«Советское проникновение» в Латинскую Америку – неиссякаемый источник конспирологических сюжетов. Дипломатические отношения СССР с Мексикой были возобновлены в ноябре 1942 года, в самый разгар войны. В этой связи западные «шпиологи» чаще всего упоминают посла Константина Уманского, которого современная ему пресса нередко называла «специальным уполномоченным Сталина по созданию просоветских режимов в Латинской Америке».
До Уманского на посту чрезвычайного и полномочного посланника до апреля 1943 года «мимолётно» фигурировал Виктор Алексеевич Федюшин. Его мексиканская миссия завершилась, фактически не начавшись. Молотов решил подыскать другого кандидата на этот пост, считая принадлежность Федюшина к разведке серьёзным препятствием для использования в Мексике. Сам Федюшин в Мехико не рвался. Солидного оперативного и дипломатического опыта у него не было. Токарь по профессии, он учился в Московском авиационном институте и был зачислен в органы НКВД по «рабочему набору» в апреле 1938 года. Спецподготовку получил в Центральной школе ГУГБ НКВД. В Мексику был переведён с должности генконсула СССР в Нью-Йорке.
Агенты ФБР методично следили за ним, концентрируя сводки наблюдения и агентурные сообщения в досье. Реальная «принадлежность» Федюшина не вызывала сомнений. Гувер считал, что его перевод в Мехико предвещает активизацию советской разведки на континенте, в том числе из-за дела «Джексона», ликвидатора Троцкого. Убийца, нанёсший роковой удар топориком 20 августа 1940 года, был схвачен на месте преступления телохранителями Троцкого и беспощадно избит. Ничего вразумительного извлечь из него не удалось, если не считать произнесённых в полубеспамятстве слов «они меня заставили, у них находится моя мать». Мексиканской полиции ассистировали американцы из ФБР, но выяснить по горячим следам, действовал ли «Джексон» в одиночку или был орудием в чьих-то руках, не удалось. Эта неудача отозвалась бессрочной охотой за «сталинскими агентами» в Мексике.
Интерес, проявленный Федюшиным к тюрьме Лекумберри, где «Джексон» отбывал двадцатилетний срок, для людей Гувера не остался незамеченным. Тревогу по этому поводу забили и нелегалы советской разведки «Хосе» и «Хуан», готовившие побег «Джексона» – агента НКВД Рамона Меркадера. Сообщение из нью-йоркской резидентуры о том, что Федюшин «засветился» на начальном этапе работы в Мексике, вызвало в Москве острую реакцию. В итоге – стремительное завершение разведывательно-дипломатической карьеры Федюшина. В сентябре 1943 года он оказался в Уфе в должности младшего военного представителя на авиамоторном заводе № 26. На этой должности Федюшин пробыл несколько лет, менялись лишь номерные заводы, на которые его время от времени перебрасывали.
Резидентура ФБР в Мехико регулярно направляла в штаб-квартиру в Вашингтоне отчёты о ситуации с «Джексоном». Гувер был уверен, что рано или поздно советские агенты попытаются освободить человека, который покончил с главным врагом Сталина. Фэбээровцы привлекли к этой работе мексиканскую полицию, держали «под колпаком» тюрьму Лекумберри. Периодически под видом журналистов «Джексона» «прощупывали» агенты ФБР. Не исключалось, что он может решиться на сделку с властями и под определённые гарантии раскроет все обстоятельства убийства Троцкого…
Пожилой кадровик, которому Лев Василевский вручил заполненную анкету нового образца, неожиданно заговорил об Эйтингоне:
«Когда Наум вернулся из Мексики, он с серьёзным видом доказывал, что это не страна, а приключенческий роман с незавершённым сюжетом. Шутил, конечно. Но получается, Лев Петрович, что этот роман придётся дописывать именно тебе»…
О командировке в Мексику Льву Василевскому объявил Гайк Овакимян [начальник 3-го отделения 3-го отдела 1-го Управления] в январе 1943 года: «Будешь работать под прикрытием первого секретаря. Пока главная твоя задача – подготовить приём посольства. После операции «Утка» не прошло и трёх лет: сам понимаешь, за тобой будут крепко присматривать».
Начальник разведки Павел Фитин в предотъездной беседе с Василевским сосредоточился на деле Рамона Меркадера – «Гнома»: «По информации из Мексики наш агент сильно нервничает, и есть от чего нервничать. Срок большой, перспективы мрачные, живым из тюрьмы вряд ли выйдет. Троцкисты отомстят. Надо вызволять человека».
Фитин налил в стакан минеральной воды, сделал глоток и, тщательно подбирая слова, продолжил:
«Вы работали по этому делу. Знаете фигурантов и сможете оценить обстановку на месте. Наши люди в Мехико занимаются подготовкой побега «Гнома». Руководит ими резидентура в Нью-Йорке. Время идёт, назрела необходимость сопровождения операции на месте, в Мехико. Насколько реальны планы «выписки» «Гнома»? Необходимы свежий взгляд и свежие предложения. Какими бы железными нервами ни обладал «Гном», всё может случиться».
Фитин поставил стакан на край стола и предупредил:
«Провал операции грозит тяжёлыми последствиями. Санкцию на побег мы получим только при полной уверенности в успехе»…
Решение мексиканского президента Авилы Камачо о возобновлении отношений с Москвой Фитин объяснил прагматизмом:
«Мексиканцы спешат исправить ошибку. В 1930-ом они поддались нажиму американцев, разорвали с нами дипломатические отношения. Однако прошло три года, и США направили в Москву своего посла Буллита. Сейчас в Мексике понимают, что с нами полезнее дружить, чем ссориться по чужой подсказке»…
Полтора месяца до отъезда прошли для «Юрия» (новый оперативный псевдоним Василевского) в лихорадочных хлопотах. Много времени потребовала стажировка в МИДе, согласование вопросов служебного и бытового характера. Нужно было приодеть семью – жену и детей, – чтобы внешне соответствовать рангу «первого секретаря». В военной Москве экипироваться было сложно, и Фёдор Гаранин, который сидел в соседнем кабинете и готовился резидентом на Кубу, посоветовал отложить эту «головную боль» до прибытия в США: «Там будет проще, все товарищи так делают».
Среди коллег Василевский выделялся элегантностью, и его озабоченность была понятна: из посольского коллектива он должен был прибыть в Мехико первым, чтобы обеспечить приём посла и сотрудников, их предварительное расселение, пока не будет найдено здание для размещения посольства. Конечно, внимание прессы будет сосредоточено на нём, первом после разрыва отношений, советском представителе в стране.
Следует подробнее рассказать о Льве Петровиче Василевском, учитывая, что новые данные о нём появляются редко. Своеобразный заговор молчания – имя Василевского отсутствует даже в ведомственном сборнике СВР с биографиями сотрудников советской разведки.
Что обычно сообщается о нём и что он сам сообщал о себе? Родился в Курске в 1904 году [по другим данным – в 1903 г.]. Начал работать ещё подростком, подручным электромонтёра, после переезда в Харьков – смазчиком, а затем слесарем на паровозостроительном заводе. Вступил в комсомол в Харькове, «записался» в военизированный отряд «Юный коммунист» (Юки). Летом 1919 года из Харькова пришлось бежать – наступала армия Деникина. Десять комсомольцев «Юки» решили партизанить в тылу у белых. Обосновались возле городка Змиева, в деревенском доме одного из членов отряда. Связи с партийным подпольем у «юковцев» не было, заданий они не получали, жили в лесу голодно и холодно. Пришлось возвращаться в Харьков. Впрочем, через считаные дни, в декабре 1919 года в город ворвалась будённовская конница, белые были разгромлены.
В двадцатом году Лев был избран в губернский комитет комсомола. Участвовал в спектаклях театра рабочей молодёжи, мечтал об артистической карьере. В 1921 году перебрался в Москву. О причинах переезда Василевский не написал ни слова. Ограничился бытовыми подробностями московской жизни: полтора года жил в заброшенном магазине. Потом переехал в маленькую, узкую комнату «для прислуги» в бывшей барской квартире. «Это была первая отдельная комната» в его жизни с единственным предметом обстановки – «рваной парусиновой раскладушкой».
В 1927 году Лев Василевский вступил в ВКП (б). Мечтал о подвигах и «романтических далях», и, как оказалось, не напрасно: «Нас, группу молодых коммунистов, работавших на московских предприятиях, вызвали в Сокольнический райком партии и предложили перейти на службу в Объединённое государственное политическое управление – ОГПУ. Не колеблясь, все мы с радостью приняли это предложение».
Весной 1927 года Василевского направили в Батуми, «столицу Аджаристана». В сборнике автобиографических рассказов «Чекистские были» он написал, что в ГПУ республики работал «небольшой дружный интернациональный коллектив»: «Чекисты приняли меня в свою среду, и спустя несколько дней я уже чувствовал себя равноправным среди них». Именно там Василевский оказался в «команде» Всеволода Николаевича Меркулова, который в то время был заместителем председателя ГПУ Аджаристана, возглавляя Секретно-оперативное управление. В «Чекистских былях» Василевский вспоминает о нём как о «Сергее Александровиче». Большего Василевский в память о человеке, которого уважал, сделать не мог, потому что на имя Меркулова, наркома безопасности, которого расстреляли вместе с Берией и другими «заговорщиками» в декабре 1953 года, было наложено «вето».
В рассказе «Диверсия» Василевский дал портретную зарисовку «Сергея Александровича»: «Ему было немногим больше тридцати лет. Высокий, слегка располневший, светлый шатен с коротко подстриженными волосами на начинающей лысеть со лба голове, с глазами слегка навыкате, с чётко очерченными губами и маленькими усиками щёточкой, которые он имел привычку теребить». В этом рассказе Василевский поведал об одной из операций под руководством «Сергея» – Меркулова. В Батуми, на территории нефтеперегонного завода, была совершена диверсия: взорвали цистерны с керосином, готовым к перекачке в танкеры. Диверсию на охраняемом предприятии, производившем экспортную продукцию, могла осуществить только законспирированная вражеская группа.
В операции по разоблачению диверсантов Василевский сыграл важную роль. На встречу с руководителем банды, бывшим казачьим сотником из охраны генерала Шкуро, в Батуми на французском танкере прибыл некий Вересов, эмиссар Братства русской правды (БРП). Бандиты скрывались неподалёку от Батуми, вблизи городка Кобулети. Чекисты задержали Вересова, а вместо него к бандитам отправили Василевского. Именно Меркулов решил, что Василевский – подходящий кандидат для засылки в банду под личиной Вересова. Василевский так описал свою реакцию на неожиданное предложение: «Однако отказываться я не хотел. Партия послала меня служить в органы ГПУ. Риска я не боялся и смерти тоже, опасался только, что не сумею выполнить задание. Честолюбие, желание отличиться, показать себя в опасном деле не позволяло мне отказаться от задания. Ещё подумают, что я трус! К тому же я доверял старшим товарищам: уж если заместитель председателя ГПУ решил, что я подхожу к намеченной им роли, он лучше знает, какому риску подвергает своего подчинённого».
Операция завершилась успешно. Банду разгромили, диверсант, взорвавший баки-цистерны, был арестован.
В начале 1930-х годов Василевский служил в пограничных войсках, обеспечивал досмотр иностранных судов, приходивших в батумский порт. Потом увлёкся авиацией, как многие молодые люди в то время. Поступил в авиационную школу спортивного общества «Динамо» в Тбилиси. Прошло несколько месяцев, и Василевского направили на курсы комсостава при оперативном факультете Военно-воздушной академии им. Н. Жуковского. В начале 1936 года его назначили командиром отдельной авиачасти Управления пограничной и внутренней охраны УНКВД Казахской АССР (на границе с Китаем, в районе Синьцзяна). Об этом периоде жизни Василевский всегда вспоминал в той лирической тональности, в которой творил французский писатель и пилот Антуан де Сент-Экзюпери:
«Наш небольшой авиационный городок был расположен в старинном урочище, у подножия высокого горного хребта Заилийского Алатау. Его снежные вершины почти круглый год сверкали под лучами южного солнца. На севере, на сотни километров, вплоть до огромного озера Балхаш, простирались пустыни. Мы летали над высокими снежными горами, огромными ледниками, пустынями и большими озёрами, тянувшимися цепью на восток, через Джунгарские ворота, где всегда дуют бешеные ветры. Воздух там наполнен мельчайшей гранитной пылью, и кажется, что чья-то гигантская рука накинула на эту суровую землю тонкую сверкающую вуаль. Кто только не шёл по этим тропам сквозь вечный ветер Джунгарии!»
Когда вспыхнула Гражданская война в Испании, Василевский подал рапорт о желании принять «непосредственное участие в борьбе с фашистами». Вскоре Лев и попутчик-радист, тоже доброволец, отправились в путь: «Мы ехали в Испанию по железной дороге через гитлеровскую Германию и Францию. Красный паспорт с испанской визой, моя сильно загоревшая под жарким южным солнцем физиономия и вообще весь вид человека, не привыкшего носить штатский костюм, привлекали пристальное внимание нацистских чинов разных рангов и ведомств в Германии». По хорошо налаженному к тому времени маршруту – Париж – станция Сербер на границе с Испанией – испанская станция Портбоу – Барселона – Валенсия. В отеле «Мажестик», в котором размещались советские военные советники, Василевский познакомился со своим начальником – Григорием Сыроежкиным. Тот сообщил новоприбывшему, что рассчитывать на боевые поединки с фашистами в воздухе ему не следует. Как бывшему пограничнику и оперативному работнику, ему предстоит возглавить разведывательно-диверсионный отряд. Заместителем его будет надёжный товарищ – Александр Рабцевич, «старый белорусский партизан».
Василевский командовал разведывательно-диверсионной группой ИНО НКВД с 1936 по 1938 год. Это было, по его словам, время, «наполненное опасностями, риском, всем тем, из чего складывается жизнь человека на войне». Специальная работа Василевского прикрывалась должностью старшего советника Особого отдела Мадридского фронта. В предисловии к повести «Испанская хроника Григория Грандэ» Василевский написал: «В моём сознании Испания оставила глубокий след. Воспоминания о ней никогда не исчезали, и даже Великая Отечественная война, явившаяся в жизни нашего народа таким всеподавляющим событием, не накинула покрывала забвения на всё, что было в 1936–1938 годах».
В 1939–1941 годах Василевский – сотрудник посольства СССР в Париже, резидент ИНО НКВД. С этой позиции участвовал в операции по ликвидации Льва Троцкого в Мексике, за что был награждён орденом Красного Знамени. Среди наград Василевского есть медаль «За боевые заслуги». Он стал первым, кто получил её.
В 1941–1942 годах Василевский находился в Турции в должности подрезидента НКВД в Анкаре. Его подлинная фамилия была «засвечена» в Испании, поэтому в Турцию он отправился под фамилией Тарасов. Для группы чекистов была запланирована операция по ликвидации посла Германии в Турции фон Папена. Подготовкой покушения руководил Эйтингон, который действовал в Стамбуле под фамилией Наумов. Боевиками были болгары, связанные с ГРУ. Один из них бросил бомбу под ноги фон Папена, но слишком рано снял предохранитель и взорвался сам. Посол отделался лёгким испугом и ушибами. Турецкая полиция сработала быстро, задержала другого болгарина, входившего в группу. Он и рассказал туркам обо всём, что знал. Оперативных работников ГРУ и ИНО НКВД, включая Василевского, пришлось срочно отзывать в СССР.
После нескольких месяцев работы в Центре – новая командировка – в Мексику. К месту назначения он отправился с диппаспортом на имя Тарасова.
Пароход «Минск», на борту которого находился дипломат Тарасов и его семья, покинул порт Владивосток 23 марта 1943 года. Пароход пересёк бухту Золотой Рог и у острова Аскольд повернул на юг. Путь предстоял рискованный – между двух огней: с одной стороны незримо присутствовали японцы, с другой – также незримо – американцы. Корабли и подводные лодки противоборствующих сторон часто «ошибались», и в перекрестья их прицелов попадали советские суда. Путь проходил через Японское и Восточно-Китайское моря, затем суда огибали острова Кю-Сю и через «разрешённый» японцами для транзита пролив между островами архипелага Рю-Кю выходили в Тихий океан. Потом по «коридору безопасности», согласованному с властями Соединённых Штатов и Японии, суда поворачивали на север и шли вдоль Японского архипелага и Курильской гряды к Командорским островам. Затем продвигались Беринговым морем к Камчатке, постепенно разворачиваясь на восток.
После месяца пути «Минск» вошёл в порт Сиэтла. Позднее разведчик вспоминал: «Первый американский город поразил нас богатством и изобилием. Ничто не напоминало здесь о войне. Контраст с суровой обстановкой городов нашей страны был поразительным. Он оставлял в наших душах горький осадок». Из Сиэтла на поезде отправились в Сан-Франциско, куда прибыли на следующий день. Генеральное консульство СССР находилось в конце улицы, которая обрывалась крутым склоном к заливу. С этого места открывался великолепный вид на пролив, который соединял заливы Сан-Франциско и Сан-Пабло, на впечатляющий мост Голден Гейт. В шифрованной переписке с Центром Сан-Франциско обозначался «Вавилоном», а резидентом был вице-консул Григорий Хейфец (псевдоним «Харон»). Он взял Тарасова под опёку, радуясь возможности поговорить со свежими людьми из Москвы. Хейфец выглядел измученным, жаловался на «недосып», на увеличение числа «дезертиров» с торговых судов. Разыскать удавалось не всех. Хейфец упомянул о том, что вскоре возвращается в Москву, и это объяснило Тарасову причину его настойчивых расспросов об обстановке «в нашей конторе».
Хейфец рассказал о наглых агентах ФБР, вынюхивающих, провоцирующих, создающих «подставы» для вербовки. Несколько раз сотрудники консульства обнаруживали микрофоны в самых неожиданных местах. Конечно, этим занимались не нацистские агенты, а ФБР. Хейфец пояснил, что проверка помещений проводится регулярно, но уверенности в том, что здание свободно от микрофонов, нет: «Эдгар Гувер ненавидит коммунизм и Сталина больше, чем нацизм и Гитлера, поэтому тут следят за всеми, кто с нами контактирует, составляют списки с подробными данными, адресами и номерами телефонов. Они уверены, что всё это в будущем пригодится».
На третий день пребывания Тарасова в Сан-Франциско в консульство позвонил из Вашингтона посол Максим Максимович Литвинов. Время звонка его помощник согласовал заранее, и Тарасов дожидался вызова дежурного по консульству в кабинете Хейфеца. Беседа состоялась, и Литвинов, осторожно подбирая слова (ФБР не дремлет!), дал Тарасову «несколько практических советов по организационным и финансовым вопросам», а также сообщил о назначении Константина Уманского послом в Мексику. «Для меня его советы были весьма полезными, – вспоминал Василевский-Тарасов. – Впервые в своей практике я оказывался в стране на положении временного поверенного в делах и первого советского дипломата, прибывающего в Мексику после тринадцатилетнего перерыва в отношениях между нашими странами».
Из Сан-Франциско Тарасов с семейством перебрались в Лос-Анджелес, где при содействии вице-консула Михаила Мукасея[20] погрузились в «пульман» с кондиционером и с комфортом добрались до последней остановки на американской территории – «города скотоводов» Эль-Пасо. Потом – пересечение границы и путь в Мехико по мексиканской «железке», конечно, не в таком комфортном вагоне, как «пульман».
До мексиканской столицы добрались 5 мая и поселились в семейном отеле «Хинебра». Тарасов не взял даже небольшой паузы, чтобы отдохнуть. Принял душ, сменил рубашку, облачился в чёрный костюм и на такси отправился в протокольный отдел.
Пресса пронюхала о прибытии советского дипломата. Вот как обрисовал ситуацию Тарасов: «На следующий день я был атакован большой группой корреспондентов мексиканских и американских газет. Все они хотели получить интервью и просили сделать какое-нибудь заявление. До приезда посла и вручения им верительных грамот президенту я не должен был делать никаких заявлений, но отказаться вообще от разговора с представителями прессы всё же было невозможно. Ограничился короткой информацией о том, что прибыл подготовить приезд посла, и только… Но вопросы сыпались один за другим… Наутро многие газеты поместили информацию о приезде первого советского дипломата в Мехико-сити, описали мою внешность, костюм, всё в достаточно корректном и доброжелательном тоне».
В гостинице Тарасова навестили Игнасио Идальго де Сиснерос, бывший командующий ВВС Испанской республики, и его жена Констанция де ла Мора (для друзей – Кони). Игнасио в «конторе» хорошо знали. В годы гражданской войны в Испании он приезжал в Советский Союз, его принимали Сталин, Молотов и Ворошилов. Обсуждались вопросы поставок вооружений для республиканских войск. После испанской эпопеи Игнасио остался другом Советского Союза, но оперативного интереса для «конторы» уже не представлял.
То же самое можно было сказать о Констанции, испанской аристократке, связавшей свою судьбу с компартией и республиканским правительством. В годы гражданской войны она руководила Отделом МИД Испании по работе с иностранной прессой, занималась пропагандой и, конечно, тяжело переживала поражение Республики. Именно Игнасио и Констанция помогли Тарасову подготовить приезд советского дипперсонала. Они же рекомендовали для аренды небольшой меблированный дом, в котором Тарасовы поселились.
После переезда из гостиницы в «бунгало», как назвали Тарасовы своё жилище, Тарасов вылетел в США для «урегулирования некоторых посольских дел». За неделю пребывания в Нью-Йорке он написал отчёт о первых шагах в Мехико, ознакомился в консульстве с почтой, поступившей на его имя. Главное – письмо начальника разведки Фитина от 22 февраля 1943 года:
«Посылаем Вам «Основные задачи резидентуры», которыми Вы должны руководствоваться в повседневной работе. Прилагаем справки на законсервированных с 40-го года стажёров в «Деревне» [Мексике]: «Коня», «Маргариту», «Баска», «Тихого», «Ковбоя», «Матильду», «Дипломата», «Пугливого», «Антиадольфа», «Виктора». В период ознакомления с условиями для нашей работы в «Деревне» связь с ними не устанавливайте, но соберите из разных косвенных источников максимально полные данные на них для принятия окончательного решения. Следует иметь в виду, что многие из них занимают в «Деревне» известное положение. Для Вашей конторы направляем фотоаппарат «Лейку» с тремя линзами и двумя кассетами, фотоаппарат «Робот» с двумя кассетами, химикалии и рецепты для тайнописи».
«Основные задачи резидентуры» подписал начальник 3-го отдела 1-го Управления НКВД подполковник госбезопасности Гайк Овакимян.
Война с Третьим рейхом и его союзниками была в самом разгаре, поэтому военно-разведывательная проблематика в «задачах» преобладала:
«Больше всего внимания должно быть обращено на вербовку агентуры для посылки в нейтральные европейские страны и страны оси, в частности, из числа дипломатических работников южноамериканских стран, представителей Красного Креста, экспортно-импортных фирм (особенно аргентинских и чилийских) и т. д. Активно разрабатывать католические организации, немецкие, итальянские, японские, испанские легальные и нелегальные фашистские и профашистские организации с целью их использования для засылки нашей агентуры в соответствующие страны. Отслеживать деятельность иностранных разведок в Мексике, активно разрабатывать их представителей для выявления перспективных на вербовку. Создать в Мексике нелегальную резидентуру из имеющейся проверенной агентуры и наших нелегалов. Изучать условия нелегального въезда в страну, процедурные моменты легализации наших людей как в Мексике, так и в странах Южной Америки. Уделять постоянное внимание приобретению агентуры в контрразведывательных органах. В максимально короткие сроки обеспечьте получение полезной информации, для чего уделите внимание окружению президента Камачо и его друзьям, ищите подходы к политическим соратникам, ближайшим сотрудникам и секретарям».
О первых шагах в Мехико Тарасов написал кратко: «Действую строго в рамках прикрытия. За минувшее время нанёс несколько визитов к лицам, на которых указал тов. Реджи [Меркулов В.Н., министр госбезопасности. – Н.Н.]. Поддерживаю связь с МИД Мексики, побывал в некоторых иностранных миссиях. С «земляками» контакта у меня нет и не будет, ибо здешних руководителей знаю только с отрицательной стороны ещё по «Строительству» [работе в Испании. – Н.Н.]. Познакомился с руководством ряда общественных и политических организаций. В их число входит «Свободная Германия», которую возглавляют известный писатель Людвиг Ренн и бывший председатель коммунистической фракции Рейхстага Пауль Меркер. Легендируясь посольской работой, я получил от них обширный материал о деятельности нацистов и троцкистов в Мексике».
Шифрпереписка резидентуры в Мехико-сити и Центра была налажена только после открытия посольства в сентябре 1943 года.
Поиски подходящего здания затянулись. Те особняки, которые осмотрел Тарасов, «не соответствовали»: «Нет представительности, – объяснял он посреднику. – Будем искать ещё». В Нью-Йорке Тарасов купил для будущего посольства автомашину «плимут» и воспользоваться ею для возвращения в Мехико. Предстояло проделать путь в 7200 километров. В воспоминаниях Василевский упомянул, что его попутчиком до Вашингтона был третий секретарь посольства СССР в США В.М. Зубилин. Разумеется, Василевский хорошо знал, что эта фамилия – такая же фикция, как для него самого фамилия «Тарасов». На самом деле это был Василий Михайлович Зарубин[21], руководитель «легальной» резидентуры в США с осени 1941 года. Перед отъездом в командировку 12 октября резидент был принят председателем ГКО Сталиным, причём в беседе принял участие и руководитель внешней разведки Павел Фитин, что придавало особое значение будущей американской миссии Зарубина. Главная задача, поставленная Сталиным: разобраться в хитросплетениях борьбы двух политических группировок в США – «изоляционистов» и сторонников Рузвельта, которые считали необходимым оказать помощь СССР в борьбе с гитлеровской агрессией. Разобраться и всячески способствовать торжеству «линии Рузвельта».
Вернувшись в Мехико, Тарасов занялся подготовкой встречи Уманского: телеграмма о его скором приезде пришла из посольства в Вашингтоне. К тому времени для посольских нужд был временно арендован небольшой особняк, но персонально для Уманского Тарасов зарезервировал роскошный номер в отеле «Реформа». И вот их встреча состоялась. Посол и резидент понравились друг другу. Уманский навёл справки о Тарасове по своим каналам, резидент – по своим. «Уверен, мы сработаемся, – с улыбкой сказал посол в первой беседе. – Задачи вашей службы я понимаю, сам имел к этому отношение. Проблем всегда много, будем решать их совместно и конструктивно».