Лейтенант Левченко, минуя проходную, вышел на улицу, обсаженную старыми раскидистыми липами. Здание госпиталя с хозяйственными пристройками размещалось в парке, окруженном высоким кирпичным забором, что протянулся по мощенной булыжником улице вниз к реке. По другую ее сторону вдоль узкого тротуара стояли в ряд двухэтажные дома, принадлежавшие до революции зажиточным купцам. Первые этажи этих зданий, построенные из камня или кирпича, имели чуть выше уровня тротуара небольшие, ничем не примечательные окна. Вторые же, срубленные из дерева, соревновались между собой шириной оконных проемов, цветом и сложностью искусной резьбы наличников. Дубовые двери домов, выходящие на улицу, были надежно защищены добротными деревянными козырьками. Изредка попадались кованые, удивлявшие изысканностью линий и витиеватостью рисунка.
Иван Левченко пролежал в госпитале почти два месяца. Попал он туда после ранения, полученного у деревни Мужиково, что в ста километрах от Ржева. Под городом шли кровопролитные бои, в ходе которых советские войска пытались сдержать натиск фашистов, рвущихся к Москве. Двадцатитрехлетний лейтенант Левченко командовал ротой и отвечал за жизнь нескольких десятков людей, находящихся у него в подчинении. Злополучный бой у этой богом забытой деревеньки оставил следы на теле и в памяти молодого командира на всю жизнь.
Дивизия, где служил Иван, получила приказ расположиться в боевом порядке у населенного пункта Мужиково. Еще затемно, морозным декабрьским утром, солдат вывели в припорошенное снегом, простреливаемое немцами поле. Фашисты занимали высоту у деревни перед оврагом, по другую сторону которого залегли наши бойцы, вооруженные трехлинейными винтовками. Их темные фигуры на белом снегу были отчетливо видны противнику с хорошо укрепленных позиций. Штурм высоты дивизия начала без предварительной артподготовки и поддержки авиации. Немцы ответили на него шквальным огнем. Они упреждали любые попытки солдат противника приблизиться к склону глубокого оврага перед высотой.
Позже, анализируя ситуацию, сложившуюся на поле боя, Левченко так и не смог объяснить себе причину, побудившую командование занять такую заведомо невыгодную позицию, которая в итоге привела к гибели значительной части воинского состава дивизии. К концу сражения, то есть к двенадцати часам пополудни, от дивизии осталась только четверть прежнего состава. Остальные были либо убиты, либо ранены. В чем причина? В бездарности дивизионных командиров или в преднамеренном расчете стоящих над ними начальников? Быть может, солдат послали на убой только для того, чтобы отвлечь противника от другого места, где готовилось более широкое наступление?
Ваню спас теплый полушубок из овчины. Первую пулю он получил в спину. Она вонзилась в тело чуть ниже лопатки и замерла, прекратив свое смертоносное продвижение. Вероятно, толстая овчина как-то смогла погасить ее скорость. Вторая пуля, не задев кость, прошила насквозь левую руку у запястья. Лейтенант Левченко продолжал командовать своей ротой смертников.
Третья пуля прошла сквозь запястье правой руки, когда Иван, отдавая приказ, по привычке приподнял ее над головой. Держать винтовку было нечем. В восемь часов утра Левченко передал командование ротой политруку и под пулевым дождем пополз в медсанбат. Немцы яростным огнем пресекали любое движение в цепи солдат противника. Кругом раздавались стоны раненых и крики о помощи: «Сестричка, сестричка, помоги!» Часть санитарок погибла еще в начале боя, многие медсестры были ранены.
Иван кое-как дополз до ближайшего перелеска и там уже смог встать на ноги. В кустарнике он повстречал старшину из своей роты, который получил ранение в ногу и тоже направлялся в медсанбат. Опираясь друг на друга, они поковыляли дальше вместе. Пройдя несколько метров, набрели на бойца, раненного в живот. Несчастный был еще жив и лежал в луже крови, окрасившей снег вокруг него в красно-бурый цвет. Он стонал от боли. Из раны вывалилась наружу часть кишок. Старшина осторожно заправил их в кровавую полость живота, после чего приподнял солдата, чтобы переложить на плащ-палатку. Тот вскрикнул, вздрогнул и замер уже навсегда.
В медсанбате женщина-военврач с красными от бессонницы глазами бегло осмотрела Ваню и уставшим голосом дала распоряжение медсестре перевязать лейтенанта. После оказания первой медицинской помощи Левченко посадили на телегу и вместе с другими ранеными довезли до ближайшей железнодорожной станции, а потом поездом до госпиталя, расположенного в центре небольшого приволжского городка.
Запястья рук заживали медленно. Пулю из спины хирург извлекать не стал. Она залегла неглубоко в мышце, почти под кожей. Рана быстро затянулась, и присутствие кусочка металла в своем теле Иван практически не ощущал. Только небольшой твердый бугорок под левой лопаткой напоминал о его существовании.
Левченко спустился к набережной и медленно пошел по ней, любуясь гладью закованной в лед реки. Было морозно и ветрено. Овчинный полушубок надежно защищал от февральской стужи. На пустынном тротуаре набережной Ваня заметил двух девушек в ватниках, ушанках и добротных валенках, шедших ему навстречу. Лица красавиц раскраснелись от мороза. Поравнявшись с молодым лейтенантом, они что-то шепнули друг другу, рассмеялись и лукаво заглянули парню в глаза. Левченко проводил подруг долгим улыбчивым взглядом.
Ваня знал, что нравится девчонкам, но общаться с ними ему мешала то ли природная застенчивость, то ли отсутствие в этом плане жизненного опыта. Вечерние посиделки с деревенскими девчатами были не в счет. На высокого, плечистого и кареглазого Ивана заглядывались многие из них. Он же только добродушно отшучивался в ответ на намеки и заигрывания своих сельских, а позже городских, подружек.
Двадцатилетнего Ваню Левченко призвали в Красную армию осенью тридцать восьмого года из большого украинского села, привольно раскинувшегося у железной дороги неподалеку от городка с дремучим названием Конотоп. Железную дорогу селяне называли чугункой, а Конотоп, согласно одной из легенд, основала царица Екатерина. Она повелела заложить город в том месте, где в весеннюю распутицу застряла ее карета с лошадьми по дороге в Крым. Другое народное поверье до сих пор хранит память о бравом казаке полковнике Конотопском, облюбовавшем эти места и основавшем здесь первое поселение.
Ваню направили сначала в одесскую Школу молодого бойца, где он пробыл две недели, а потом в небольшой город Знаменку. В Знаменке Левченко проучился восемь месяцев в школе сержантского состава, после чего получил назначение в Бессарабию. Потом была недолгая служба на пограничной заставе в должности помощника замполита и учеба в военном училище пограничных войск на Северном Кавказе, в Орджоникидзе. Выпуск офицеров, окончивших училище, должен был состояться осенью сорок первого года, но начавшаяся в июне война смешала планы. Курсантов досрочно выпустили в августе, перевезли в Тулу, где на базе училища сформировали 954-й полк, вошедший в состав дивизии НКВД.
Дивизию перебросили на Северо-Западный фронт, под Старую Руссу. На этом фронте Левченко участвовал в боях в качестве командира взвода. Взвод был оснащен станковыми пулеметами, которые именовались в народе «Максимами». Они отлично зарекомендовали себя в боях, но обладали существенным недостатком: имели большую массу и быстро перегревались. За один из боев под Старой Руссой, в котором взвод Ивана, не потеряв ни одного человека, уничтожил отряд вражеской мотопехоты, Левченко наградили орденом Красной Звезды. Под Старой Руссой он был первый раз ранен осколком, попавшим в ягодицу и задевшим большеберцовый нерв. По этой причине с августа по декабрь пролечился в госпитале города Кинешма. После выздоровления получил назначение на Западный фронт, где участвовал в боях до тех пор, пока не оказался трижды ранен в памятной бойне у деревни Мужиково.
Насмотревшись на покрытую льдом Волгу, Ваня дошел до небольшого, заваленного сугробами сквера, отдохнул на деревянной скамейке и направился на железнодорожный вокзал. Там он сел в поезд на Москву и на следующий день был уже в столице. С перрона Ярославского вокзала юноша вышел на просторную безлюдную площадь, где, прижавшись к тротуару, стояли две зеленые полуторки. Легко договорившись с хмурым шофером одной из них, Иван доехал до Преображенской площади, а потом, пересев на другую попутную машину, попал в Богородское.
В этом районе Москвы дислоцировалась воинская часть с так называемым «выздоравливающим батальоном», в который Левченко получил направление из госпиталя. Через две недели, окончательно оправившись после ранения, он был зачислен в эту воинскую часть на должность адъютанта батальона с присвоением очередного воинского звания старшего лейтенанта. Полк был сформирован из офицеров и солдат, имеющих фронтовой опыт.
В июле 1942 года началось одно из самых страшных и грандиозных сражений Великой Отечественной войны – Сталинградская битва, которая окончилась в начале декабря 1943 года капитуляцией Шестой немецкой армии, возглавляемой фельдмаршалом Паулюсом. Немцы потеряли 840 тысяч человек убитыми. 240 тысяч немецких солдат и офицеров попали в плен. Пленных надо было вывозить из-под Сталинграда вглубь страны, где для них были созданы специальные лагеря. В решении этой задачи наряду с другими полками НКВД участвовал полк, в котором служил старший лейтенант Левченко.
Однажды сумрачным декабрьским утром Ивана вызвал к себе в кабинет начальник батальона. С плотным, невысокого роста и чуть лысоватым майором Бурцевым у Левченко сложились неплохие отношения. Однако на этот раз Бурцев выглядел мрачным, задумчивым и раздраженным. Ответив на приветствия старшего лейтенанта, он без лишних слов сразу перешел к делу:
– Левченко, тебе необходимо с взводом солдат прибыть на станцию Калач под Сталинград. Там создан штаб по эвакуации пленных. Эвакуационным штабом руководит начштаба полка подполковник Свешников. От него получишь дальнейшие указания. Выезжать надо уже завтра. Ты понял приказ?
– Так точно, товарищ майор. – Иван козырнул и, не желая лишними расспросами нервировать батальонного командира, вышел из кабинета.
Через несколько дней пассажирский поезд доставил старшего лейтенанта со взводом бойцов к месту назначения. Левченко в штабе эвакуации доложил о своем прибытии и спустя некоторое время был принят подполковником Свешниковым. Начальник штаба ознакомил Ивана со сложившейся на этом участке фронта ситуацией и приказал укомплектовать, а потом сопроводить в глубокий тыл эшелон с бывшими немецкими военнослужащими. Пленных требовалось погрузить в вагоны, снабдить водой, продовольствием и инвентарем, а затем перевезти в город Синежск для дальнейшей передислокации.
К перрону станции Калач, наспех восстановленному после многочисленных бомбежек, подали состав из семидесяти товарных вагонов. Часть из них были четырехосными, другие же имели две оси и, соответственно, меньшие габариты. Постепенно вокзальный перрон стал заполняться пленными солдатами и офицерами, которых колоннами приводили конвоиры. Немцы в тонких шинелях и лохмотьях тесно жались друг к другу, пытаясь как-то согреться на декабрьском морозе. Среди физически истощенных и морально измученных людей было много больных и сильно обмороженных.
В вагонах, поданных под погрузку пленных, имелись только доски для установки нар. Отсутствовали печи, необходимые для отопления в холодное зимнее время года. Каждый четырехосный вагон вместил около шестидесяти человек, а двухосный – примерно сорок. Такой огромный состав охранялся одним взводом солдат численностью в двенадцать человек, тринадцатым был двадцатипятилетний Левченко. Ивана волновали вопросы, связанные с обеспечением людей водой, продовольствием и необходимым в дороге инвентарем. На станции Калач в снабжении отказали. Начальник штаба заверил старшего лейтенанта, что все необходимое он получит на первой же остановке по пути следования. Эшелон, загруженный до отказа пленными, отправился в путь.
На первой станции обещанные продукты и воду к эшелону не подвезли, сославшись на то, что в лагере для пленных вблизи станции свирепствует тиф. Начальник следующей станции, от здания которой остались только уцелевший угол и руины стен, сказал, что из продуктов у него имеется лишь селедка. Нашлось также немного ведер, мисок и металлических кружек. Ну что ж, и на том спасибо. Надо двигаться дальше. Просоленная селедка, которую раздали пленным, не могла утолить жажду, она только обостряла ее. Воды не было.
Эшелон продвигался медленно, делая частые остановки на полустанках. Подолгу стоял на станциях, пропуская другие железнодорожные составы. Во время таких остановок набирали ведрами в поле снег и раздавали пленным вместо питьевой воды. Иногда водой запасались на станционных водокачках. Скоро проблемы с инвентарем были решены, хуже обстояло дело с поставками продуктов. В голодной, разоренной войной стране, живущей по карточной системе, не хватало продуктов питания для населения, а тут еще и пленные. О продвижении эшелона Левченко телефонировал из одной железнодорожной станции на другую, требуя продовольственных поставок. Еду давали в виде хлеба, сухарей, сахара и селедки. Больше голода и жажды людей мучил холод.
Отношение к подопечным у Ивана резко изменилось. Если на поле боя в каждом немце он видел ненавистного, злобствующего и несущего смерть врага, то сейчас перед ним были изголодавшиеся, измученные морозом люди, за жизнь которых он нес ответственность.
Старший лейтенант Левченко с несколькими солдатами делал обязательные обходы поезда. Из них самым трудным был утренний. Обычно во время утреннего обхода кто-нибудь из пленных громко стучал в дверь вагона и кричал: «Камрад, камрад!» Солдаты отодвигали засов тяжелой деревянной двери, и немец показывал несколько пальцев. Количество пальцев означало число умерших за ночь людей. Иногда это число доходило до пяти в вагоне. Умирали обычно наиболее ослабленные и больные. С трупами надо было что-то делать. Декабрьский холод не давал телам разлагаться, и Левченко решил складировать трупы в двух последних вагонах состава, а ехавших там людей разместить по другим местам.
На одной из станций эшелон задержали дольше обычного. Ждали скорый, который надо было пропустить. Наконец поезд прибыл. В нем было всего четыре пассажирских вагона. Спрыгнувший со ступенек последнего вагона офицер направился к составу с пленными. Левченко понял, что приехало какое-то начальство, и поспешил навстречу. Подойдя поближе, Иван узнал в офицере заместителя командира полка Дудинского. Поздоровались, Дудинский расспросил о делах, а потом, выслушав Левченко, сказал:
– Пойдем, Иван, со мной, я покажу тебе фельдмаршала Паулюса. Мы везем его со штабом в лагерь под Москву.
Бывший командующий Шестой армией, штурмовавшей Сталинград, фельдмаршал Паулюс вместе с начальником штаба армии занимал первый вагон поезда. Высокий и чисто выбритый фельдмаршал сидел на нижней полке в купе. Одет он был в хорошо пригнанный по худощавой фигуре китель темно-серого цвета со всеми знаками отличия, соответствующими столь высокому воинскому званию. На его пальце Левченко заметил дорогой перстень, а на столике – раскрытую коробку папирос «Казбек», ставших большой редкостью в тяжелое военное время. Начальника штаба Шестой армии разместили в соседнем купе. Коридор заполняла дежурившая охрана. В двух соседних вагонах поезда с чуть меньшим комфортом ехали элитные штабные офицеры. Последний, четвертый, занимал Дудинский с сопровождающими его военнослужащими.
Поделившись с заместителем командира полка впечатлениями от увиденного, Левченко простился с Дудинским, проводил его поезд, отъезжающий от перрона, и поспешил к своему эшелону. Очень скоро состав, забитый до отказа пленными офицерами и солдатами Вермахта, снова отправился в путь. Он тяжело и упорно продолжал движение на Север к пункту назначения.
В Синежск прибыли рано утром. Всю ночь здесь была метель, перрон и железнодорожные пути еще не успели полностью очистить от снега. Небо местами прояснилось, и из-за туч проглядывало солнце.
– Морозный солнечный денек, – спрыгнув со ступеньки своего вагона, весело проговорил Ваня. Он подозвал солдат, сделал привычный утренний обход эшелона и направился к начальнику станции, чтобы доложить ему о прибытии.
Немолодой, надломленный войной и своей нелегкой службой, станционный начальник встретил старшего лейтенанта дружелюбно. Выслушав Левченко, он кивнул головой и сиплым простуженным голосом сказал, что накануне был уведомлен по телефону о прибытии эшелона. Состав оттащат на запасной путь, а потом разгрузят. Пленных немцев отведет в лагерь отряд конвоиров, ожидающий прибытия поезда на вокзале.
– У меня два вагона трупов. – Левченко внимательно посмотрел на начальника станции, с лица которого при этих словах стала сползать дружелюбная улыбка. – Их надо куда-то девать.
– А куда я их дену? – возмутился железнодорожник. – Ты что, прикажешь, твою мать, хоронить мне их самому? У меня нет людей, которые могли бы заняться трупами.
– Люди найдутся. Степан Николаевич, пощадите, подпишите акт о приемке эшелона.
– И не надейся, с двумя вагонами трупов акт не подпишу. – Он подошел к окну и, глядя на перрон, о чем-то сосредоточенно задумался. Затем, повернувшись к Левченко, окинул его внимательным взглядом прищуренных глаз. – Зайди, лейтенант, ко мне вечером. Попьем с тобой чайку, потолкуем.
– Обязательно зайду, Степан Николаевич. До скорой встречи! – Ваня улыбнулся железнодорожнику и поспешно вышел из тесного, жарко натопленного кабинета. Закрыв за собой обитую черным дерматином дверь, он тяжело вздохнул, помедлил и чуть слышно проговорил: – Если до вечера доживу.
Быстро спустившись по старой, стертой бесчисленным количеством подошв лестнице на первый этаж, Иван покинул здание вокзала и направился к эшелону, где его уже поджидали подошедшие раньше конвоиры. Левченко отдал приказ солдатам взвода открыть вагоны с пленными и начать выгрузку людей. Немцы, вылезая из насиженных мест, строились в колонны. Колонны смыкались, образовывая длинную серую людскую реку, по обе стороны сдерживаемую конвоирами. Один из охранников, повернув голову к пленным, вдруг крикнул громко и чуть протяжно:
– За-пе-вай!
Шатающиеся от изнеможения люди, взявшись за руки, запели «Катюшу». Песню подхватили другие, и она понеслась вдоль медленно текущего серого потока.
– Ты смотри, по-русски запели, – засмеялся солдат, стоящий рядом с Иваном. – Эти до лагеря дойдут, «Катюша» и не таким помогала.
– Дойдут, куда им деваться, – согласился с ним Левченко.
Весь оставшийся день Ваню не покидала мысль о двух вагонах с трупами. Он пошел на скудный местный рынок, купил из-под полы небольшую бутылку самогона, тушенку, хлеб. Добавил к купленным продуктам остатки своего пайка: сахар, сгущенку, крупу и селедку. Сложил все это добро в вещмешок и отправился на станцию.
Начальник станции ждал его. Левченко выложил на стол содержимое вещмешка. Глаза железнодорожника жадно заблестели. Они вдвоем распили полбутылки самогонки, закусили селедкой. Под легким хмельком потолковали о проблемах. Станционный начальник, смахивая тыльной стороной руки пот со лба, улыбнулся Ивану.
– Хороший ты парень, старший лейтенант. Молодой, правда, но хороший. Не хочется тебя губить. Давай акт, подпишу.
– Спасибо, Степан Николаевич. Век доброту Вашу не забуду.
– С составом я разберусь. Отцеплю вагоны с трупами, оттащу в тупик, а там будет видно.
Через минут пятнадцать, с актом о приемке эшелона в руках и пустым вещмешком за плечами, Иван уже спешил к своему взводу.
Поздно ночью Левченко с сослуживцами сел в проходящий через Синежск пассажирский поезд до Москвы и через двое суток пути был в Богородском.
Потекли однообразные армейские будни. Примерно через месяц после возвращения из командировки в Калач, Левченко было приказано явиться в штаб дивизии. Взволнованный старший лейтенант, путаясь в догадках, предстал перед начальником штаба дивизии полковником Свибловым. О Свиблове в дивизии ходили слухи как о человеке, на которого можно положиться. Высокий, чуть сутулый, в ладно скроенном по фигуре кителе, начальник штаба был сдержан в словах и прост в общении.
– Садись, старший лейтенант, я вызвал тебя вот по какому вопросу. Мы получили бумагу из Управления войсками НКВД. В Управлении недовольны большой смертностью немцев при эвакуации из-под Сталинграда, требуют объяснить причины гибели пленных.
– Товарищ полковник, я объясню. – Левченко подробно доложил Свиблову обо всех проблемах, с которыми пришлось столкнуться при перевозке заключенных. Он рассказал о непригодности вагонов для транспортировки людей, об отсутствии в них спальных мест и печей, о плохом снабжении в пути продовольствием, питьевой водой и инвентарем. Людям, коченеющим от холода в дороге, нужна, хоть изредка, горячая пища. Левченко говорил взволнованно и убежденно о том, что среди пленных уже при посадке в Калаче было много больных, обмороженных и физически истощенных людей, нуждавшихся в серьезной медицинской помощи. Ее оказать в пути не могли из-за отсутствия в эшелоне медработника.
Свиблов внимательно выслушал старшего лейтенанта, прошелся по кабинету и после небольшой паузы сказал:
– Я все понял, Левченко. Управление разослало бумаги, подобные той, что мы получили, в несколько дивизий. Видно, смертность у них не меньше, чем у нас, а может быть, и больше. Ступай, будь спокоен, мы отпишемся.
Ваня вышел из штаба, полной грудью вдохнул свежий морозный воздух. Ясная синь безоблачного неба, тени деревьев и солнечные сверкающие блики на чистом снегу помогли ему прийти в себя и настроиться на мажорный лад.
Повседневная суета оттеснила и немного затерла воспоминания о трудной декабрьской командировке. Но порой они отчетливо всплывали в сознании Левченко грудой мертвых тел на белом снегу, смрадом вагонов, заполненных немытыми, вшивыми человеческими телами, мрачными лицами измученных холодом и голодом людей. Позже из разговоров с сослуживцами Иван узнал, что условия транспортировки пленных изменились к лучшему. Сформированы и курсируют эшелоны, вагоны которых укомплектованы нарами, печами для отопления, аптечками и необходимым инвентарем.