Евангелие, читаемое за литургией в неделю третью по Пятидесятнице (Мф. 6, 22–23), говорит о доверии ко Творцу Промыслителю и в трогательных ярких образах, примером «крин сельных» – полевых цветов лилии, – увещевает не предаваться заботам и тревоге об условиях своего внешнего существования.
В самом деле, может ли хоть одна красавица мира в самых обдуманных и изящных нарядах состязаться в красоте с полевыми лилиями – с их скромной торжественностью, чудной белизной и совершенной непорочностью.
Некоторые противники христианства утверждают, что завет Христов против излишнего обременения сердца житейскими попечениями должен повлечь за собой приостановку развития жизни; что люди, которые будут руководствоваться этим заветом и непосредственно применять к своей жизни слова: «Не пецытеся убо, глаголюще: что ямы, или что пием, или чим одеждемся», – не имеют ни в чем нужды и могут жить почти по образцу звериному, витая в то же время духом в небесных обителях, – и вокруг таких людей внешняя сторона жизни совершенно остановится в своем развитии, так как вся внешняя поэзия жизни – красота обстановки, изящество обихода – все прикладное к жизни искусство разом замрет. Этим людям ведь не нужно будет ничего такого, что внешне красит жизнь.
В самом деле, бывали люди, которые отрицание лично для себя всяких жизненных удобств доводили до последних пределов. И с захватывающим изумлением мы смотрим на преподобных русского севера, которые, уподобляясь зверям лесным и диким птицам, ютились в дуплах старых деревьев.
Конечно, человек, который в жажде стряхнуть с себя совершенно земные путы ступил на путь подвига, – такому человеку уже не до произведения искусств: они для него бесценны, как бесценны для человека, который стремится в громадный гремящий по миру великолепный городок; все те ничтожны городишки, которые будут встречаться ему по пути. И праведники равнодушны к мирской красоте – не потому, что они чужды чувства прекрасного, но потому, что за красотой земной, жалкой, бедной и бледной в отражении своем – против своего лучезарного первоисточника – они прозревают истинную нетленную и высшую красоту.
Мы, люди обыкновенные, без высоких и таинственных предчувствий, можем восхищаться всей душой видом каких-нибудь местностей, знаменитых своей чарующей прелестью. В нашем искреннем восхищении нам кажется, что выше их прелести нет ничего, потому что в душе нашей не живут предчувствия и видения иной, блаженной, страны – действительно прекрасной, лучезарной, где красота не подвержена умиранию и увяданию, но пребывает в силе и свежести своей.
Вспомним того знаменитого подвижника древнего мира, преподобного Арсения, которому в потомстве, за высоту и исключительность его жертвы, было усвоено славное название «Великий».
Этот человек все имел в жизни. Он изумлял сверхъестественной роскошью своего быта тот утопавший в роскоши Царьград, который уже, казалось, ничему не удивлялся. И этот человек перешел от такого быта в пустыню на рубища, на черствые корки хлеба, на малое количество воды. Раньше он, конечно, как все богачи со вкусом, был покровителем искусств, на него работали архитекторы, ваятели, живописцы, люди художественных ремесел. И не мог же этот человек – после своего совершенного обращения ко Христу и начала новой жизни – потерять вдруг присущий ему интерес ко всему прекрасному, совершенно охладеть душой к красоте. Это было бы понижением жизни и умалением ее, тогда как все силы духовные возрастают, когда человек становится ближе к своему Создателю.
Между тем, если бы невидимая сила вдруг перенесла Арсения из тишины уединенияи строгой простоты каменистой пустыни туда, к местам, где блистала когда-то его роскошная жизнь, где еще стояли, вероятно, перешедшие в другие руки украшенные им для себя дворцы и загородные сады, если бы он опять увидел все это и увидел бы также то великолепное и новое, чем за эти годы мог украситься Царьград, он бы остался равнодушным пред всей этой сияющей пред ним красотой. А ведь она его когда-то трогала, захватывала. Так что же случилось? Он изменился, в душе его возникли иные мерки, и неудовлетворенная зрением земной красоты душа этого любителя прекрасного возжаждала другой красоты, с печатью на ней вечного.
Он грезил об иных чертогах и об иных садах, чем те, которыми он владел и которые он, быть может, прежде создавал, – то были чертоги небесные, те «обители многи», которые Своими руками творит небесный Зодчий для верных Ему людей, и те сады, в которых деревья не вянут, над которыми стоит вечная непроходящая весна, в которых сладкое журчанье хрустальных ручьев сливается порой со звуком шагов ходящего по ним всемогущего Божества…
Его грезы и мечты повысились, и вот почему окружавшая его и привычная красота его уже не удовлетворяла. Да, люди, исключительно ушедшие в область духа, уже не могут созидать ничего внешнего. Но есть немало подвижников и аскетов, в которых заложена сила творчества, требующая внешнего выявления, и такие люди творят чудную каменную хвалу Богу в возводимых ими храмах.
Таков был великий митрополит Филипп Московский, в бытность свою игуменом соловецким возведший громадные постройки и наладивший знаменитое до ныне хозяйство обители. Таков был в громадной деятельности своей патриарх Никон, создавший Иверский Валдайский монастырь и удивительнейший «Новый Иерусалим».
Таким образом, не приходится говорить, будто преданность воле Божией и искание Царства Небесного суживают жизнь.
Евангельский равнодушный богач, думая только о себе, возводит себе уютные чертоги, тогда как богач, живущий по Евангелию, строит дома милосердия, приюты для бездомных сирот, убежища для неизлечимо больных и беспомощных людей… Наконец, эпохи напряжения религиозного чувства всегда отмечаются столь же напряженной храмоздательской деятельностью, завещая по себе векам воздвигнутые ими святилища.
Вложив в человека творческие способности, дав ему заповедь неустанного труда, Господь – можно верить – желает видеть осмысленный и живой труд человечества, направленный к его благу, желает видеть, чтоб люди развивали неуклонно, изо дня в день, данные им способности, строили себе своими руками свое земное благополучие.
И человек мира, от мира не отрекшийся, не погрешит, стремясь создать себе на земле благополучие. И если только эта забота не будет исключительна, если только она не забьет более высшую и необходимую заботу о душе, – работай, трудись добросовестно, но не гонись лихорадочно за жизненным счастьем, не проклинай свою судьбу, если тебе не удается достичь того благосостояния, о котором ты мечтал.
Если ты только того захочешь, твое положение можно сравнить с положением того человека, которому бы дали достоверное обещание, что в одном из ближайших розыгрышей государственной лотереи он выиграет двести тысяч.
Но громадный выигрыш, обещанный христианину в конце его жизни, – не какая-нибудь значительная сумма денег, дающая возможность поудобнее, послаще провести свой земной век; выигрыш христианина – вся вечность, вся громада Царствия Божия.