«Как только законщили нащить, сразу – встрещайте!»
Мы переехали из Стерлитамака в Уфу, когда мне было восемь. Отцу пришлось бросить музыку и поступить на государственную службу в МВД, поскольку на деньги, зарабатываемые игрой на баяне, прокормить семью было невозможно.
Жили мы рядом с его службой – больницей для заключенных, в коммунальном бараке с сумасшедшей соседкой преклонных лет, в двух комнатах площадью двадцать один квадратный метр с печкой, без горячей воды, на первом этаже, где вскоре родилась моя сестра.
Соседи наши были преимущественно люди хорошие, но в массе своей со слабостью к алкоголю.
Слабость эта была так сильна в них, что никак не давала нашему участковому капитану милиции забывать о существовании этой слабости у жильцов вверенного ему дома.
Не по этой причине он застрелился. Он застрелился, оттого что он, честный мент, не смог пережить позора, когда его сына посадили в тюрьму за торговлю наркотиками. Вообще, честные и порядочные люди в то время становились все больше не в чести.
Иногда, когда соседская слабость набирала предельную силу, отец, руководствуясь народной мудростью «С волками жить – по-волчьи выть», выпивал водки и выходил на тропу войны с человеческими слабостями и пороками, уча соседей хорошим манерам посредством выхода из себя. В гневе папа был не похож на Белоснежку в крайней степени.
Не то что бы беготня с топором по двору за соседями с целью прививания им хороших манер была доброй традицией, но необходимой профилактикой назойливости – несомненно.
Безумная соседка по коммунальной квартире писала на нас жалобы в милицию о том, как мы залазили в ее обвязанный веревками холодильник с целью похищать по сорок пачек чая за каждую вылазку, взамен подсыпая отраву в ее кефир. Бутылки из-под кефира бабушка по имени Мархаба периодически носила на экспертизы, что не препятствовало ей продолжать завязывать морские узлы на холодильном средстве, обеспечивая свою продовольственную безопасность. Мы часто встречались с нашим участковым на тем: «Для чего нам столько чая и чем нам помешала бабушка». Вскоре выяснилось, что Мархаба давно уже наблюдалась у районного психиатра, и мы вздохнули с облегчением.
Ничто не могло потревожить наш уютный, размеренный быт. Может только изредка я просыпался ночами, разбуженный унылым пением строевой песни курсантов школы младших сержантов, располагавшейся через дорогу от нашего дома. Самая громкая строчка их унылой песни звучала так: «Когда поют солдаты, спокойно дети спят». Я чувствовал себя счастливым, а благодаря сонному пению солдат, надежно защищенным.
Тогда я не понимал и не мог понимать, откуда у меня появилась тяга к лидерству, перемешанная с гипертрофированным чувством справедливости. Вокруг меня почти не было сверстников. Со взрослыми, как и всем детям, мне было всегда интереснее, чем с одногодками. Ну а младших я стремился защищать. Я был хорошим мальчиком с большими красивыми глазками, за которые учителя ставили мне отметки на балл выше, чем я заслуживал. То есть я был троечником.
Везде, где бы я ни появлялся, вокруг меня довольно быстро образовывался круг оберегаемых младших друзей и девочек. Одним из таких друзей был Владик Багин, с которым мы поделили двор на «нашу» территорию и весь остальной мир. Остальной мир периодически нарушал установленную нами границу. Мы с тезкой решительно выступали на защиту наших владений, и я дрался. Как и у всех детей подобного поведения, друзей у меня стало прибывать очень быстро. Их поток в наш дом не иссякал. У подъезда постоянно собирались малолетние компании. Мать ругалась, что наша дверь не закрывается благодаря визитерам, хотя в ее возмущении прослушивалось плохо скрываемое удовольствие от такого положения вещей.
Как и большинство подростков, я рос уличным балбесом без определенных занятий и хобби кроме, тех, которые для меня время от времени придумывал отец. После того, как окончилась крахом его попытка обучить меня игре на баяне, он провозгласил лозунг: «Все! Никаких музык!» Ибо я проявил завидную неспособность к обучению и лень. Он нашел для меня радиотехнический кружок, чтобы меня чем-то занять, кроме «самбо-дзюдо», которым я занимался так же без особого энтузиазма.
Апофеозом этого предприятия было торжественное включение светомузыки, которую я собирал в течение двух лет, приведшее к сгоранию электропроводки во всем доме моего одноклассника, где и демонстрировался триумф технической мысли. Примерно в тот же самый период отец сдал меня в библиотеку имени «Н.К.Крупской», и я начал периодически, что-то почитывать.
Все шло своим чередом, и папа уже мечтал о «нашем» поступлении в Суворовское училище, когда бы не появление у меня очередного друга. Его звали Димка Онин. Мы познакомились в пионерском лагере, куда я был сослан по причине летних каникул, предполагаемого оздоровления и необходимости родителей отдохнуть хотя бы от одного ребенка. Димка играл на гитаре и был очень компанейским парнем. Он был душой любой компании. После того, как мое умение танцевать нижний брейк, модный в то время, в тряпки разорвалось перед его игрой на гитаре, я пришел к выводу, что мой творческий путь завел меня в тупик.
Приехав из пионерского лагеря, я поведал матери о таком ударе судьбы и желании учиться музыке. После чего мы тайком от отца приобрели в уфимском универмаге под креативным названием «Уфа» музыкальный инструмент типа «Гитара», выпущенный Уфимской мебельной фабрикой по цене 18 рублей 50 копеек за штуку, с гарантией. И впоследствии небезуспешно прятали оную под кроватью несколько месяцев кряду, памятуя о провозглашенном отцом лозунге: «Никаких музык!». Когда наш заговор раскрылся, я уже знал несколько аккордов, текст песни «Я буду долго гнать велосипед», а деньги за гитару вернуть было невозможно. Другими словами – дело было сделано.
В этот год я бросил свое «самбо-дзюдо» и пошел на рукопашный бой в «Военно-патриотический клуб». Это был конец 80-х годов. Мало кто осознавал из тогда живущих в стране, что за словами «военный» и «патриотический» уже мало что стоит.
У Ришата, так звали тренера, я сразу оказался в числе любимчиков, поскольку пришел к нему более менее подготовленным, в отличие от основной массы мешков. К тому же у меня было кимоно и скудное знание ударов из карате, переданное мне отцом, который увлекался этим видом единоборств.
На первой тренировке Ришат произнес речь: «Пока вы будете вставать в стойки, вас десять раз убьют». Дальше, я думаю, об этом спорте догадливому читателю рассказывать ничего не надо, потому как это был такой же спорт, как из лягушачьего хвоста – хвост.
После занятий мы ходили в городскую баню толпой подростков во главе с тренером. Он был весь полосатый как зебра от шрамов, на руке была пересажена кожа. Все говорило в этом человеке о его причастности к множеству экстремальных ситуаций, и все мы хотели быть похожими на него. Он был для нас старшим другом, способным решать любые проблемы.
Ришат был на короткой ноге с криминальными авторитетами, группировками спортсменов, держащими в страхе рыночных коммерсантов, милицией и даже чиновников. Как выяснилось впоследствии, бывший морпех Ришат числился в резерве КГБ, имел награды, ранения и неафишируемое офицерское звание. Нас мало интересовало, было ли создание подросткового клуба его заданием, имеющее (как я сейчас догадываюсь) под собою цель – взять под контроль активную молодежь, или это было продиктовано его личным творческим порывом.
Он уезжал часто и неожиданно, так же как появлялись люди, заменявшие его на тренировках. По приезду Ришат ронял какие-то расплывчатые, многозначительные фразы о каком-то Карабахе, Прибалтике, о каких-то горячих точках и пропадал снова.
Я учился в восьмом классе средней школы, по-прежнему не выказывая никакой особенной заинтересованности к чему-либо, до тех пор пока не грянул очередной гром в моей жизни – я впервые влюбился.