Отпустив потерпевшую, сыщики приступили к опросу свидетелей, в первую очередь, пытаясь у них узнать, кто бросил на пол гербовые марки. Это мог быть только преступник или его сообщник. Людей в Губфинотделе было много. Вдруг кто-то да заметил?
Опросили всех присутствующих, но ничего выяснить не удалось. Воры использовали многолюдность в свою пользу. В толкучке внимание у людей рассеивается, все заняты своими делами. Расследовать преступление по горячим следам не вышло. Мужчину с грустным выражением глаз запомнила одна Мотылькова, и то не было никакой уверенности, что история с пропавшим портфелем – не ее рук дело.
– Может, он с другими целями вокруг увивался? – предположил Елисеев.
– Например?
– Гражданочка симпатичная…
– С этим не поспоришь, внешность и у потерпевшей впрямь приятная, – согласился Колычев. – Думаешь, этот тип хотел к ней подкатить?
– Да.
– А потом вроде как передумал?
– Почему нет? О жене вспомнил, о детях, и решил судьбу не искушать.
– Есть еще один вариантец, – заметил Колычев. – Не было никакого воровства, а сама гражданка Мотылькова спектаклю перед нами разыграла.
– Но ведь деньги пропали…
– Пропали. Но почему мы решили, что все было именно так, как рассказывала Мотыль-кова? Не факт, что она рассказала нам правду. Вдруг, наша Инесса Владимировна себе денежки присвоила, а нам поведала наспех сляпанную историю?
– Не исключено, – задумчиво произнес Елисеев. – Губфинотдел она до нашего появления не покидала, спрятать где-то здесь портфель не могла.
– Значит, передала сообщнику: мужу или полюбовнику. Но что-то не очень мне верится в это предположение.
– Верится – не верится, а проверить надо! В нашей профессии гадать по ромашке нельзя, – убежденно заявил Колычев. – Хороши мы с тобой будем, если позволим себя вокруг пальца обвести.
– Тогда что?
– Сначала почву прощупаем. Узнаем, что за фрукт эта Мотылькова. Поговорим с товарищами по работе.
Далеко ходить было не нужно. Подавляющее большинство советских административных учреждений города располагалось на одной улице. Губпромпит вообще находился в соседнем доме.
Там уже знали о чрезвычайном происшествии, приключившимся с Мотыльковой, так что появление сыщиков ни у кого не вызвало удивления. Здесь сыщики разделились: Колычев отправился к непосредственному начальнику потерпевшей, а Елисеев стал расспрашивать ее коллег. Сама Мотылькова отпросилась домой, сославшись на плохое самочувствие. Это очень помогло в расследовании – людей было легче вызвать на откровенность.
Часа через два сыщики встретились.
– Докладывай, – велел Колычев.
– Да особо-то нечего. Мотылькова со всех сторон характеризуется положительно: добросовестный работник, хороший товарищ, в политическом вопросе подкована, член РКП(б). На работе ее ценят и уважают.
– Что известно о личной жизни?
– Замужем. Супруг – рабочий на «Красном пролетарии». Двое детей. Говорят, что живут душа в душу. В общем, хорошие обычные люди. А начальник тебе что рассказал?
– Да то же самое, только другими словами. И секретарь партийной ячейки такую же характеристику выдал. Говорит, что ручается за Мотылькову головой. Не могла она взять деньги. Не могла – и все тут.
– Как бы после нашего визита разговоры плохие не поползли. Скажут, дыма без огня не бывает, а Мотыльковой тут еще работать и работать…
– Что поделаешь, крупная сумма пропала. А нам еще придется дровишек в этот костер подбросить. Двинули к прокурору.
– Зачем?
– За тем самым. Буду ордер на обыск у Мотыльковой просить.
– Что, веришь, будто деньги у нее дома окажутся?
– Не знаю, но проверить обязан. Хотя бы из принципа.
В кабинет прокурора Колычев зашел один, оставив Петра дожидаться в приемной. Вернулся, победно размахивая бумагой.
– Уломал-таки прокурора. Вот ордер.
– Долго ты что-то…
– Быстро только кошки родятся. У нас прокурор – знаешь какой! Ему каждый чих обосновать нужно, а у нас с тобой только подозрения. На них, брат, далеко не уедешь.
Семья Мотыльковой проживала в коммуналке, занимая большую комнату в бывшем доходном доме. Дверь открыла сама потерпевшая. Голова ее была обвязана мокрым полотенцем.
– Еще раз здравствуйте, Инесса Владимировна, – сказал Колычев.
– Вы ко мне? – удивилась она.
– К вам, к вам…
– Но ведь я сама должна была к вам явиться во второй половине дня… Право слово, вы бы не утруждались. Я, хоть и неважно себя чувствую, но все равно бы пришла…
– Мы, собственно, по другому вопросу. Вот постановление на обыск. Ознакомьтесь, пожалуйста.
– Обыск! То есть вы решили, что это моих рук дело? – Женщина устало опустилась на одинокий табурет в длинной прихожей. – Какой позор! Как я теперь в глаза людям смотреть буду!
Из дверей выглядывали любопытные лица соседей. Взяв парочку из них в качестве понятых, сыщики приступили к обыску.
Муж Мотыльковой был на работе, дети в школе. Никто не мешал.
Из общей кухни пахло подгоревшей пищей. Петр невольно сглотнул. С утра на ногах, а во рту и маковой росинки не было. И не понятно, когда еще перекусить удастся. Может, до самого вечера придется голодным ходить.
Сыщики вошли в комнату и осмотрелись. Особой меблировкой она не блистала: двуспальная железная кровать, два топчана для сыновей, шкаф со скрипучими дверцами, стол, который использовали и как обеденный и как письменный, комод, несколько стульев. Над кроватью висела книжная полка. Обои пожелтели от сырости и местами отошли от стен. Возле буржуйки была сложена аккуратная стопочка дров.
– Ну что, приступим. У тебя как – опыт в таких делах есть? – спросил Колычев.
– Всякое бывало. Но не сказать, чтобы большой спец по этой части, – признался Елисеев.
– Все равно лучше, хотя бы с маленьким опытом, чем совсем без никакого. Начинай с правой стороны, я – с левой.
Они приступили к обыску. Колычев распахнул шкаф, раздвинул пропахшие нафталином вещи. Едва сдержался, чтобы не чихнуть: запах был ядреный.
Елисеев выдвинул ящик из старинного комода и в маленькой резной шкатулке из дерева обнаружил улов – свернутые в тугой рулончик совдензнаки. Пересчитал, вышло около трехсот тысяч. Петр только присвистнул.
– Откуда деньги?
– Наши, семейные. На поездку в Москву откладывали. Младшенькому наши доктора не могут диагноз поставить, вот и хотим отвезти в Москву, чтобы показать профессору, – пояснила Мотылькова.
Она взяла себя в руки и говорила спокойным тоном, хотя по-прежнему избегала смотреть на соседей. Стояла, ссутулившись и скрестив руки перед собой. На лице была полная отрешенность от происходящего.
– Ихние это деньги, – внезапно подтвердила понятая – женщина лет пятидесяти с красными натруженными руками.
– А вы откуда знаете? – удивился Колычев.
– Так Инесса давно рассказывала. Про тот, как к дохтуру ходила, про предписание евойные, о том, что коплют на Москву потихонечку, – простодушно ответила женщина. – Промеж нас шибких секретов нетути. Когда под одной крышей живешь, ничего не спрячешь.
Триста тысяч – не шесть миллионов. Елисеев вернул семейные накопления на место.
Других результатов обыск не дал. Парусиновый портфель не нашелся, больше денег в комнате не было.
Извинившись перед Мотыльковой, сыщики покинули коммуналку.
– Отрицательный результат – тоже результат, – философски сказал Колычев. – Теперь будем знать с гарантией, что Мотылькова – честный человек. Сосредоточимся на других версиях.
– Ищем грустного? – догадался Елисеев.
– Ага.
– Как же найти его по такому описанию?
– Вернемся в угро, посмотрим сводки за месяц. Помнишь, я говорил тебе, что уже слышал о похожей краже?
Они зашли в свой кабинет.
– Ты как, проголодался? – участливо спросил Колычев.
– Да утром как поел, так и все… – признался Петр.
Борис словно читал его мысли.
– У меня тоже в брюхе заиграло. Сейчас организуем небольшой перекус.
С этими словами Колычев направился к выходу.
– Ты куда? – окликнул Петр.
– К Левину. У него всегда едой разжиться можно. Одолжу ситного чуток да сахаринчику. Глядишь, попьем чайку. А потом за работу.
Вернулся Борис вместе со смуглым «гимназистом», которого Петр видел на утреннем совещании.
– Осип, – представился Левин. – Для своих – просто Ося.
– Петр.
– Будем знакомы, Петр. Нам с тобой вместе трубить и трубить в уголовном розыске.
Левин пришел не с пустыми руками. Как и предполагал Колычев, «гимназист» оказался запасливым. У него удалось разжиться всем необходимым для чаепития, заменившего сыщикам обед.
– Ты ведь не местный, Ось? – спросил Елисеев, отхлебывая горячий сладкий чай.
– Точно. Что, в глаза сильно бросается?
– Да не то чтобы сильно… Просто говор у тебя не наш, – выкрутился Петр. – У нас на «о» налегают и многие слова переиначивают. Слышал, наверное?
– Ах, в этом смысле… Из Одессы я. Там родился и вырос, учился в одесской гимназии, хотел в университет поступить.
– К нам-то как занесло?
– Война… – Левин загрустил. – Родителей петлюровцы расстреляли во время погромов, прямо у меня на глазах. Я поклялся отомстить. Пошел в добровольцы, попал в Первую конармию товарища Буденного. Потом по комсомольской путевке направили в милицию, прямиком в железнорудский губрозыск. С той поры и ловлю преступников. Такая вот у меня незамысловатая биография…
– Извини. Не хотел тебе душу бередить.
– Ничего! Время такое… У всех горечи в жизни хватает. Эх! – вздохнул Левин. – Поскорей бы социализм построить! Тогда и заживем по-человечески! Как думаешь, построим?
– Обязательно построим. Недолго терпеть осталось, – кивнул Елисеев. – Соскучился народ по справедливости, по мирной жизни. Вот поборем врага внутреннего, а потом и внешнего, и начнем социализм строить. И нам не все же за бандитами гоняться.
– При социализме бандиты вымрут как класс, – убежденно заявил Колычев. – Сами посудите: почвы для них неоткуда взяться будет. Разве что из личной склонности. Бывают такие гады, которым убивать и грабить просто в силу характера нужно, но их не очень много. А при социализме ученые придумают какую-нибудь штуку, чтобы характер вредный менять в положительную сторону. Наука – она чудеса творит!
В кабинет вошел Янсон.
– Обедаете, товарищи?
Сыщики вскочили.
– Да, товарищ Янсон. Присаживайтесь с нами.
– Рад бы, да некогда. В исполком вызвали. Что там по краже в Губфинотделе?
Колычев одернул рубаху, отрапортовал коротко:
– Работаем.
– Что удалось выяснить?
– Путем обыска установили, что потерпевшая к краже отношения не имеет. Имеем словесное описание предполагаемого преступника. Скорее всего, кто-то из заезжих.
– Что, свои на такое неспособны? – прищурился Янсон.
– Уж больно хитрый способ придумали. У нас тоже не лаптем щи хлебают, но тут в ход очень интересную уловку пустили. Нет, не наши это, нутром чую.
– Продолжайте работать над этим делом. Вечером доложите.
– Есть, товарищ начальник.
Появление Янсона скомкало чаепитие, желание вести дальнейшие разговоры пропало. Левин ушел в свой кабинет.
– Да уж, Осипу не позавидуешь, – вздохнул Колычев. – На нем банда дровосеков висит.
Елисеев понимающе кивнул. Дровосеками этих бандитов прозвали за характерный способ убийства: всех своих жертв они рубили насмерть топорами, при этом не оставляя свидетелей. До ареста Чеснока сыщики считали, что он входит в банду дровосеков, но, как выяснилось на допросе, гражданин Никитин действовал самостоятельно.