Мы входим в дом. Лео открывает рюкзак, чтобы положить туда книгу, которая была у него в руках. Из книги на пол выпадает бумажка. Видимо, ее засунули между страниц. И вот она лежит на полу между нами. Кто-то написал на ней жирными черными буквами, и текст хорошо видно.
Лео Сторм = Слишком уродлив, чтобы жить.
Лео вздрагивает, поспешно нагибается за бумажкой, комкает и засовывает в карман.
– Что это было?
– Ничего.
Мальчик выпрямляется, но не смотрит мне в глаза. Я приглашаю Лео присесть на кухне и принимаюсь доставать продукты и цветы из пакетов. Лео вызывается помочь, и мы вдвоем раскладываем цветы по горшкам, поливаем и выставляем на подоконник. Когда Лео поворачивается, чтобы поставить папоротник на место и поправить листья, я разглядываю его украдкой. Из головы не выходит эта записка. Кто ее написал? Он сам? Или это послание?
Лео поворачивается и замечает мой взгляд. Я быстро спрашиваю, не голоден ли он. Пару минут позже мы сидим за столом, на который я поставила блюдо с овсяным печеньем. Лео стремительно поглощает печенье, но половину оставляет мне. Я качаю головой, пододвигаю блюдо к нему и говорю правду:
– Я не голодна.
В голове звучит голос сестры: «Анорексия, которой ты страдала в юности… мама мне все рассказала». Прижимаю кончики пальцев друг к другу и чувствую подавленность, от которой меня на время отвлек Лео. Неужели мама и правда ей все рассказала? И что именно она рассказала?
Лео ломает последнее печенье пополам и, поедая половину, осматривается.
– Вы здесь живете одна?
Вопрос слишком неожиданный, я не успеваю обдумать ответ. Достаточно было бы кивнуть и сказать «да», но с языка у меня срывается правда:
– Мы с мужем расстались
– Вы разводитесь? – озабоченно спрашивает Лео.
– Мы решили пожить раздельно, чтобы все обдумать. Но мы все еще женаты.
Он кивает и молча доедает печенье. Закончив, он стряхивает крошки со стола в ладонь.
– То, что вы видели…
Закусив губу, он кивает в сторону прихожей.
– Та записка…
Я медленно киваю, жду, когда он продолжит.
Лео закидывает крошки в рот, медленно сглатывает.
– Если вы вдруг встретите папу или маму и разговоритесь, не стоит упоминать ее. Записку.
Я встаю, наливаю два стакана воды, ставлю один перед Лео и снова сажусь напротив.
– Может, тебе стоит им рассказать?
Он не отвечает.
– Если тебе плохо, – продолжаю я. – Или если тебя кто-то обижает…
Лео качает головой.
– Папа занят. Он вечно работает. У него нет времени на такие вещи.
Такие вещи? Я делаю глоток воды.
– А мама?
– Мама?
Лео мотает головой, и челка снова падает на глаза.
– Вряд ли.
Слова повисают в воздухе. Я чувствую, как напряжение в комнате нарастает.
– Почему ты так думаешь?
Я стараюсь сохранять нейтральный тон, чтобы не выдать своего любопытства. Лео смотрит на бокал перед собой.
– Мама… она… она…
И я снова испытываю то самое чувство, которое посещало меня прежде столько раз, в разных жизненных ситуациях, с самыми разными людьми. Тут что-то кроется.
– Какая? Какая она?
Лео медленно поднимает лицо, мы смотрим друг другу прямо в глаза. Что-то мелькает в его взгляде, но так быстро, что я не успеваю истолковать, осмыслить это.
– Сложно объяснить, – бормочет он и опускает глаза. – Она странная.
– В каком смысле? Приведи пример.
Я понимаю, что зашла слишком далеко, и открываю рот, чтобы как-то сгладить свою бестактность, но Лео успевает раньше.
– Я помню, – бормочет он, – когда мне было лет пять или шесть, мы с мамой шли по мосту и она внезапно швырнула сумочку в реку. Вот так просто. Не знаю, откуда мы шли и куда, но помню, я тогда подумал, что странно идти так близко к краю. Она держала меня за руку, я что-то рассказывал, но она смотрела не на меня, а на воду внизу. Потом она подняла руку и швырнула сумочку через перила. Вместе с кошельком, ключами, телефоном и всем остальным. Прохожий попытался нам помочь. Он пытался подцепить сумку длинной веткой, но ему это не удалось. И сумка ушла на дно. Позже, когда мама объясняла папе, что случилось, она сказала «уронила». Я сильно удивился. Я же знал, что она нарочно выбросила ее. И не мог понять, почему она не рассказала правду даже папе.
Тикают кухонные часы. Лео сжимает костяшки пальцев до хруста. Я сижу в ошеломлении. Не знаю, чего я ждала, но не таких подробностей их личной жизни. Ведь он видит меня второй раз в жизни.
Я чешу бровь.
– Иногда взрослые совершают поступки, которые кажутся странными на первый взгляд. Но это не означает…
Лео поднимает голову.
– Это только одна из историй. Я мог бы рассказать и другие. Похуже этой.
– Связанные с твоей мамой?
– Да, с ней.
Мне вспоминается увиденное пару дней назад. Вероника с ножницами в руках. Безумная ярость, с которой она набрасывается на цветы. Другие истории? Похуже? Я подавляю любопытство и смотрю на соседа. Не странно ли мальчику его лет так легко открываться незнакомцам? Почему он доверился мне? Я качаю головой, прогоняю вопросы. Причина не важна. Лео молод и неосторожен, это моя ответственность как взрослого не пользоваться его наивностью.
Я меняю тему разговора, и вскоре Вероника возвращается домой. Мы видим ее в окно. Лео молча смотрит, как она отпирает дверь. Затем он поднимается, благодарит за угощение. Я выхожу за ним в прихожую, смотрю, как он просовывает ноги в кроссовки, не утруждая себя развязыванием шнурков. На ум мне снова приходит записка. Слишком уродлив, чтобы жить. Может, осеняет меня, ребенку больше не к кому обратиться за помощью. Может, поэтому он позвонил мне в дверь. Может, поэтому рассказывает подробности личной жизни родителей. Может, он в отчаянии, не знает, что делать с этими эмоциями, и не знает, кому можно довериться.
Я поднимаю рюкзак и протягиваю Лео.
– У тебя есть кто-то, с кем можно поговорить? Друг? Взрослый, которому ты доверяешь?
Лео принимает рюкзак и смотрит мне прямо в глаза. Воцаряется тишина.
– Спасибо, что пригласили зайти, – благодарит он и выходит.
Вернувшись на кухню, я смотрю ему вслед через окно. Интересно, что ждет его дома? Вероника. Кто эта женщина на самом деле? Что прячется за маской холодности и элегантности?