У дома сталкиваюсь с Енотом. Он тоже где-то тут живет, в соседней парадной ему жилье выделили, ага, но Ильяс толковал, что нору себе новичок не там устроил.
– Откуда, из больницы? – принюхивается остреньким носиком, выразительно смотрит: «Рыбка, да? Копченая, да? Подарок, да?»
– Могу тебя угостить рыбой – неожиданно для себя предлагаю я.
– Рыба – это хорошо – задумчиво изрекает он. Потом уточняет: – А пиво есть?
– Сиг. Копченый. И без пива хорош. Но я не навязываюсь: не хочешь – не настаиваю, – я уже сержусь на самого себя, мне уже самому странно, что я вообще это предложил. Нет, конечно, сиги здоровенные, и нам с Надей пары рыбин хватит за глаза, но вот упрашивать – ни в какие ворота не лезет. Какого черта мне вообще в голову пришло его кормить?
Енот неожиданно расцветает искренней застенчивой улыбкой и радостно говорит: «Сиг! Да еще и копченый! Восторг и песнопения! Спасибо!»
Но он все же мерзавец, потому что, получив рыбину и с удовольствием ее осмотрев и обнюхав, двусмысленно заявляет:
– Так уж сложилось, что все женщины почему-то стараются меня накормить!
– Поговори еще мне, понамякивай. Это потому что ты тощий, как дети Африки. Вот, небось, тебе дед Мороз подарки не приносит на Новый Год? Это потому что ты кушаешь плохо.
– Ах, никто меня не любит, никто не понимает, – горестно заявляет Енот и, хитро подмигнув, направляется к себе, бурча внятно под нос: «Кушаю я хорошо… да кто ж мне даст? Усе пожрали толстые врачи. Один в семи комнатах живет, сорок пар штанов имеет, а другой пропитание по помойкам ищет!».
Я успеваю только навести краткую ревизию на кухне – проверив, есть ли нормальный кофе, сахар, сливки, шоколад и конфеты, глянув, что собой представляет Средиземноморская кухня. Женщину вообще полезно удивить чем-то необычным. Нехай будет сегодня средиземноморская кухня. Собственно, все то же, включая картошку, макароны и каши, но уже название звучит по-иному. Нет, все-таки на барахолку надо сбегать. Надька любит, чтоб хлеб был свежий – это у нее пунктик. Не успеваю выбраться, как в дверь звонят. Звонок, к слову – это тоже признак статуса сейчас, потому что очень у многих электричества просто нет. Вообще.
Это опять Енот. Даже переодеться успел с уклоном в этакий гопостайл. И бейсболка у него – настоящий абибас, прямо так и написано. Чистый гопник.
– Вот. Что выберешь? – и он показывает банку персикового компота и какого-то варенья, очень похожего на малиновое.
– Обои годятся, – говорю я и тяну лапы.
– Э, я токо одно что-то готов пожертвовать в ваши ненасытные утробы, – возражает гость.
– Обидеть хочешь?
– Ага. Я б с удовольствием, но вас обидишь, живорезов, как же. И папа мне всегда говорил, еще с колыбели об этом.
– О чем говорил?
– Папа говорил: «Во время дела сгоряча не стреляй в полкового врача!». И всегда был прав. Ладно, бери, если совести нет! Слушай, Надежда Николаевна так косметикой моей и не пользуется?
– Конечно, нет. Совершенно идиотская косметика-то. Ты ж ее подколоть хотел – знаешь же, что она косметикой принципиально не пользуется. Медик же, какой там маникюр с лаком.
– Нет, я от всей души – вот не веришь ведь, а зря.
– Не верю.
– Ну и правильно, в общем. Если я из коробки кое-что заберу, ты не против? Мало ли – сам там начнешь косметикой пользоваться или еще что?
– Янот бясхвостый, сам косметикой своей пользуйся.
– Это из Конецкого, ага? Ладно, раз разрешаешь – и попользуюсь.
Енот решительно начинает копаться в коробке, которую совсем недавно с помпой презентовал Надежде. Та опасливо приняла дар данайский – и не ошиблась, мой гость обнес какой-то киоск с косметикой для панков, что ли, или готов, или еще кого-то так же скорбного главой. Я не очень представляю себе, кому понравятся выкрашенные в такие идиотские цвета ногти, дикие тени для век и прочие исхищрения нынешней молодежной моды. Ящик так и стоит в коридоре, как памятник тщетным ухищрениям.
Енот целеустремленно роется в коробке, страшно напоминая своих собратьев, громящих чинные американские мусорные баки. Даже странно, что оттуда не доносится чавканье и урчание. Остается недовольным, хотя что-то и рассовал по карманам.
– Куда вы собрались, милейший? Не на рынок ли, часом? – спрашивает он меня.
– На рынок. А ты?
– Я тоже. А как вы отнесетесь, ежели составлю вам компанию??
– Пошли. Будешь ехидничать – пойдешь один, заранее предупреждаю.
– Я сама доброта! Это все поклеп! Базилио, когда я вас… то есть – видит Бог, и в мыслях не имел! (и, перейдя с МХАТ-овских интонаций на нормальный разговор) Да, у тебя патроны к АК есть – чтоб медные гильзы были?
– Есть. А что?
– Обменяй, а? Сейчас глянем самый лучший курс обмена – например, на патроны к ПМ? И грабь меня. Я согласный. Или жалко?
– Жалко. Жалко, что я не Ильяс. Вот он бы тебя умыл и обул. Много тебе патронов надо?
Енот перекашивается, горестно вращает глазами и выдает скрипучим голосом:
– Не говорите мне за Илью! Этот сын не гусского нагода ведет себя так, словно он не просто сын не гусского нагода, но у него еще и папа юрист! И при этом хочет знать все, как будто он поп, а мне уже пора! Так что забудем вовсе и не станем осквернять уши словами о сем жмоте – они совершенно неуместны в обители столь щедрого, главное, – деликатного человека! (И тут же, меняя голос на свой обычный) А патрончиков нужно с сотню. Но только медных.
Таких, какие ему нужны, находится у меня по сусекам три сотни. Отслюниваю требуемое. Енот, благодарно бурча что-то, деловито распихивает пачки в недра своей гопнической куртки турецкого пошива. Странно, я думал, он это в свою сумку упакует.
Но сумку он отправляет на спину, перехватывает костыли поудобнее (странно, это деревянные, очень старые, которые упираются в подмышки – впервые вижу у него такие; на выездах он пользуется легкими алюминиевыми).
Потом поправляет какой-то чудовищно странный револьвер, заткнутый в портки «по-бразильски». И скачет по ступенькам вниз, как подбитая ворона.
Все, рынок нас ждет.
Собака, в восторге от предстоящей прогулки, радостно кидается ему вслед, приходится сдерживать ее порыв – не след тут, на лестнице, гонки устраивать. Вручаю Фрейе изрядно жеваную ветку. «Неси!» Несет с гордостью, как медаль.
С залива дует свежим ветерком. Приятно. Сколько времени прошло, но так к запаху мертвечины, которым пронизан отделенный от нас водой Питер, привыкнуть не получилось. А здесь – свежо, вкусно пахнет водой, причем большой и открытой. У залива запах не как у пруда или реки. Правда, и не совсем морской, это так.
Стараемся идти в теньке – солнце припекает, а мы одеты, как положено по инструкции о безопасности в районах, пораженных зомби.
Дорого бы дал, чтоб шлепать сейчас в сандалях, одетым в шорты и легкую рубашонку с коротким рукавом. А вот вам шиш – грохаю тяжелыми сапогами. И форма на мне вся, и даже перчатки в кармане и каска строительная оранжевая на пояс сзади подвешена. Разве что позволил себе вооружиться легко – взял только пистолет «Марго», подарок от одного уже покойного хорошего человека. Конечно, если нарвемся на комендантский патруль, то могут прицепиться – я ж со служебной собакой, а это значит, что таким образом сам являюсь вспомогательным патрулем, соответственно вооружен должен быть обязательно, а «Марго», как ни крути, – спортивная игрушка, никак не боевой пистолет. Ну да ладно, в конце-то концов, очень уж не хочется тащить ППС. И так уже замечаю, что правое плечо вверх торчит из-за привычки к автомату на ремне.
– Чертовы деревяхи, неудобные, заразы, – ругает Енот свои костыли.
Это да, тем более, он не удосужился их подогнать по длине, отчего и походка у него нелепая. Взгляд снова цепляется за рукоятку револьвера. Сам револьвер впечатляющ – размером он поболе иного винтовочного или ружейного обреза и выглядит странновато. Раньше мне такое никогда не попадалось.
– Давай костыли подгоним, удобнее будет ходить, – предлагаю я Еноту.
– На фиг надо, перетопчемся. Сейчас, давай минутку постоим, дух переведу.
Он действительно вспотел, мелкие бисеринки пота на лбу. Ходить ему тяжеловато, два месяца постельного режима – не шутка даже для тренированного тела.
– Тебе вообще-то надо больше гулять, – начинаю я обычные для лекаря банальнейшие рекомендации, но оппонент машет рукой с таким презрением, что продолжать – не уважать себя.
– Гулять здесь? На болотах? – фыркает он странно знакомую фразу.
Стоять молча тоже как-то нелепо.
– Это что за револьвер такой? – спрашиваю я, глядя на странную ручку.
Енот неожиданно оживает, с гордостью вытягивает из портков дуру, оказавшуюся еще больше, чем я предполагал.
– Смит-Вессон офицерский.
Мне казалось, что меня трудно удивить здоровенным револьвером – довелось уже держать в руках чудовище под нелепым названием «Гном», но этот явно больше. Он странно архаичного вида, но совершенно не похож на примелькавшиеся в фильмах «Кольты».
– Погодь, откуда такое?
– Он в нашей армии до нагана был. Наган тоже ничего, но этот – просто майский праздник, именины сердца – неожиданно душевно и искренне говорит ехидный злоязыкий парень.
Меня такое удивляет.
– То есть этому агрегату больше ста лет? Он что – в НАШЕЙ армии был на вооружении?
– Точно так, ваше сиятельство, – шутовски козыряет Енот и преданно пучит глаза.
– А патроны откуда? А стреляет как?
– Стреляет мягко и точно. Звук – густой, теплого лампового тембра, немного напоминает звук выстрела из дивизионной гаубицы.
– Ну-ка, дай посмотреть поближе!
– Не попортишь? Не поломаешь? – настороженно спрашивает хозяин чудовищной пушки.
– Да такой ломом не повредить, – пытаюсь я довести до него прописную истину.
– Вам, рукосуям, и лом не нужен, чтоб вещь спортить, – старушечьим сварливым голоском возражает костылеходец.
– Да ладно тебе, не сломаю, конечно. Я буду очень нежен к этому прибору.
– Смотри у меня, – строго замечает Енот и аккуратно, словно церковную реликвию, вручает мне револьвер. Рукоять с накладками янтарно-красного, почти оранжевого дерева, пошарпанный длиннющий ствол, но в целом видно, что уход за этой машинкой был заботливый. Просто за целый век новехонькой трудно остаться даже такой стальной железяке. Из-за прицельной планки сверху и прилива снизу револьверный ствол выглядит скорее как ружейный. Во, миникарабин без приклада. И нарезы в стволе видны – не гладкоствол, как «Гном».
– А патроны откуда берешь? Калибр-то какой-то жутковатый? – осторожно заглядывая в дуло – нет, скорее в жерло – этого чудища, осведомляюсь я.
– 4 и 2 десятых линии, – гордо отвечает Енот – Рукоблуды ваши постарались, Вован с Серым – подогнали охотничьи латунные гильзы 410 калибра. Ну, и пули своерощенные.
Теперь я совсем ничего не понимаю.
– Слушай, это разве не ты проезжался по поводу нелепости использования при зачистке наганов? И глупости самодельных патронов к ним? Я же прекрасно помню, что ты толковал.
– И что я такого толковал, интересно знать?
– Очень, дескать, рискован наган: появится внезапно группа в несколько штук зомби – а один на перезаряде, второй полупустой, третий пустой, начинают палить, да промахи… и опаньки. Это не у ПП или карабина магазин сменить – это же наган, мол. И по бесшумности проезжался.
– Даже и по бесшумности? Не путаешь?
– Не путаю. Я так тебя тогда понял, что Брамит-то да, хорош. Даже ж на винтовки ставили, с патроном УС, правда, только. Но для пистолета он не лучший. Пистолетная пуля, пробивая мембраны, очень сильно их уродует, ресурс малый. Потому, дескать, надо на ментовское оружие переходить, всякие эти клены-лавры.
– Так я и сейчас тебе скажу: наган в помещении хорош, зимой – очень к месту, потому что не замерзнет; он относительно ПП, не говоря о карабинах, компактен и безотказен. Но только там, где уверен, что хватит патронов, а сейчас чего умничать: на милицейские, все эти ПП – клен, кедр, кипарис (кстати, он очень прочный, бо фрезерованный) и каштан – есть штатные глушители. Патрон ПМ – он из стандартных самый мощный с дозвуковой скоростью. И распространенный. Или вот мелкашка… – тут Енот задумывается.
Я пока верчу в руках Смит-энд-Вессон. Машина внушает уважение, хотя такой романтической любви с придыханиями, какую демонстрирует Енот, у меня она не вызывает. Но в руке сидит хорошо, подхватить второй рукой удобно – в общем, вполне себе пушка. Да и калибр серьезный.
Возвращаю машину хозяину, и он заботливо засовывает ствол в портки.
– А 4 и 2 десятых линии – это сколько?
– Без понятия. Побольше, чем трехлинейка, поменьше, чем трехдюймовка, – вежливо отвечает Енот.
– Ты где ее добыл? – осведомляюсь у спутника.
Тот начинает прыгать дальше на костылях, отрывисто выдавая куски текста.
– Мы… ну, в общем, не важно… короче, ехали по Карла Марла… самое начало этого безобразия… слышим – кто-то лупит… звук непонятный, не то ружье, не то… опять же, ружье… Да сдвоенными выстрелами [1]… Ремер приказал туда свернуть… оказывается, бабку из ВОХР-а… на проходной заблокировали… с этой игрушкой… ну, мы остановились, пощелкали немного… тех, кто там ее блокировал… бабку с собой… оставили у нас – там лагерь был для уцелевших… а я эту вещь у бабки на ПМ сменял… ей все равно без патронов никуда… а у меня ничейный был… а так не отдавала, сквалыга.
Я с трудом удерживаюсь, чтоб не съязвить на тему того, что револьвер этот выражает по Фрейду тайные комплексы и компенсаторные реакции, но решаю все же этого не делать. Просто потому, что за последнее время на своей шкуре убедился в справедливости старой поговорки-инструкции: «Не буди Лихо, пока оно тихо». Енот все же покрупнее моего трехногого кота получается, так что обойдусь без язвления, хотя и в этом – трехногости – он сейчас соответствует.
– И все равно пиломатериалы лучше при зачистке на улице летом и с неясным количеством зомби, – непонятно заявляет стучащий костылями попутчик.
– Какие это пиломатериалы? – удивляюсь в ответ.
– Да дрова эти… так все милицейские пистолеты-пулеметы кличут с деревянными названиями. Вот они лучше – с глушаками. Или опять же мелкашки, – возвращается в задумчивость Енот.
– Мне показалось, что как раз из нагана выстрел тише, чем из Марголина. Даже без глушителя. Из мелкашки вроде и не громко, а как-то хлестко.
– Потому что патрон 22ЛР – лонг райфл. Винтовочный. На длинный ствол, 40 см минимум, – отзывается спутник, обдумывая что-то свое.
Собака все это время идет рядом, поглядывая то на него, то на меня. Тащит поноску, важничает.
1. Сдвоенными выстрелами раньше сотрудник милиции показывал свое бедственное положение и звал на помощь. Сигнал «СОС» для тех, кто понимает.