Тамара Сергеевна проводила мужа до входной двери и, пожелав ему удачного дня, тяжело вздохнула. Будет ли этот день удачным для Станислава? Она знала, что в Управлении сменили начальника. Вновь назначенный руководитель формирует под себя новую команду. Стас хорошо ладил со старой администрацией. Может быть, найдет общий язык и с новой? А впрочем, только Бог знает, как все обернется. Тамара Сергеевна обвела глазами кухню, остановила свой взгляд на чашках и тарелках с остатками пищи. Каждый день стирка, уборка, завтраки, ужины, толчея в супермаркетах. Как все это надоело! Хорошо еще, что девочки пристроены и живут отдельно.
Очень давно, лет тридцать назад, Тамара окончила институт иностранных языков и сразу же вышла замуж. Прекрасно владея двумя иностранными языками, она все годы своего замужества просидела дома, верно служа мужу и двум дочерям. Девочки выросли, обзавелись семьями и покинули родительский кров, а Тамара Сергеевна, как верный страж, упорно продолжала оберегать пламя семейного очага.
Сейчас в трех просторных комнатах им со Стасом живется спокойно и удобно. А как начинали совместную жизнь? Страшно вспомнить! Ее, молодую невестку, муж перевез из Киева в город, где жили его родители. В двухкомнатной квартирке площадью около тридцати квадратных метров как-то умудрялись помещаться сначала пять человек, включая незамужнюю сестру Стаса, а потом, после рождения дочерей – семь. Вскоре Стасу на работе выделили просторное жилье, и все домочадцы вздохнули свободно. Через несколько лет он был переведен на руководящую должность в крупный областной центр, поэтому школу дочерям пришлось заканчивать уже в другом городе. Проучившись положенный срок в вузах, они вышли замуж и успели порадовать родителей внуками. Жизнь складывалась прекрасно. И вот на тебе! Из-за алчности смещенного начальника все летит в тартарары. Где муж в случае увольнения найдет столь высокооплачиваемую работу? В его-то возрасте? Впрочем, у него есть довольно крепкие связи. Ну да ладно, не надо гадать, поживем – увидим.
Покончив с домашними делами, тщательно прибрав на кухне, Тамара Сергеевна занялась собой. Она любила к приходу мужа быть во всеоружии, с легким макияжем на уже немолодом, но ухоженном лице. К этому, сам того не ведая, ее приучил Станислав Владимирович. Он еще с юношеской поры любил красиво и модно одеться. С годами это вошло у него в привычку. Высокий, темноволосый, элегантный мужчина очень нравился женщинам. К тому же он легко шутил, был незлобив и ласков с представительницами противоположного пола. Тамара Сергеевна знала об этом и ревновала Стаса. Подозревая в каждой женщине соперницу, она пыталась скрыть чувство ревности. Будучи от природы догадливой и неглупой, понимала, что удержать мужа в семье можно не бранью и ссорами, а любовью и заботой. Надежным оружием в ее каждодневной борьбе за супруга были дочери. Они боготворили отца, и он отвечал им тем же.
Станислав Владимирович Хлебников вернулся с работы домой хмурый и на вопрос жены о делах только устало махнул рукой и вяло произнес:
– Потом, потом о делах.
Переодевшись, он шумно плескался в ванной комнате, затем прошел на кухню и сел за накрытый стол. Долго молча ел и наконец, внимательно посмотрел в глаза жене, сидевшей напротив.
– Все, Тома, отработался я.
– Что значит отработался? Тебя уволили? – Глаза Тамары выражали одновременно жалость и испуг.
– Нет, не уволили, а предложили другую должность, причем не без умысла. Новоявленный шеф прекрасно понимает, что я откажусь от кресла, занимая которое буду вынужден работать под прямым руководством сослуживца, бывшего прежде в моем подчинении. К тому же мне придется по службе косвенно зависеть еще от нескольких человек, которыми я руководил. Это сильно бьет по самолюбию. Среди них обязательно найдутся такие, кто захочет на мне отыграться.
– И что же ты решил? Уволиться и сидеть дома без работы?
– Возьму сначала отпуск, а потом напишу заявление об увольнении. Хочу оттаять душой, съездить в город, где провел детство, повидать сестру, навестить могилы родителей. Поедешь со мной?
– Конечно, поеду. Мне кажется, поездка отвлечет нас от неприятностей. А там, глядишь, все утрясется и встанет на свои места.
– А если не утрясется?
– Не волнуйся, Стас, мы с тобой не бедные люди, есть у нас кое-что и на черный день.
– Как дела у девочек? Ты им звонила?
– Да. Аня жаловалась на Дениса. У него проблемы с математикой. Наташа сидит на больничном, Аленка заболела ангиной. Вчера температура была тридцать восемь. Сегодня высокой температуры нет, девочка чувствует себя лучше.
– Посоветуй Ане нанять Денису хорошего репетитора, а Аленке я сам позвоню, давно не разговаривал с внучкой.
Поговорив еще немного с женой об общих знакомых, Станислав Владимирович перешел в гостиную к телевизору, а Тамара Сергеевна, убрав со стола и перемыв посуду, присела на кухне отдохнуть. Взгляд ее задумчиво скользил по окну, в которое билась голая березовая ветка, раскачиваемая порывами ветра.
Город, где прошли детство и юность Хлебникова, был уже досыта напоен весной. Она окутала его дома и улицы тончайшей розовой дымкой, пропитала своим дыханием свежий, еще прохладный воздух. Весенние токи разбудили ветки старых платанов, и на их гладкой коре появились набухшие, готовые раскрыться почки. Талый лед переполнил реку, бурые воды которой с шумом бились о камни набережной, ограниченной серым гранитным парапетом. Весна, подобно умелому живописцу, раскрасила цепь горных хребтов, прижимавших древние городские кварталы к руслу реки, в нежно-лиловый цвет и замерла в ожидании того момента, когда пробившиеся к жизни робкие молодые листья украсят деревья старых улиц, а горы и городские скверы запестрят разноцветьем весенних трав и цветов.
Остановились Хлебниковы в пустующей родительской квартире, ключи от которой передала им младшая сестра Стаса Полина. Она с мужем тепло встретила дорогих гостей, щедро их угостила, а потом отвезла брата с золовкой к родительскому дому. Дом осел, постарел, нуждался в капитальном ремонте, но все еще бодро смотрел окнами застекленных лоджий на своего брата-близнеца, стоящего напротив, и на заросший деревьями и кустами сквер, разделяющий их. Он был построен в середине шестидесятых годов прошлого века на месте двухэтажного деревянного, отштукатуренного снаружи и изнутри барака, который вмещал множество семей, владеющих одной или двумя жилыми комнатами. На квадратных лестничных площадках у комнатных дверей теснились тумбочки, табуретки с керогазами и примусами. Около них хлопотали хозяйки.
Белье они стирали на улице, у колонки с водой. Наблюдательному Стасику врезались в детскую память красные от мороза и ледяной воды руки женщины, полоскавшей белоснежные простыни и пододеяльник. Развешивали белье во дворе на длинных веревках, поддерживаемых высокими палками. Простыни, пододеяльники, наволочки, рубашки надувались ветром, как паруса на фрегате. Там же, во дворе, стыдливо прислонясь к забору, стоял большой серый туалет, сложенный из кирпича и хорошо отштукатуренный. Справа три очка для женщин, слева столько же для мужчин, а между ними перегородка. Позже, побывав в Италии и насмотревшись на развалины древнеримских городов, Стас заметил, что древние римляне в этом столь необходимом для человека деле намного обошли нас, живших в трудное послевоенное время. Еще запомнились серые деревянные сараи. Они растянулись вдоль забора на небольшом расстоянии от туалета. Чего в них только не было! Но в основном их использовали для хранения дров и угля, которыми зимой топили печи.
В большом деревянном помещичьем особняке, что стоял напротив барака, располагался детский сад. В нем проводила время детвора со всей округи. Ребятишки, одетые в одинаковые темно-синие сатиновые халатики, выстроившись поочередно парами, выходили на прогулку во двор. По праздникам синие халаты менялись на белые.
К бараку и барскому дому прилегал сад с шелковичными и гранатовыми деревьями, окантованный кустами низкорослой туи. По другую сторону от барского особняка возвышалось большое трехэтажное каменное здание, построенное немецкими пленными и прозванное в народе «белым домом». «Белым» называли этот дом не только из-за бледно-желтого цвета стен, белых карнизов и наличников на окнах, но еще и потому, что в нем проживало местное начальство. В просторных квартирах, спроектированных немцами на одну семью, вмещались две, а то и три. Квартирные секции включали кухню, были снабжены туалетами, ванными комнатами и балконами, выходящими к большому фруктовому саду и украшенными роскошными балясинами.
Двор – о нем разговор особый – был местом, где играли, любили, карали и миловали. Просторный и уютный, он вмещал в себя дома с большой площадкой между ними, сквер, шелковичный сад, ряды тополей, оберегавших «белый дом». Особой достопримечательностью двора была вековая белая акация, возвышавшаяся исполином над площадкой. У ее необъятного ствола, под раскидистой душистой кроной, жильцы прятались от палящих лучей летнего солнца. Украшением двора была также вымощенная булыжником дорожка, обсаженная рослыми кипарисами. Она вела от бывшего помещичьего дома к бараку и заканчивалась у небольшого круглого бассейна с плавающими в нем золотыми рыбками.
Жизнь нескольких поколений прошла на виду у двора. Одни рождались и росли, другие старились и умирали. Здесь праздновали шумные свадьбы, дни рождения, праздники с застольями и танцами. Многолюдно и тихо провожали в последний путь. Двор формировал характеры своих обитателей, ломал или правил их судьбы. В этом дворе Стас впервые почувствовал, что нравится женщинам.
Ему всегда было с ними легко и просто. Среди верных дворовых подруг выделялась девочка, вызывающая неизменную радость и легкое волнение при встречах. Она была молчаливей подружек и на шутки Стаса отвечала улыбкой внимательных, чуть печальных карих глаз, которые завораживали Стаса так, что порой трудно было оторвать от них взгляд. Ему постоянно хотелось видеть ее, общаться с ней, дарить маленькие незатейливые подарки, защищать от колких слов сверстников. Эта обоюдная симпатия – а может быть, первое, робкое, неловкое и не умеющее в полную силу проявить себя чувство любви – оставалась в нем жить все школьные годы.
Случай помог семнадцатилетнему Стасу сойтись с женщиной, жившей по соседству. Ее муж, любивший чарку намного больше жены, ушел к другой, рябой и старой, всегда державшей для него чекушку водки, которой он так дорожил. Красивая и статная Светлана, потратившая много лет жизни на борьбу с пьянством мужа, осталась жить с дочкой Ирочкой на тощую учительскую зарплату. Нерешительный намек Стаса она поняла сразу и тут же ответила согласием, после чего он стал частым гостем в ее квартире. Эта связь продолжалась бы, наверное, очень долго, если бы не козни сварливой соседки Лидии Петровны, чей сын тоже захаживал к Свете. Лидия Петровна ловко и умело распустила слухи об аморальном поведении Светланы и в подтверждение своих слов вывесила на доске объявлений список ухажеров Светы, в котором была фамилия Стаса, но не значились имя и фамилия ее сына. После серьезного и продолжительного разговора с родителями Стас на всю жизнь уяснил себе, что подобные связи могут запятнать репутацию и их надо скрывать. Собственно говоря, он так и поступал все время, даже после женитьбы на Тамаре, с которой судьба свела его в Киеве, где Хлебников был проездом по делам.
Двухнедельный отдых в родном городе слегка развеял мрачные мысли Хлебникова, связанные с работой, снял внутреннее напряжение. Станислав Владимирович выполнил все, что планировал, поклонился могилам родителей, повидал сестру и племянников, побродил по знакомым улицам. Незадолго до отъезда он с женой был приглашен в дом своего институтского друга, связь с которым не прерывал почти три десятилетия. За празднично сервированным столом собралось много гостей. Тосты следовали один за другим, вино, как говорят, лилось рекой. Пили за хозяина и его семью, хвалили хозяйку и ее кулинарные способности, не забыли поднять бокалы за каждого гостя в отдельности, помянули выбывших из жизни знакомых и родственников, выпили за светлое будущее.
Далеко за полночь, будучи в изрядном подпитии, стали расходиться. К Станиславу Владимировичу подошел один из гостей – Алексей Зацепин, их познакомил хозяин. Он попросил оказать ему небольшую услугу – передать презент пожилой даме, проживающей со Стасом в одном городе. Алексей пояснил, что дама – известная балерина Надежда Ольховская – танцевала когда-то на сцене с его отцом. Алексей знает ее с детских лет и хотел бы порадовать небольшим подарком. Станислав Владимирович ответил согласием, и на следующий день Зацепин привез ему пакет, в котором были бутылка вина в подарочной упаковке, нарядная коробка шоколадных конфет и листок бумаги с адресом балерины.
Уволили и рассчитали Хлебникова быстро. Правда, новый начальник, прежде чем подписать заявление об уходе, стал убеждать Станислава Владимировича еще раз обдумать свое решение. Он медлил, вздыхал, говорил, что высоко ценит деловые качества Хлебникова и очень огорчен тем, что тот покидает Управление. Стас прекрасно понимал, что за всем этим кроется желание шефа остаться в тени, сохранить нормы приличия и оставить в памяти подчиненного хорошее о себе мнение.
Станислав Владимирович не был зеленым юнцом и многое повидал в жизни. Годы научили его дорожить мужской дружбой, трезво оценивать любую ситуацию и просчитывать последствия своих решений и поступков на несколько месяцев, а то и лет вперед. Он хорошо знал себе цену и понимал, что со своим опытом и связями не останется без работы. Более того, Стас уже обговорил вопрос о новом месте службы с генеральным директором одной из крупных фирм города. Станислав Владимирович был, что называется, на короткой ноге с этим человеком и не сомневался в его помощи. Однако Павел Степанович – так звали генерального директора – попросил Стаса немного подождать. Чиновник, место которого было обещано Стасу, должен через месяц уйти на заслуженный отдых.
Тамара Сергеевна спокойно отнеслась к свершившемуся факту. Обдумав сложившуюся ситуацию, она предложила мужу поехать отдохнуть и подлечиться в санаторий. Однако Хлебников решительно отказался от санаторного отдыха и лечения, сославшись на то, что отдыхать предпочитает у себя на даче в Лаптево.
Станислав Владимирович не любил конец марта и начало апреля. Зима, не желая сдавать отвоеванные у осени позиции, заливала улицы и дома города мелким моросящим дождем, пришедшим на смену снегу. На остатках снежного покрова и проплешинах освободившейся от него земли были особенно заметны следы зимней деятельности людей и собак, окурки, мелкий мусор, собачьи нечистоты. Через две-три недели все это исчезнет под лучами весеннего солнца. Засуетятся коммунальные службы, начнется расчистка дворов и улиц, покраска домов и заборов. Ну а пока надо пережить слякоть, дождь и весеннюю распутицу. Перед отъездом в Лаптево Хлебников попросил жену съездить к Надежде Ольховской и передать ей подарок от Алексея.
К даче своей Станислав Владимирович относился с особой любовью, несмотря на все ее недостатки. Небольшой бревенчатый дом существовал уже лет двадцать. Благодаря физическим усилиям хозяев и ежегодным денежным вложениям, дом, окруженный цветником и фруктовым садом, хорошо сохранился и выглядел добротным. В его небольших комнатах было тепло и уютно. Деревья, много лет назад посаженные хозяевами, разрослись вширь и ввысь, радуя обилием яблок, слив, вишен и груш. Цветы, любовно и умело выращенные Тамарой Сергеевной, ежегодно с мая по сентябрь одаривали владельцев буйным цветением.
Станислав Владимирович знал, что ни дом, ни сад не соответствуют его жизненному статусу. Многие знакомые Хлебникова имели богатые особняки с участками земли, возделанной руками наемных работников и ландшафтных дизайнеров. Его же скромный дом с садом были не для публичного показа, а для души, и он берег их как привычное место уединения и душевного покоя.
Тамара Сергеевна, проводив мужа, решила навестить Ольховскую. Она не могла предупредить ее о своем визите, так как Зацепин не знал номер телефона балерины и в записке указал только домашний адрес. Ехать пришлось недолго, всего несколько остановок на метро. Внушительных размеров многоэтажный дом, построенный еще при Сталине, находился в ста метрах от центральной улицы города. Тамара прошла через двор к входу и оказалась в просторном холле. Сидевшая там консьержка поинтересовалась, к кому пришла Тамара Сергеевна, и любезно подсказала этаж. Поднявшись по лестницам, устланным ковровыми дорожками, на второй этаж, Хлебникова оказалась у нужной ей двери и нажала на кнопку звонка. Через несколько минут дверь открылась, на пороге появилась невысокого роста, щуплая, миловидная и очень пожилая женщина в старом тренировочном костюме.
– Здравствуйте! Я пришла к Надежде Васильевне. Она здесь проживает?
– Да-да, здесь, проходите. Надюша, к тебе гостья, – крикнула женщина вглубь широкого коридора.
– Тоня, проводи гостью в гостиную. Я сейчас, – раздался приятный женский голос.
– Сюда, пожалуйста. – Женщина провела Тамару в просторную светлую комнату и усадила в старое кресло. – Меня зовут Антонина Ивановна, Надежда Васильевна сейчас к Вам выйдет.
Ждать пришлось довольно долго. Наконец открылась дверь, ведущая в соседнюю комнату, и Тамара Сергеевна увидела старую даму, опирающуюся на костыли. Дама поздоровалась, лицо ее, еще хранившее остатки тонкой красоты, осветила улыбка. Поддерживаемая Антониной Ивановной, Надежда Васильевна с трудом села в кресло напротив Тамары.
– Вы ко мне по делу? – Она внимательным взглядом окинула гостью.
– Я принесла Вам подарок от Алексея Зацепина, – улыбнулась Тамара Васильевна. – Мы с мужем две недели назад вернулись из города, где он живет. С Зацепиным нас познакомил институтский друг мужа. Узнав, откуда мы приехали, Алексей рассказал о Вас, о том, что Вы были дружны с его отцом, выступали вместе на сцене.
– Да, я танцевала с его отцом Петром Даниловичем. Он был прекрасным партнером, сильным, надежным. Очень эффектно получался у нас с ним Вальс Мошковского! – Она вздохнула, легкая улыбка тронула губы. – Кстати, как его здоровье? Он еще жив?
– К сожалению, нет.
– Жалко, что Петр ушел из жизни. – Женщина на минуту задумалась, глядя мимо собеседницы в сторону окна, потом медленно перевела взгляд на Тамару. – Я помню Алешу, замечательный был мальчик, такой подвижный, смышленый. Жаль, что не пошел в отца, не получился из него балетный танцор. Зато балетоман хороший! – отбросив грусть, уже почти весело проговорила Надежда Васильевна. – Вино, конфеты.… Очень хорошо, спасибо, – рассматривая содержимое пакета, сказала она. – Антонина, ставь чайник, будем пить чай с конфетами.
Тамара Сергеевна пробыла в гостях у Ольховской довольно долго. Пили чай с вареньем и конфетами, рассматривали старые пожелтевшие фотографии, говорили о трудном быте двух пожилых больных женщин. Перед уходом, оставив хозяйкам номер своего телефона, Тамара Сергеевна сказала, что всегда сможет помочь им в решении бытовых проблем, и, пожелав здоровья, распрощалась.
Дни текли привычной чередой. Посвежевший и отдохнувший, Станислав Владимирович вернулся с дачи. Тамара Сергеевна готовилась к Пасхе. В канун праздника, когда квартира сверкала чистотой, а нарядные куличи с крашеными яйцами ждали своего часа, Тамара вдруг вспомнила о двух старушках, у которых побывала в гостях.
– Надо бы позвонить им, поздравить с праздником, – подумала она.
К телефону подошла Антонина Ивановна и, поблагодарив за поздравление, стала жаловаться на жизнь.
– Наденька совсем плоха, не может встать с постели, – сетовала женщина. – За ней теперь так трудно ухаживать! У меня из-за свалившейся на нас беды подскочило давление. – Антонина Ивановна всхлипнула, пытаясь сдержать слезы. – Не могу выйти из дома за продуктами, кружится голова, боюсь упасть на улице.
Тамара, желая успокоить старушку, пообещала к ней приехать. Она попросила мужа подвезти ее к Ольховской на машине. Стаса не пришлось долго уговаривать, ему надоело сидеть дома без дела. Супруги заехали в супермаркет, отоварились там и, загрузив покупками машину, отправились к Ольховской.
В огромной квартире старой балерины царили кавардак и сумятица. Заплаканная Антонина Ивановна не знала, как говорят, за что браться. Она бестолково перекладывала вещи с одного места на другое, охала, причитала, вздыхала. Женщина была рада привезенным продуктам и гостям, от которых, по всей видимости, ждала дельного совета и конкретной помощи. Усадив Хлебниковых, Антонина Ивановна зашла в спальню к Надежде Васильевне, долго о чем-то с ней шепталась и наконец вышла к Тамаре и Стасу, ждавшим ее в гостиной. Присев на старинный диван напротив супругов, она тяжело вздохнула.
– Надежда Васильевна настолько слаба, что не может выйти к вам, вы уж извините. Ноги у нее больные, мучается, бедняжка, уже много лет. Раньше передвигалась по квартире на костылях, гулять я вывозила ее во двор в инвалидном кресле, а сейчас, – старушка горестно махнула рукой, – уже неделю вообще встать на ноги не может. Да и сердце у нее слабое. Беда, ну просто беда!
– Что говорят врачи? Они осматривали больную? – спросил Хлебников.
– А как же! Я вызывала неотложку, Надежде делали уколы. Приходила участковый врач, выписала новые лекарства. Она к нам ходит регулярно, мы у нее на особом счету. Правда, толку от всего этого мало, с каждым днем Наде все хуже и хуже.
– Антонина Ивановна, Вы с Надеждой Васильевной сестры? – поинтересовалась Тамара. – Вроде бы не похожи, да и отчества разные.
– У нас с ней нет кровного родства. Я живу в доме Ольховских с детства. Меня удочерил отец Надежды Василий Яковлевич. Мы с ней вместе выросли и состарились. Всю жизнь вместе. Правда, Надюша два раза была замужем, а я так и не вышла.
– Ну а дети? Дети у Надежды Васильевны есть? Могли бы помочь? – Тамара ласково улыбнулась женщине.
– Нет, детей нет. Она ведь у нас была заслуженной и очень талантливой балериной. Вся в работе, труженица, общественница, член партии. Много ездила с гастролями по стране, выступала за рубежом. Дети могли помешать блестящей карьере. Я понимаю, что в теперешнем ее положении это звучит как насмешка. А тогда, много лет назад, все это было очень важно. Она танцевала, а я заботилась о ней, ее муже, вела дом. Так уж повелось. Годы, прожитые вместе, нас сроднили.
– Извините за бестактность. – Станислав Владимирович обвел внимательным взглядом стены комнаты. – Вы пожилая женщина, вам трудно одной, побеспокойте родственников, пусть помогут.
– Вся беда в том, что близких родственников у нас нет. – Антонина Ивановна печально усмехнулась. – Может быть, и существуют дальние где-то, да о себе не заявляют, и мы их не знаем. Живет, правда, в этом городе двоюродный племянник Нади, раньше иногда навещал нас, звонил. Но вот уже несколько месяцев не появляется и на звонки не отвечает.
Неожиданно из спальни раздались громкий стук упавших на пол предметов и слабый голос Надежды Васильевны:
– Тоня, помоги! Тоня!
– Сейчас иду, Надюша, подожди. – Антонина Ивановна вскочила с дивана и заспешила в соседнюю комнату. – Что же ты, Надя, наделала! Ой, тяжелая какая! – раздался из спальни ее голос. – Тамара Сергеевна, помогите мне, пожалуйста!
Тамара вбежала в спальню. Она испугалась, увидев лежащую на полу Надежду Васильевну. Рядом валялись костыли и опрокинутый стул. Руки старой женщины судорожно цеплялись за край простыни, ноги бессильно раскинулись на полу. Антонина Ивановна безрезультатно пыталась уложить Надежду Васильевну на кровать, подоспевшая Тамара помогла ей в этом.
– Надя, я просила тебя не вставать. Что ты как маленькая, ей-богу! Тебе трудно было меня позвать? – причитала Антонина Ивановна, успокаивая подругу и поправляя на ней одеяло. Она села на стул у кровати, ее натруженные руки коснулись плеча бывшей балерины, погладили тонкие волосы на седой голове.
– Чем Вам помочь? – спросила Тамара, глядя на смущенную Надежду Васильевну. Она заметила, что та стыдится своего теперешнего положения и хочет извиниться за причиненный переполох. – Я все понимаю. – Тамара жестом остановила Надежду Васильевну, которая сделала попытку оправдаться. – Антонина Ивановна, дайте, пожалуйста, рецепт. Стас сходит в аптеку за лекарствами.
Оставив двух женщин в спальне, Тамара Сергеевна вышла в гостиную к мужу.
– Что там стряслось? – Стас посмотрел на жену. – Совсем плохо?
– Да, плохо. Надежда Васильевна хотела самостоятельно встать с постели, но не смогла, упала на пол. Мы ее уложили в кровать. – Тамара сдвинула брови, покачала головой и задумчивым взглядом окинула комнату. – Стас, будь добр, съезди за лекарствами. – Она протянула рецепт мужу. – Я пока немного приберусь в комнате и на кухне.
Вернувшийся Станислав Владимирович застал жену у плиты, Тамара варила бульон. Она успела навести относительный порядок в комнатах, перемыла посуду, расставила привезенные продукты на полках шкафа и в холодильнике.
– Стас, загляни в ванную комнату, там у них с краном неполадки. Если сможешь, устрани их, пожалуйста, – попросила Тамара Сергеевна.
Наконец бульон был сварен, порядок в квартире наведен, и супруги, распрощавшись с благодарными старушками, покинули их квартиру.
Незаметно в хлопотах и заботах промелькнуло лето. Станислав Владимирович целыми днями пропадал на работе, а Тамаре Сергеевне приходилось разрываться между городской квартирой и загородным домом с садом, требующими присмотра. Особенно трудными были выходные дни, когда на дачу приезжали дочери с семьями. Тамара стала замечать, что отношения старшей дочери Наташи с мужем не такие, как прежде, пропала теплота, взамен ее возникло отчуждение. Дочь объяснила, что у Андрея появилась другая женщина, связь с которой он скрывает. Наталья же, боясь откровенного разговора с мужем, делает вид, что ничего не знает о факте измены.
– Аленку жалко, да и тебя тоже, – вздохнула, глядя на дочь, Тамара Сергеевна. – Мне кажется, ты с ним должна вести себя так, как будто тебе ничего не известно о его пассии. А там будет видно – либо он раскроется и объяснится с тобой, либо со временем их отношения исчерпают себя.
– Но я не могу молчать, мама. Все это унизительно, тяжело, причиняет мне душевную боль.
– Потерпи, хоть пару месяцев, доченька, хотя бы из-за Аленки. Потом найдем какой-нибудь выход. Отцу пока ничего не говори. Порой он бывает импульсивен, может разругаться с Андреем.
Занятая домашними хлопотами, Тамара Сергеевна не забывала о двух старых женщинах, с которыми свела ее жизнь. Она звонила им, справлялась о здоровье, привозила продукты и лекарства. Стас пригласил к Надежде Васильевне известного в городе врача. Осмотрев больную, врач сделал вывод, что шансов на выздоровление практически нет. Только заботой и хорошим уходом можно облегчить страдания больной и продлить срок ее жизни.
Антонина Ивановна воспрянула духом и приняла участие Хлебниковых в их с Надеждой Васильевной бытовых хлопотах как подарок судьбы. Она была откровенна с супругами, советовалась с ними, прежде чем принять какое-либо решение, доверяла настолько, что однажды передала связку ключей от квартиры со словами:
– Возьмите на всякий случай, они принадлежат Наде. Пользуйтесь ими, не стесняйтесь.
Ключи действительно вскоре понадобились. Антонина Ивановна как будто предчувствовала беду, поселившуюся у порога квартиры Ольховской. Однажды, дождливым осенним вечером, Станислав Владимирович привез продукты, заказанные накануне старушкой. Он долго безрезультатно звонил и стучал в дверь, потом решил воспользоваться ключами. Хлебников открыл входную дверь и остановился, оцепенев от ужаса. В середине залитой светом прихожей на полу в луже крови лежала Антонина Ивановна, рядом валялись стремянка и куски битого стекла, а из дальней спальни раздавались всхлипывания перепуганной Надежды Васильевны. Поза лежащей женщины, ее неподвижные пустые глаза, смотревшие на стену, подсказали Станиславу Владимировичу, что она мертва.
Стас, не мешкая, вызвал неотложку, позвонил в полицию, попросил приехать к Ольховской Тамару и начал звонить в соседскую дверь. Глядя на бледное лицо перепуганной соседки, Хлебников в полной мере осознал весь трагизм произошедшего и его последствия для себя в случае необъективных выводов полиции и свидетелей. Он спокойно объяснил прибывшим врачам и полицейским сложившуюся ситуацию, а запыхавшуюся взволнованную Тамару, бросившую все свои дела и примчавшуюся к мужу, попросил успокоить Надежду Васильевну и не сообщать ей пока о смерти Антонины Ивановны.
Полицейские, тщательно осмотрев квартиру и место трагедии, пришли к выводу, что произошел несчастный случай. По всей видимости, погибшая женщина выкручивала перегоревшую лампочку из патрона люстры и, не удержавшись на стремянке, упала. Следствиями неудачного падения оказались серьезная травма головы, сломанный шейный позвонок и разбитый нос, из которого в основном и пролилась кровь. Станислав Владимирович и соседка Ольховской прошли по этому делу как свидетели. После того как санитары унесли тело, Хлебников вошел в спальню к Надежде Васильевне. Она еще не оправилась от пережитого стресса. Голова ее периодически вздрагивала, а руки судорожно сжимали ладонь Тамары Сергеевны.
– Не надо волноваться, Надежда Васильевна. Антонина Ивановна упала со стремянки, сильно ушиблась, и ее увезла неотложка, – сделал попытку успокоить старушку Стас.
– Надежда Васильевна слышала грохот падающей стремянки, беспокоилась, плакала, звала Антонину Ивановну, но та молчала. – Тамара Сергеевна внимательно посмотрела в глаза мужу.
– Соседка тоже слышала звук падающей стремянки. – Станислав Владимирович понимал, что надо как-то вывести больную старую женщину из стрессового состояния, но не находил нужных слов. – Мы сегодня не оставим Вас одну, не волнуйтесь. Вы не будете возражать, если мы переночуем у Вас? – спросил он.
Бедная Надежда Васильевна не возражала. Что ей оставалась делать? Она отлично сознавала, что теперь она не только немощная и больная, но и одинокая, никому не нужная старуха.
Наденька Ольховская родилась после революции, в далеком восемнадцатом году, когда раздираемая на куски Российская империя стонала и корчилась в муках Гражданской войны. Ее отец, Василий Яковлевич Ольховский, революционно настроенный интеллигент, был призван на фронт в самом начале Первой мировой войны. Побывав на передовой, насмотревшись на кровь и смерть, молодой унтер-офицер стал вести активную пропаганду против войны до победного конца. За призывы сложить оружие был арестован и направлен по этапу в Бутырскую тюрьму. После Октябрьского переворота Ольховский примкнул к большевикам, вступил в партию и настойчиво претворял в жизнь ее идеи. Незадолго до начала всемирной бойни Василий Яковлевич успел жениться по большой любви на молоденькой курсистке Машеньке Бекасовой, с которой после войны прожил в согласии много лет.
Память Надежды Васильевны хорошо сохранила клочки детских воспоминаний. Она помнила себя трех-, а может быть четырехлетней маленькой темноволосой девочкой в красном с белыми горошинами платье. На платье красовался воротник, отделанный кружевом, и замечательный карманчик, в котором свободно помещался кулачок Надюши, счастливой обладательницы двух голых целлулоидных пупсов и маленькой рыбки. Жили Ольховские в комнате с большой, покрытой белым кафелем печью, у которой мама Нади любила греть озябшие руки. Кроме печи вдоль стен комнаты размещались узкий платяной шкаф, широкая никелированная родительская кровать, красиво застланная узорчатым покрывалом, и старинный диван – спальное место Наденьки. В середине комнаты царствовал под бархатной скатертью большой квадратный стол со стульями. Просторная кухня запомнилась почему-то Наде полупустой. Довольно высокая прямоугольная голландская печь с двумя конфорками практически не топилась. Может быть, варить на ней было нечего или дрова экономили? Убранство кухни дополняли колченогий столик и узкая солдатская кровать, выкрашенная бледно-голубой масляной краской.
Надя любила подолгу наблюдать из окна второго этажа за редкими прохожими на улице, спешащими по своим делам. Ей нравилось долгими зимними вечерами сидеть с мамой у открытой печной дверки и смотреть на огонь, ласкающий потрескивающие поленья. Слушать сказки, которые читала ей мама, держа в руках старую потрепанную книжку. Наденька зачарованно слушала музыку, игру папы на скрипке, но больше всего она любила танцевать. Ее маленькие ножки двигались по паркету легко и проворно, увлеченно вычерчивали на полу незамысловатые па под ритмичные удары в ладоши отца и матери, напевавших какой-нибудь незатейливый мотив. Руки, поднятые над головой или раскинутые в стороны, не всегда поспевали за ногами, но отчетливо говорили о чувствах, переполнявших девочку в танце.
Видя хорошее сложение дочери, природную грацию, музыкальность и любовь к танцу, родители решили учить ее балету. Девятилетняя Надя, выдержав конкурсный отбор, поступила в хореографическое училище. Началась новая жизнь – вдали от дома, в интернате при хореографическом училище. Наденька тяжело переживала разлуку с родными, трудно привыкала к новым подругам и учителям, но постепенно интересы учебы захватили девочку целиком. В первый год обучения она осваивала пять позиций ног, училась делать полуприседание и полное приседание, простейшие разновидности батмана, отрабатывала позиции рук, технику движений, скольжения. На второй год к этим упражнениям присоединились связующие движения. Надя училась простейшим скачкам и трудному искусству стояния на пальцах. В третьем классе перешла к темпам адажио и аллегро, сложным хореографическим формам, прыжкам, научилась при выполнении хореографических фигур «аккомпанировать» себе руками.
Так, последовательно, шаг за шагом, шло профессиональное развитие Надежды. Уже на втором году обучения девочку стали иногда привлекать к участию в балетных и оперных спектаклях в академическом театре. Она участвовала в закрытых спектаклях театра при училище. Публика здесь была более профессиональной и строгой. На подмостках этого театра Надежда Ольховская станцевала свой первый балет.
В последние годы учебы Надя усвоила высшие, наиболее развитые формы классического танца, обучилась пантомимным приемам, поддержке и характерному танцу. Надежда проучилась в училище семь лет. Именно в эти годы стало быстро созревать и совершенствоваться ее хореографическое дарование. Она блестяще станцевала в выпускном спектакле и была принята в качестве балерины в академический театр.
Начались трудные театральные будни. С девяти часов утра до двенадцати – неизбежные упражнения у станка, потом репетиции очередного балета, который значился в плане театра. После нескольких часов отдыха – вечерний спектакль. Кроме этого – участие в кружках, семинарах, посещение лекций, общественная работа. Надежду в театре заметили и стали ставить в сольные партии. Она танцевала па-де-труа и невест в «Лебедином озере», участвовала в таких спектаклях, как «Конек-Горбунок», «Жизель», «Пламя Парижа», «Щелкунчик». Надя занималась концертной деятельностью и танцевала на всех клубных сценах родного города. Ольховская стала пользоваться большим успехом у публики. В ее танце были напор, азарт, бесстрашие, жизнерадостность. Ей хорошо удавались прыжки и динамическое вращение. Прыжковая мазурка в «Шопениане» всегда сопровождалась громом аплодисментов.
В сороковом году двадцатидвухлетняя Надежда вышла замуж за майора, служившего в войсках НКВД – Сергея Наумовича Рейнера. Надю с Сергеем познакомила мать ее подруги по училищу, с которой Рейнер жил по соседству. Сережа был старше Нади на семь лет. Высокий голубоглазый брюнет сразу понравился Надежде. К тому же он был неглуп, в меру начитан, умел быть интересным собеседником. Он встречал Надю после спектаклей, одаривал цветами, приглашал в рестораны и после трехмесячного настойчивого ухаживания сделал наконец предложение, на которое девушка, не выдержав столь быстрого натиска со стороны Сергея, ответила согласием.
Расписавшись в ЗАГСе, молодожены поехали к Наде домой, где их ждал празднично накрытый стол. Гостей было немного: родители, несколько подруг Надежды, два товарища Сережи и восемнадцатилетняя Тоня, жившая в семье Ольховских с десяти лет. Ее, сироту, привез из командировки отец Нади, на глазах у которого были убиты отец и мать девочки. Василий Яковлевич пожалел ребенка и решил, что в его семье Антонине будет намного лучше, чем в детском доме. Девочка оказалась доброй, покладистой, сметливой. Ласковая Тоня вскоре стала в семье своей и даже в какой-то мере заменила Ольховским дочь, жившую в интернате.
После свадьбы молодожены поселились в небольшой комнате Сергея. Завтракали, чем придется, обедали на работе, ну а ужинали дома. Эти ужины затягивались допоздна не потому, что стол ломился от обилия еды. За столом делились сокровенным, спорили о работе, строили планы на будущее.
Осуществлению планов помешала война. В первые военные дни Сергей ушел на фронт. Он оборонял Тулу в составе дивизии НКВД, участвовал в боях на Северо-Западном фронте. Майора Рейнера убили поздней осенью сорок второго года в бою под деревней Багрянка, расположенной в сотне километров от Ржева. Надежда в это время жила на Урале. Она была эвакуирована туда в начале войны вместе с театром, Тоней и родителями.
Жили трудно, на скудных пайках. Чтобы как-то помочь семье, Надя стала участвовать в наспех организованных концертах. Она выступала за вечер в двух, трех таких концертах. Участники торопили конферансье, спешили, быстро переодевались, чтобы успеть с одного концерта на другой. Порой приходилось танцевать на маленьких узких сценах, с плохим освещением и неровным скользким полом. Публика принимала Надю на бис. Получавшие по карточкам еду, полуголодные и плохо одетые люди восторженно аплодировали Надежде, когда она, танцуя мазурку, перелетала сцену за три жете.
К концу войны, вернувшись из эвакуации в родной город, Ольховская снова вышла на сцену академического театра. Она тяжело перенесла смерть мужа и пыталась заглушить свалившееся на нее горе работой. Надя вступила в партию, стала неутомимой общественницей и даже добилась на этом поприще успеха, ее начали включать в работу различных бюро и комитетов.
В сорок седьмом году Надежда познакомилась с генералом армии Алексеем Павловичем Скуратовым. Однажды, возвращаясь из театра, она попала под дождь. Зябко ежась, стояла на тротуаре у автобусной остановки под потоками майского ливня. Неожиданно рядом затормозила серая машина, и седовласый военный, сидящий рядом с водителем, приоткрыл дверь.
– Девушка, садитесь в машину, мы Вас подвезем, – предложил он.
– Спасибо, Вы меня спасли от простуды. – Надя, одарив спасителя лучшей из своих улыбок, села на заднее сидение теплого салона машины.
«Победа», разбрызгивая лужи, помчалась по проезжей части улицы. Завязался легкий непринужденный разговор. Алексей Павлович – так звали военного – проводив Надежду до подъезда, предложил ей встретиться с ним еще раз. Надя не возражала.
Встречались часто, у Надежды дома или на квартире, которую снял для свиданий Алексей Павлович. Их тайная связь продолжалась целый год, и ее разглашение могло бы негативно сказаться на карьере Скуратова и репутации Нади. Беда в том, что Алексей, который был старше Надежды на двадцать пять лет, имел жену и дочь, почти ровесницу Нади. Но как говорят в народе, любовь всегда права. Летом сорок восьмого года Скуратов развелся с супругой и официально оформил свои отношения с Надей. Надежда Ольховская стала генеральской женой.
Скуратов привез молодую жену в большую трехкомнатную квартиру нового дома, был щедр, заботлив и внимателен. Он оказался заядлым коллекционером. Со временем в тщательно подобранной коллекции Алексея появились раритетные книги, картины известных художников, изящные безделушки, стоившие больших денег. Алексей любил антикварную мебель, и очень скоро квартиру украсили старинные, хорошо отреставрированные мебельные гарнитуры. Надя для Скуратова была не только объектом любви и поклонения, она была для него своего рода витриной, демонстрировавшей его жизненный успех и положение в обществе. Он дарил молодой жене дорогие ювелирные изделия, поощрял ее желание красиво и модно одеваться.
В театре с Надеждой были теперь приветливы даже те, кто в былые времена едва замечал ее при встрече. Надежда Васильевна стала ведущей балериной труппы. Ее начали приглашать в первые ряды президиума, часто просили выступить с высокой трибуны и довести до собравшихся в зале последние постановления партийного съезда. Через несколько лет известная публике солистка балета Надежда Ольховская получила звание заслуженной артистки Советского Союза.
За всей этой внешней стороной жизни стоял кропотливый труд, ежедневный тренаж и экзерсис. Они были необходимы Надежде, как систематические занятия для пианиста. Это было творчество, помогавшее ей создавать образы на сцене.
Случались падения, травмы, причинявшие балерине неимоверную боль. Их трудно и долго лечили лучшие врачи и массажисты страны. Огромную душевную рану получила Надя с уходом из жизни родителей. С годами Ольховская стала беречь свои небольшие физические силы и все реже выходила на сцену. Надежда Васильевна занялась педагогической деятельностью в училище, которое окончила много лет назад. Новая работа захватила ее, наполнила будни новым смыслом и содержанием.
Казалось, что хорошо отлаженная, стабильная жизнь Ольховской и Скуратова будет продолжаться вечно. Но неожиданно у Алексея Павловича случился сердечный приступ, и он, не дождавшись запоздавшей в дороге неотложки, умер у себя дома на руках у жены. Скуратов, будучи уже отставным генералом, неторопливо прожил последние двадцать лет своей жизни. Он занимался общественной деятельностью в Совете ветеранов войны и, помимо доброй памяти сослуживцев, родных и близких, оставил после себя несколько книг, связанных с профессиональной деятельностью, а также мемуары, позволявшие понять глубокий внутренний мир этого непростого, богатого жизненным опытом человека.
В девяностом году, когда отощавшая и измученная затянувшейся перестройкой страна сидела на продовольственных талонах, Надежда Васильевна вышла на пенсию. Она теперь жила с Антониной, ставшей для нее самым близким человеком. Вместе они выстаивали длинные очереди за простыми, но необходимыми продуктами, наблюдали за толпами митингующих на улицах людей, со слезами смотрели на экране телевизора кадры с пылающим Домом Правительства в Москве, штурмом Телецентра в Останкино, танками и трупами на московских улицах.
– Боже мой, до чего мы дожили, – вздыхали Надежда с Антониной. – Чем все это закончится?
Закончилось все это буржуазной революцией, началом развития рыночной экономики и приватизацией. В городе стихийно стали возникать рынки, появилось много безработных. Лишившиеся работы инженеры, научные работники, артисты становились торговцами. Наиболее предприимчивые люди – челноки – сами ездили за границу, привозили товар и потом реализовывали его на местных рынках. Рабочие, служащие, шахтеры, военные месяцами не получали зарплату. Многим вместо денег выдавали изделия, производимые на предприятиях, где они работали. Продать на рынке такой товар порой было очень трудно. Пенсионерам на долгое время задерживали выплаты пенсий.
Спекулянты, фарцовщики, презираемые в советское время, стали предприимчивыми людьми, имеющими начальный капитал. Появились «новые русские», многие из которых грабежами, убийствами и разбоем наживали свой первый миллион. Бывшие комсомольские лидеры и коммунисты, сдавшие партбилеты, действовали по-крупному, деля между собой банки, промышленные и сельскохозяйственные предприятия.