Сестра нагибается и заглядывает в духовку сквозь засаленное стекло.
– Готова, – решает она и поправляет рукавицы-прихватки, прежде чем открыть дверцу.
На столе передо мной оказывается блюдо с лазаньей. В дополнение к нему простой зеленый салат и пакет красного вина. То же самое, что и во все прошлые пятницы. Сестра так сильно любит лазанью или же почему-то решила, что мне она нравится. Сестра наливает нам вина, садится напротив и протягивает мне приборы.
– Бери, не стесняйся, – говорит она.
Мы сидим с двумя кусками лазаньи на тарелках, от них идет пар. Сестра ест с аппетитом. Болтает о погоде, о том, что весна заставляет себя ждать. Бросив попытку обсудить со мной новый сериал, о существовании которого я даже не догадывалась, она спрашивает, как мне живется в доме. Я отвечаю, что все будет хорошо, просто я еще не успела освоиться.
Слова какие-то пустые, искусственные. Я чувствую себя странно. Точно так же я чувствовала себя пару часов назад, когда стояла в коридоре перед дверью. Я была одета и готова к выходу, когда на меня вдруг нахлынуло. Ничего не получится, я не могу. Я хотела позвонить и отменить встречу, я чувствовала, что не смогу участвовать в этом уже успевшем войти в традицию пятничном ужине. Сидеть там и болтать, притворяясь, что все в порядке. Нет, только не это. Никогда больше. Но я все равно поехала.
– Да-да, – кивает сестра. – Конечно, я просто так спросила.
Дом мне сдала одна из подруг сестры. Она сейчас совершает кругосветное путешествие. Это то, чем занимаются приятели сестры, они путешествуют и наслаждаются жизнью. Сестра с мужем тоже много путешествовали в прошлом, одни и вместе с другими парами. Но это было давно.
– Тем более что это всего на пару месяцев, – продолжает сестра, и до меня доходит, что речь все еще идет о доме. О моей жизни.
Она вертит бокал в руках, задумчиво смотрит на меня. Раньше сестра предлагала мне пожить у нее с мужем, и у меня появляется ощущение, что она готова предложить это снова.
– Все будет хорошо, – отвечаю я на невысказанный вопрос.
Краем глаза я вижу, как сестра бросает взгляды на мою тарелку с нетронутой едой. Виновато сую вилку с куском лазаньи в рот и запиваю вином. Вкуса я не чувствую. Спрашиваю сестру о работе и внимательно ее слушаю. Разговор идет лучше, когда все внимание обращено не на меня.
Мой бокал пустеет, сестра подливает еще. Алкоголь делает свою работу – сглаживает острые углы, одурманивает, успокаивает. Я чувствую себя реальной.
– А ты? – спрашивает сестра, закончив рассказ.
– Что я?
– Ты начала думать о будущем?
Я опускаю взгляд в тарелку, тереблю вилкой листья салата. Будущее? Мое будущее уже в прошлом, думаю я, зная, что вслух эти слова произносить не стоит. Вместо ответа пожимаю плечами, но сестра не сдается. А как дела с писательством? Есть новые проекты? Я облизываю губы и отвечаю, что нет, у меня нет новых проектов. Сестра наклоняется ближе.
– Ты должна вернуться к работе, – решительно заявляет она. – Работа – лучшее лекарство.
Я цепенею. Работа – лучшее лекарство. Мамины слова, ее мантра. Слова, которыми она с улыбкой встречала все наши попытки заставить ее отдыхать. Слова, которые она повторяла до тех пор, пока у нее не оставалось больше сил, пока боль не лишила ее возможности говорить, сидеть в постели, писать и читать.
Сестра говорит будничным тоном, словно это выражение не имеет для нее особого смысла. Не выдает себя голосом, не показывает, что помнит. Может, и правда забыла. К моменту болезни мамы сестра уже уехала из дома. Она долго жила заграницей и редко навещала маму. Только под самый конец она осталась надолго.
Я набираю в грудь воздуха и задерживаю дыхание. Только когда воздух начинает до боли давить на ребра, и больше сдерживаться я не в состоянии, я выдыхаю.
– К твоему сведению, я вообще-то работаю. Все время.
Это правда. Я беру столько лекций и заказов на перевод, сколько могу.
– Я рада, что ты не сидишь без дела. Но ты писатель, Элена. Писатель должен писать, не так ли? А не ковыряться в чужих текстах.
Бокал пуст. Снова. Я смотрю на пакет вина.
– Мне не о чем писать.
Сестра подливает и поднимается, чтобы достать из холодильника кетчуп.
– Что твой издатель любит повторять о писательском деле? Что-то о могиле?
Странный звук, похожий на смех, вырывается у меня из горла. Сестра поднимает брови, я снова отвожу взгляд. Я чувствую, что пьянею.
– Копай там, где стоишь, – тихо поправляю я.
– Да-да, – говорит сестра и снова берется за приборы. – Whatever[1]. Ты это много раз упоминала. И использовала этот метод при работе над прежними рукописями.
Я медленно киваю. Большую часть жизни я была наблюдательницей, той, кто смотрит со стороны, сам не принимая участия в событиях. Это пригодилось мне в писательском деле. Я рассказывала о событиях, свидетелем которых была или о которых слышала. Персонажи в моих четырех книгах имели прототипы из моего окружения, хотя не всегда это было очевидно для тех, с кого я писала своих героев. Писателю достаточно напустить туману – изменить возраст и профессию, и люди уже не догадаются, что книга вообще-то о них. Я писала о друзьях и коллегах, о близких людях и случайных знакомых. Я писала о маме и папе, даже о сестре. Не думаю, что она в курсе.
– Помнишь, – расплывается она в улыбке, – как я читала твои рукописи перед отправкой в издательство? В самом начале, до того, как тебя начали печатать? И немного потом тоже. Во всяком случае, твои первые две книги. Ты говорила, что мои комментарии весьма разумны и что я помогла тебе улучшить тексты.
Я только что опустила бокал на стол, но тут же снова поднесла его к губам. Вино льется мне в горло, терпкое, пьяное.
– Я бы снова хотела этим заняться. Помогать тебе с вычиткой, – заканчивает сестра.
У нее на подбородке кетчуп, я говорю ей об этом, и она вытирает лицо салфеткой.
– Как я уже сказала, – говорю я, пока она вытирается, – читать нечего.
– А как же этот совет? Копай, где стоишь. Раз он раньше работал, может, стоит снова попробовать?
Я откидываюсь на спинку стула.
– Почему тебе так важно, чтобы я писала?
– Потому что мне кажется, что тебе нужно по-настоящему во что-то погрузиться. Полностью сосредоточиться на чем-то, пока ты проходишь через… все это.
Мы смотрим друг на друга. Наконец сестра всплескивает руками и бормочет: «О’кей, о’кей». Она спохватывается, протягивает мне кетчуп и говорит, что я к еде не притронулась.
Я отвечаю, что не голодна, и отодвигаю тарелку.
– А где Вальтер? – спрашиваю я, чтобы сменить тему и поговорить о чем угодно, только не обо мне.
– В боулинге, по-моему.
Я всегда думала, что у сестры с мужем прочный брак, но теперь не уверена. Супруги проводят каждый вечер пятницы раздельно, разве это не странно? И почему они больше не путешествуют вместе?
Я изучаю сестру. Может, она о чем-то умалчивает? Может, их отношения с мужем не так хороши, как кажутся?
– Как у него дела? Вы…?
Я не успеваю закончить. Меня прерывает шум из квартиры над нами. Крики, топот, грохот.
– Недавно переехали, – криво улыбается сестра. – Трое детей. Всем меньше семи.
Она поднимает глаза к потолку, я делаю вид, что тоже смотрю вверх, но на самом деле изучаю ее лицо. Форму лба, контуры губ… сходство поразительное. Интересно, в курсе ли она, видит ли в зеркале, чьи черты унаследовала, и если да, то что об этом думает. Если бы наши отношения были другими, я бы задала этот вопрос, но сейчас не могу.
Снова грохот сверху, за ним крики детей и увещевание родителей. Слов не разобрать, но в тоне слышны любовь и нежность. Я потираю глаза обратной стороной ладони. Когда снова смотрю на сестру, она скомкала салфетку и внимательно ее рассматривает.
– Знаешь, – говорит она, – можно жить счастливо и без детей.
Снова меня охватывает ощущение нереальности. Все возвращается и одновременно исчезает. Сестра говорит что-то еще, о себе и Вальтере, о том, что это был их выбор, но… Она понимает, что это горько, но…
– Я хочу сказать… прости, если я перегибаю палку, но неужели ты правда бросишь его из-за этого? Вы же любите друг друга?
Она кладет скомканную салфетку на тарелку и смотрит мне прямо в глаза. Потом протягивает руку и накрывает ей мою. Ее теплая, немного влажная рука лежит поверх моей – сухой и холодной. Я смотрю на ее пальцы, напоминающие мне о маме. В горле растет ком. Я не могу выдавить ни слова.
Наконец она медленно убирает руку и поднимается, чтобы собрать тарелки. Пока она загружает тарелки в посудомоечную машину, я закрываю глаза и чувствую, как земля уходит у меня из-под ног. Что я здесь делаю? Зачем я вообще сюда приехала?
Стол убран, остался только мой пустой бокал. Сестра закрывает дверцу посудомоечной машины.
– На десерт будет мороженое, – сообщает она.
Как в замедленной съемке я встаю, беру бокал и иду к раковине. Мне стоит огромных усилий не выронить его. К горлу волнами подступает тошнота. Поставив бокал, я поворачиваюсь к сестре:
– Думаю, мне пора вызывать такси. Я подумаю об этом завтра.