Ну вот… Не получилось интеллигентного диалога. И почему всякий норовить меня обидеть? У меня что, на морде загорается надпись «ТЕРПИЛА»? Если и была у предшественника, то теперь точно нет и не будет. Дядя Саша жизнь прожил не для того, чтобы, возродившись, быть помыкаемым.
Поймал себя на мысли, что настроен я воинственно, наверное, мое сознание вкупе с молодыми гормонами обрело немого новый уровень мышления – хочется мир перевернуть, ну, по крайней мере, Зарыбинск взъерошить для начала.
Тем временем ослепленный сосед пытался выйти из комнаты. Мычал, сопел и всхлипывал. Шаря руками по стенам и шкафу, как слепой котенок, он натыкался то на кровать, то на стул. И всякий раз поминал сквозь зубы шайтана.
Я подхватил со стола вилку из сковородки с остатками яичницы, поймал «туркмена» за волосы и приставил вилку к его печенке. Надавил чувствительно.
– Слышь, воин Востока, – зло процедил я, нагнав в голос побольше ржавого металла, – еще раз рыпнешься – и заточку в бок получишь. Усёк?
Вилка вполне себе проканала за перо. Разницы он сослепу не почувствовал. Испугался.
– А-а! Пусти! Глаза!
– Пошли, ниндзя общажный! – схватил я его за локоть.
– Куда?
– Глаза мыть, мне слепошарый сосед не нужен.
Я подхватил его за шкирку и поволок в умывальню. Как во всех таких общагах, она была возле туалета и душевой, служила их «предбанником».
Помещение выглядело удручающе, какой, впрочем, и положено быть общаговской уборной. Грязно-желтый кафель на полу. Плитки потрескавшиеся, маленькие – размером с пару спичечных коробков. Стены без трещин, потому как покрыты сотней многолетних слоев масляной краски непонятного болотного цвета. По срезу краски можно, как по годовым кольцам, возраст здания определить. Потолок – с побелкой, с виду свежей, но уже с сеткой серых разводов. А в целом уютненько, если носом не дышать.
В ряд выстроились эмалированные раковины с рыжиной отколотого кое-где покрытия. Я решительно повернул барашки кранов и сунул голову пострадавшего под струю. Сначала он завопил еще громче, вода-то усугубила боль, но вскоре проточная струйка все же принесла облегчение.
Сосед еще минут пять стоял в позе испуганного страуса, пряча голову под струей и не решаясь вытащить ее и оглядеться.
– Эй, водоплавающий, – похлопал, наконец, я его по плечу, и тот вздрогнул. – У тебя скоро ласты отрастут с жабрами, покажи мне глаза лучше.
Парень вынул голову из раковины и проморгался, уставился на меня красными, что советский флаг, зенками.
– Ну и чо орал? – облегченно выдохнул я. – Жить будешь, глаза целы.
– А я точно не ослепну, Мороз? – пробормотал сосед. – Мне слепнуть никак не положено. Нельзя… я ж водила!
– С другой стороны, – проговорил я задумчиво, – можешь пенсию по инвалидности получать. А еще страховку получишь от предприятия. Скажи, что на работе ослеп. Опять же, как инвалиду, могут квартиру дать. И путевку.
Шутку сосед не понял и лишь ещё чаще зашмыгал носом.
– Не нужна мне путевка, мне глаза нужны!
– Не ссы, пошли в комнату, щас капли тебе закапаем.
– У тебя есть капли? – с удивлением и надеждой щурился сосед.
– Это же общага, у кого-нибудь да есть, – я проводил его в комнату, а сам пошел по соседям.
Одного, правда, я не учёл: что общага была рабочей, да еще и мужской, так что никого в дневное время четверга найти не удалось. Никто не сидел в декрете, никто с утра не выпивал, как это будет потом принято в подобных муравейниках, где копился и оседал еще с девяностых маргинальный элемент. А сейчас – нет, пока что здесь обитал совсем не элемент. Рабочие, молодые специалисты, вчерашние выпускники ПТУ и техникумов и прочие ударники коммунистического труда. Естественно, в такой час проживающие были на работе. Хотя одного алкаша я все же застал в дальней комнате, но спрашивать у него глазные капли – все равно что просить у балерины разводной ключ. Делать нечего, пошел на вахту.
– Василина Егоровна! – я подошел к стеклянной каморке и улыбнулся коменде во всю белизну молодых «фикс». – Помощь ваша нужна. У вас нету случайно глазных капель? Там Ахметову плохо.
Данные соседа я узнал попутно – из того самого графика дежурств, висевшего на нашем этаже. Оказалось, что его зовут Ахметов Н. Б. Можно, конечно, предположить, что Николай Борисович, но судя по его внешности, фамилии и частому упоминанию шайтана – очень вряд ли.
– Скажи мне, Морозов, – брови-подковы женщины вдруг распрямились и вытянулись в струну. – Я тебе красный крест или скорая? Или, быть может, тимуровец? Шуруй в аптеку да купи.
Она хмыкнула и снова уткнулась в газету.
– Да там такое дело… – продолжал я невинно улыбаться. – Плохо ему… очень срочно надо! Ну, а вы по-женски можете нам помочь?
Я чуть не ляпнул – по-матерински, но осёкся. Шутки на тему возраста пока что лучше не откалывать.
– Кошки-матрёшки, что случилось? Опять глазом пиво открывал?
– Хуже! Ему молотый перец в глаза попал.
– Хоспади! Чтоб у этого Нурлана руки отсохли по самые коленки! Он то унитаз сломает, то конфорку на кухне сожжёт. А теперь еще и глаза… Они и так у него узкие, теперь совсем открываться не будут.
– А я про что? Срочно надо! Выручайте, Василина Егоровна.
Суровая комендантша по фамилии Суровая порылась в коробочке у себя за «прилавком». Ящичек из пожелтевшей пластмассы оказался аптечкой. Как и на производстве, по нормам техники безопасности у коменданта рабочего общежития имелись средства первой помощи пострадавшим.
Тётя выудила флакон советского альбуцида и пипетку. Протянула мне с назиданием:
– Чтоб через пять минут вернул, мне еще кошке глаза закапывать.
– Я мигом.
Вернулся в комнату. Нурлан сидел на стуле и тер глаза.
– Руки убери, придурок, хуже будет! – рявкнул я с порога.
Тот аж подскочил и мигом спрятал руки за спину.
– На, возьми. По три капли в каждый глаз, – протянул я ему пипетку и лекарство. Пипетку предварительно ополоснул из чайника над миской, неизвестно, с какими там кошками она контактировала. Вряд ли пушистую мадам водили к ветеринару перед этим.
Ахметов благодарно кивнул и принялся за процедуры. От его былой спеси не осталось и следа. Я ухмыльнулся и даже себя похвалил. Молодец, Морозов, жизненный опыт никуда у тебя не делся. Вот, что значит правильный подход к людям найти. Раньше на моей памяти ребята перец использовали для посыпки следов, чтоб овчарка не учуяла. А теперь вот, пожалуйста: для налаживания коммуникативностей с соседями, оказывается, его можно применять. Пока Нурик ойкал, шипел и заливал щёлки из флакончика, я, наконец, спокойно осмотрел жильё. И вздохнул.
Прямоугольная комнатка заканчивалась окном с двойными деревянными рамами. По бокам у стен – две кровати легендарной советской конструкции. По-научному – «кровать металлическая одноярусная с панцирной сеткой». Этакий предмет мебели из мира, где о комфорте не слыхивали. Скрипучий и вечно провисающий, но при этом чисто по-советски – надежный, неубиваемый. Можно было снять скобы-спинки и присобачить сверху такую же кровать вторым ярусом. У нас на зоне такие же были, только там они нам не в поощрение, надо думать, достались, а в наказание, а в этом времени они повсеместно: в квартирах, пионерских лагерях, больницах, казармах и даже в гостиницах.
У Нурлана была не просто кровать, а такой себе «панцирный диван». Такая же сетка (без козырьков) прикреплена к стене в качестве спинки и закинута подоткнутым одеялом. Этакий общажный шик по-советски.
Взгляд мой побежал дальше. У стены потрепанный двустворчатый шкаф для одежды – один на двоих. Стол письменный, он же стол кухонный из поцарапанной полировки. Судя по истерзанной местами поверхности, на нём кто-то явно любил резать сало на газетке. Ещё была пара тумбочек у изголовий кроватей. Два деревянных стула с треснутой обивкой, растерявшей всю вату. Вот и весь набор мебели. Неброско, небогато, но в целом опрятно и по-спартански аскетично.
Тем временем сосед вылил уже полфлакона себе в глаза, оклемался и теперь смотрел на меня пришибленным волком – если бы у волка с подбородка могла капать эта медицинская жижа. Будто опасался, что я все его прошлые притеснения припомню. Я, правда, не помнил о таковых, но по его поведению вполне мог догадываться.
Вот дурень, я же помог ему. Правда, сначала глаза чуть попортил, но тут уж он сам виноват.
– А ты чего расселся? – уловив очередной недобрый взгляд на себе, пробурчал я. – Сортир сам себя не вымоет. Ты в графике висишь? Висишь. Ноги в руки, швабру в зубы и вперед. Или не знаешь, где инвентарь? Поди ни разу и не пользовался им?