Ночью приехали в Ростов.
Сергей Яковлевич торопливо оделся и пошел на станцию. Выходя из вагона, он увидел стоявшего рядом с проводником Строгова.
– Сколько стоит поезд? – проходя мимо, спросил он проводника.
– Сорок минут, – ответил тот.
Обловацкий направился к вокзалу. Строгов пошел за ним.
– Так это Дробышева? – спросил Строгов, когда они шли по перону. Обловацкий утвердительно кивнул.
– А не напрасно ли она едет к Федору? Что ворошить прошлое? Ты согласен со мной? – Строгов посмотрел на Сергея Яковлевича.
– Нет! Как знать, быть может, если успеет приехать, она и будет тем средством, которое его поднимет?
– А если он не захочет ее видеть? Ведь два года? Я бы не простил.
– Ну так это ты! – посмотрев на него, иронически улыбнулся Обловацкий. – А у тебя уходила жена?
– Острите, товарищ? – обиделся Строгов. И назидательно сказал: – Поверь, когда женюсь, не уйдет – слово такое знаю.
Они неторопливо шли мимо большого, ярко освещенного здания вокзала.
– Как бы узнать, жив он или нет? – заметил Строгов.
– Потерпи до послезавтра. Приедем – узнаем, – ответил Сергея Яковлевич. – Да, кстати, приходи завтра к нам в купе играть в шахматы. Нам надо «подружиться» до Сухума, а там возьмем один номер в гостинице.
– Добро! Между прочим, я разговаривал с ней, когда вы уходили в ресторан, и посоветовал не особенно откровенничать с неизвестными ей людьми – черт знает, кто они такие, – сказал Строгов.
– Коля, не проявляй чрезмерного внимания к одинокой плачущей женщине, даже если она жена твоего товарища.
В голосе Обловацкого открыто звучала издевка.
– Как твои попутчики? – желая перевести разговор, спросил Строгов.
– Знакомимся, вживаемся в среду. А у тебя?
– Думаю, ничего интересного. Вот только в седьмом купе едет швед из Индо-Европейского телеграфа – его участок Сочи – Адлер. Неглупый парень и хорошо говорит по-русски. Мы с ним сыграли в шахматы – силен! Кстати, он похвалился, что женат на русской.
Вернувшись к вагону, они покурили и разошлись по своим купе.
Проснувшись утром, Елена Николаевна увидела горы. Они казались издали невысокими, но когда поезд втянулся в их цепь, они, приближаясь, становились все выше и лес был серо-синим, но в отдалении становился темным и таинственным. На влажной и рыхлой земле и в помине не было снега. Поднимаясь к перевалу, поезд шел медленно, часто стоял на разъездах.
Все изумляло Елену Николаевну. Никогда не видела она гор, такого дикого, девственного леса, такого безлюдья. Ей не хотелось уходить от окна. Но Константиниди уговорил ее позавтракать вместе со всеми.
Днем в купе зашел Строгов с шахматами и предложил Обловацкому сыграть. Жирухин подсел к ним посмотреть игру. К нему присоединилась Елена Николаевна с тайным желанием, если удастся, поговорить со Строговым. Она внимательно смотрела на него, пытаясь понять причину вчерашнего предупреждения. Жирухин следил за игрой, изредка высказывая свои соображения по поводу отдельных ходов, и явно поддерживал Сергея Яковлевича.
Кто-то в коридоре вдруг восторженно крикнул:
– Море!
Все бросились к окну, но очередной поворот закрыл горизонт.
Наконец поезд вырвался из ущелья, и море открылось сразу – большое, темно-синее и не такое, каким Русанова его себе мысленно представляла или видела на картинах. Далеко по краю горизонта тянулась продолговатая полоска дымка.
– Пошел на Батум! – сказал кто-то рядом, но Елена Николаевна даже не посмотрела на говорившего.
Перед ее глазами простиралась огромная, спокойная, величавая синяя ширь, от которой нельзя было оторваться.
Горный спуск закончился. Пробежав широкую поляну, поезд подошел к станции. Пассажиры начали открывать окна. Елена Николаевна вдохнула свежий, солоноватый воздух. Она хотела выйти на перрон, но в дверях появился железнодорожник и спросил ее. Она отозвалась. Он протянул ей телеграмму.
«Умоляю вернуться люблю Григорий».
Елена Николаевна ничего не поняла, медленно, стараясь осмыслить написанное, прочла вторично. «Вернуться? Нет, нет, он ничего не понял!» Взглянула на лежавшее перед ней спокойное голубое море. Где-то впереди, в маленьком приморском городке, умирал единственный близкий ей человек, любимый. Она стремилась к нему. Все остальное было мелким и незначительным.
Она разорвала телеграмму и выбросила клочки в окно. Как прошлое.