне Гаэль получит степень бакалавра, а осенью должна отправиться в Парижский университет, но отец уже сообщил, что никуда она не поедет. В Париже полно немецких солдат, и он не хотел, чтобы дочь жила там одна. Достаточно скверно уже то, что Тома сейчас не дома, а девушке и подавно там делать нечего. Придется дождаться конца оккупации, а потом уже думать об учебе. Кроме того, она нужна дома, чтобы ухаживать за матерью.
Тома приезжал в августе, всего на пару недель, а потом вернулся в Париж, где нашел работу в ресторане, чтобы платить за обучение. Денег не было, поскольку все продукты, которые они выращивали и обычно продавали, реквизировали немцы. Продавать было нечего, и семья жила впроголодь. Их старая домоправительница Аполлин иногда умудрялась кое-что припрятать от офицерских обедов, но это были жалкие крохи, так что все Барбе день ото дня худели.
По мере того как стало холодать, условия жизни в лагере тоже ухудшались. Зима выдалась морозной, снег лег рано. В декабре исполнился ровно год, как Фельдманы были брошены в лагерь, но казалось, прошла вечность. По округе по-прежнему ходили слухи, что узников куда-то отошлют, но ничего не менялось. К этому времени в лагере в кошмарных условиях содержалось уже пять тысяч человек. Некоторые попали сюда из Парижа и Марселя, а по всей стране строились новые лагеря, поскольку все больше евреев лишались домов и нормальной жизни и переправлялись в лагеря для интернированных, чтобы потом оказаться в концлагерях. Их конечное место назначения было по-прежнему неизвестно и служило постоянным источником тревоги для всех.
Девушкам уже исполнилось по семнадцать лет, и Ребекка как-то спросила Гаэль, возобновится ли когда-нибудь, по ее мнению, нормальная жизнь. Подруга заверила, что это обязательно произойдет. Должно произойти. Безумие не может продолжаться вечно. Им хотелось обеим в это верить.
Слава богу, никто из Фельдманов не заболел всерьез, никого никуда не отослали. Сколько еще собираются держать их в этом лагере? С Ребеккой Гаэль могла теперь видеться почти каждый день: в лагере было так много народу, что охрана мало на что обращала внимание. В теплую летнюю погоду Гаэль усаживалась на землю вплотную к забору, и они с Ребеккой взявшись за руки, говорили обо всем на свете. Иногда подходили поздороваться ее братья. Их родители, как и Барбе, не подозревали об этих встречах. Мать Гаэль совершенно не волновало, что творится за стенами ее комнаты, отца никогда не бывало дома – хлопотал по делам поместья, – поэтому девушка могла делать все, что пожелает.
В марте 1942-го, через пятнадцать месяцев после того как Фельдманы оказались в лагере, все еще стояли жестокие холода. Ребекка сильно простудилась, и Гаэль показалось, что у нее жар. Она поцеловала подругу в щеку и ощутила, какая та горячая, хотя сама Ребекка дрожала в ознобе. Два дня спустя Гаэль тоже заболела – должно быть, заразилась от Ребекки, – и мать заставила ее неделю пролежать в постели, а домоправительница приносила суп на чердак.
Едва почувствовав себя лучше, Гаэль села на велосипед и поехала к Ребекке, но сразу же поняла, как ослабла. Ноги налились свинцовой тяжестью, и дорога заняла гораздо больше времени, чем обычно. Подъехав к лагерю, Гаэль сразу поняла: что-то изменилось. Но что именно? И только приблизившись к ограде, с ужасом увидела, что там никого нет, заключенные исчезли и расспросить некого. Возможно, их перевели в другой лагерь? Но как это выяснить? Совершенно вымотанная, не совсем оправившись от болезни, она молча стояла, глядя на пустой сарай и палатки. Что здесь могло случиться? Слезы струились по лицу. Все, о чем могла думать Гаэль, – о ее последней встрече с Ребеккой. Разве можно было предположить, что это прощание?
На обратном пути она остановилась в первой же деревне и зашла в маленькое кафе выпить чаю. Было так холодно, что у нее зуб на зуб не попадал, и официантка даже не взяла с нее денег. Чтобы завязать разговор, Гаэль объяснила, что недавно переболела гриппом, и как бы между прочим упомянула о лагере. Собственно, поэтому она и остановилась здесь: вдруг удастся что-нибудь выяснить.
– А куда делись люди из лагеря для интернированных? – с самым невинным видом осведомилась она.
Женщина сразу нахмурилась и прошептала:
– Не стоит и спрашивать. Они всего лишь евреи. Их увезли еще на прошлой неделе: я слышала, в концлагеря где-то на востоке. Из Парижа их тоже депортируют. Скатертью дорога! Ведь это они, говорят, навлекли на нас неприятности. Слава богу, их увезли, но, говорят, скоро привезут новых. Только и этих здесь держать не будут: посадят в поезда и увезут. Их слишком много, поэтому начались болезни.
Тут в заведение зашел немец и потребовал пива, так что разговор прекратился. Гаэль, поблагодарив официантку, поставила на стойку пустую чашку и отправилась домой. Всю дорогу она рыдала, а оказавшись наконец в своей комнате, открыла ящик и вынула лоскуток от той ленты, что подарила Ребекке прошлым летом. Вот и все, что осталось от подруги: крошечный обрывок атласа того же цвета, что и ее глаза. Слезы катились по щекам Гаэль, когда она снова положила лоскуток в ящик, молясь, чтобы Ребекка осталась жива, чтобы когда-нибудь они встретились.
Она еще не знала, что этот момент навсегда изменил ее жизнь.