Несмотря на ранее утро, солнце уже высушило следы ночной грозы, которая полночи не давала Эллен заснуть. Вместо того чтобы спать, она лежала и размышляла, как ей удалось за один день нарваться на жалобы из двух различных мест. Чем больше она думала, тем более странным все это казалось.
Выйдя из дома и спустившись по лестнице, Эллен остановилась и изумилась тому, как красиво солнце освещает яблони возле замка. Еще больше ее удивило, что она вообще обратила на это внимание. Это было совершенно непохоже на нее. Вскоре после этого губы у нее задрожали. В течение нескольких секунд ее не покидало чувство, что она вот-вот расплачется, но потом все прошло, и она пошла дальше по усыпанной гравием площадке перед зáмком.
Ее мучило похмелье, и она горько сожалела, что накануне перепила. Почему она не может пить как нормальный человек? Почему у нее нет никаких внутренних барьеров? Хотелось пообещать самой себе, что она никогда больше не будет пить, однако в глубине души она понимала тщетность этих попыток. Какое притворство – пытаться внушить себе такую мысль! Что из всего этого выйдет? Только несбывшиеся надежды на обещание, которое она все равно нарушит – а потом будет страдать мучительными угрызениями совести, потому что не смогла его сдержать. Лучше уж быть честной по отношению к себе и осознавать свои недостатки.
Казалось, в ней живут две разных личности. С утра главенствует одна. Это милая и добрая Эллен, которая прощает все и всех и никогда в жизни не выкурит больше ни одной сигаретки. Но в течение дня она становилась все более сердитой, и тяга к никотину росла параллельно злости. Как бы ей хотелось, чтобы эти две личности могли договориться друг с другом, – но на сегодняшний день какая бы то ни было коммуникация между ними отсутствовала.
На самом деле она была не в состоянии сесть за руль, но Джимми попросил ее – вернее, велел ей – явиться на встречу в редакцию. Поскольку родители не разрешали ей покидать Эрелу, а уже тем более работать, пришлось выехать рано, чтобы успеть вернуться до того, как Маргарета приедет со своих курсов садоводства.
Хотя она и волновалась перед встречей с Джимми, однако ее радовало, что это произойдет. Авось после этого станет легче, и она сможет, наконец, оставить его позади. Впрочем, в глубине души она подозревала, что на самом деле все не так. Ей очень хотелось увидеть его. То чувство, которое пробудил в ней вчера его телефонный звонок, совершенно сразило ее.
«Бедный Дидрик!» – подумала она. Закончив разговор с Джимми, она обнаружила его в саду, где он орошал грядки своей мочой. Она понадеялась, что дождь сделал свое дело и Маргарета ничего не заметит, а ей самой не придется есть эти приправы. После этого она отправила его домой. Он был настолько пьян, что вряд ли мог сесть за руль. Теперь она уже не могла вспомнить, поцеловались они или нет, но ее тошнило при одной мысли, что до того было недалеко.
Так не может продолжаться. Кажется, она ждет не дождется новой встречи с доктором Хиральго, хотя после первого сеанса дала себе слово больше к нему не приходить.
Ей срочно нужно было, чтобы кто-нибудь ее обнял – или, на худой конец, подошла бы и булочка с корицей.
Пока еще утро.
Эллен намеревалась уговорить Джимми поручить ей освещать дело Лив, поскольку она все равно находится поблизости, а никому другому, похоже, такого задания не давали. Ей надо как-то объяснить ему, что ей это необходимо, чтобы сосредоточиться на чем-то другом, кроме самой себя.
Эллен силилась понять, кто в Эстра Вилластаден мог пожаловаться на нее. В любом случае, одна из них – точно Ханна Андерссон.
– Ах, черт!
Подбежав к машине, она наклонилась. Покрышка была совершенно плоская. Эллен обошла машину. То же самое со всеми четырьмя. Кто-то испортил ей все покрышки. Совершенно нереально, чтобы она наехала на препятствие и проколола все колеса разом.
Она огляделась, но вокруг не было ни души.
С какой стати кому-то понадобилось портить ее машину? Она ничего не понимала. И тут она заметила, что кто-то написал пальцем на запыленном заднем стекле:
Держи язык за зубами
Достав телефон, она сфотографировала надпись. О чем ей следует молчать?
Может быть, это Дидрик, внезапно пришедший в ярость? Но зачем бы он стал такое писать.
Вторая ее мысль была о Жанетт, девушке Джимми. Вчерашний телефонный разговор был их первым контактом после дела Люкке. Но чтобы Жанетт добралась до Эрелу, проколола ей шины и написала на заднем стекле «Держи язык за зубами»… Никаких угроз с ее стороны Эллен не получала с самого июня – во всяком случае, насколько ей было известно.
Она очень надеялась, что мама ничего не заметила – впрочем, в таком случае она давно бы уже об этом услышала.
Должно быть, это как-то связано с убийством в Стентуне, ведь народ жаловался, что она сует нос в их дела, но кому известно, что она живет в Эрелу? Впрочем, это, наверное, не так трудно выяснить.
Ее размышления прервал телефонный звонок. Номер был незнакомый. Кто-то следит за ней? Она огляделась и не без внутреннего напряжения нажала на зеленую трубку на дисплее.
– Я вас слушаю.
– Добрый день, меня зовут Карола, я звоню из полиции. Ваш номер мне дал Уве, я ваше новое контактное лицо. Хотела поговорить по поводу убийства в Стентуне.
В учительской угощали овсяным печеньем – кто-то принес на работу целую жестяную банку, и Ханна не могла от нее оторваться. Когда она была измотана и напугана, организм реагировал так, словно ей срочно нужно набрать вес перед грядущей катастрофой.
На самом деле у нее возникала мысль взять больничный, однако она опасалась, что это вызовет подозрения. К тому же, после всего, что произошло, ей совершенно не хотелось оставаться дома.
Всю ночь Ханна не сомкнула глаз. Каждый крошечный щелчок заставлял ее похолодеть всем телом. Всю ночь и все утро она пыталась разобраться, что же произошло, – слышала ли она что-нибудь до того, как поднялась в спальню и нашла свои вещи разбросанными. Ей никак не удавалось отогнать мысль о том, что кто-то смотрел на нее, пока она спала. И что хотел сказать этот человек? Она цепенела при одной мысли об этом.
Когда она обошла дом, все было как положено – кроме двери на веранду, которая оказалась открыта, хотя на этот раз Ханна точно знала, что заперла ее. Взломщик завладел их ключом. Поэтому-то накануне она и не нашла его. В течение дня придет мастер и заменит замки.
Но потом она сделала самое ужасное открытие: телефон Лив, который она держала в ящике своего ночного столика, пропал. А поговорить об этом Ханна ни с кем не могла.
– Ты сегодня какая-то молчаливая, Ханна. С тобой все в порядке? – спросила ее коллега Анна.
– Все отлично.
Она дожевала печенье и почувствовала сухость во рту.
Юхан вошел в учительскую, зачерпнул целую пригоршню печенек и захрустел так, что крошки полетели во все стороны.
– Что-нибудь случилось?
– Нет. А почему ты спрашиваешь?
Почему он так на нее посмотрел? Неужели он видит ее насквозь?
– Все как обычно. Каждый день что-нибудь новенькое придумывают. Я пытаюсь убедить себя, что это невинные детские игры, но дальше закрывать на это глаза невозможно. Это незаконно. Я вижу, что вся деревня уже устала от этих выходок. И их боятся. Неужели это мы во всем виноваты? Неужели это мы, всем педагогическим составом, не можем вразумить детей и положить конец этим опасным играм?
Ей самой понравилось, как ловко она перевела разговор на другое.
– Виноваты родители, они не могут перекладывать на нас вопросы воспитания. У этих детей дома черт-те что творится.
– Да, если бы не все эти безумные родители, какие бы у нас были замечательные детки, – заметила Анна и улыбнулась.
Ханна улыбнулась в ответ, но самокритика жгла ее изнутри, как заноза. Ее дети тоже оказались втянуты во все это. Ей самой всегда казалось, что она надежная и любящая мать, ведет себя педагогично, не слишком строго, но требует соблюдения четких правил. Всегда была открыта и подчеркивала, что дети могут поговорить с ней обо всем. Она возлагала на них ответственность – возможно, излишнюю. Но всегда дарила им любовь – не как в других семьях, где родители по разным причинам почти не видели своих детей. В Стентуне многим жилось нелегко. Люди остались без работы, много было пьянства и других проблем, которые, конечно, сказывались и на детях.
– Полиция будет всем интересоваться в связи с убийством. Видимо, они захотят поговорить и с нами, поскольку подростки ведут себя не лучшим образом. Может быть, это поможет. Давайте не будем сейчас толочь воду в ступе, а сосредоточимся на преподавании. Я хочу видеть блестящие результаты на единых государственных экзаменах, а иначе можете подыскивать себе другую работу.
Юхан посмотрел на них с довольным выражением лица.
– Кстати, мне надо с тобой побеседовать, Ханна.
– Со мной?
– А разве здесь есть еще кто-то по имени Ханна?
Она покорно последовала за ним в кабинет, хотя больше всего ей хотелось побежать в противоположном направлении.
– Сядь, – сказал он и похлопал по дивану рядом с собой.
Она сделала, как он сказал, так было проще всего, однако ее очень волновало, о чем же он хочет с ней поговорить.
– Ты мне всегда нравилась. Я положил на тебя глаз с самого начала – с тех пор, как ты пришла к нам на работу…
Его взгляд бродил по ее телу и остановился на вырезе на груди.
Ханна стыдливо поддернула тунику, а Юхан положил руку ей на колено.
– …поэтому я хочу проявить великодушие, – продолжал он.
– Юхан, убери, пожалуйста, руку, я в отношениях, мать двоих детей и твоя сотрудница.
Его рука продолжала лежать на ее колене.
– Тебе наверняка известно, что полиция просматривает записи школьных камер наблюдения в связи с убийством женщины, которое произошло неподалеку от вас.
Ханна осторожно кивнула.
– Они попросили копию файла того дня, что предшествовал убийству, и дня после, вернее, это я им сказал, что у меня есть только эти записи.
– Можно ближе к делу?
– Ладно-ладно, спокойно. У меня записей гораздо больше, так что я развлекался, просматривая их, – и знаешь, что я увидел?
Он сдвинул руку на несколько сантиметров выше.
– Нет.
Она смотрела прямо перед собой, не желая встречаться с ним взглядом.
– Машина, стоявшая на месте преступления, то есть синий гольф, бывала в Стентуне и раньше. Менее недели назад, и я вижу на записи, как она сворачивает в сторону Сульбю.
– Вот как? – проговорила она и сглотнула.
– «Вот как?» И это все, что ты намерена сказать по этому поводу? Увидев эту машину, я вдруг вспомнил, как случайно проезжал мимо вас поздно вечером в пятницу, и тогда именно этот гольф был припаркован возле вашего дома.
Ханна так сжала челюсти, что ей показалось – зубы вот-вот треснут.
– Или я ошибся?
Резко вскочив, она направилась к двери.
– Таких машин великое множество. Лучше сосредоточься на том, что происходит с нашими учениками.
Обернувшись в дверях, она взглянула на него с отвращением.
– Как бы то ни было, все совсем не так, как ты думаешь, и ты не имеешь права шпионить за мной.
«Она крута» – такова была первая мысль, которая пронеслась в голове у Эллен при виде Каролы у входа в Музей современного искусства. Эллен с большим трудом успела туда вовремя. К счастью, она хранила зимнюю резину в Эрелу, однако замена покрышек заняла немало времени.
Карола оказалась стройной, но мускулистой, и была одета в черный джемпер-поло и черные брюки, хотя на улице стояла почти тридцатиградусная жара. Эллен не понимала, как можно в такой день выбрать закрытую длинную одежду – взглянув на лоб Каролы, она отметила, что та вспотела. Каштановыми волосами, когда-то подстриженными под каре, давно никто не занимался. В руках Карола держала два стаканчика с кофе. Один из них она протянула Эллен.
– Уве сказал, что ты любишь черный кофе, да?
Эллен кивнула.
– Сколько он стоил? – спросила она с неуверенной улыбкой, но тут же пожалела о своем вопросе, заметив строгий взгляд Каролы.
Эллен выпрямилась и постаралась внутри себя нащупать линию поведения, не зная, что ждет ее впереди, – что именно известно Кароле о ее сотрудничестве с Уве. Во всяком случае, Кароле известно, какой кофе предпочитает Эллен, – и, вероятнее всего, Уве рассказал о ней еще много всего.
– Как общались вы с Уве – это ваше дело. Я знаю, некоторые полицейские и журналисты так работают, однако это не значит, что я такое одобряю. Для меня важно, чтобы между СМИ и полицией установились хорошие отношения, от этого будет лучше всем. Пойдем внутрь, – предложила она и направилась в сторону музейных залов.
Эллен почувствовала себя застигнутой на месте преступления. Ей пришлось почти бежать, чтобы поспевать за Каролой. Кофе пролился через край на руку, усилием воли она сдержала ругательства, просившиеся наружу.
Карола продолжала:
– Я работаю в полиции двадцать лет, всю свою профессиональную жизнь. Сначала была на административной работе, потом стала следователем, а в последний год работаю в медиацентре полиции. Никогда не успеваю сходить пообедать и каждый день имею дело с ужасными происшествиями и изломанными судьбами. Ты даже не можешь вообразить, с чем приходится сталкиваться в моей профессии. Затем я иду домой к своим трем детям. Я воспитываю их одна на жалкую зарплату полицейского, однако никогда в жизни не брала взятки. Меня не интересуют деньги, лежащие у тебя в сумке. Мы поняли друг друга?
– Окей, – кивнула Эллен.
«Я ей не нравлюсь, но ведь и она мне не нравится», – внушала она себе, пытаясь достичь равновесия. Однако хорошо, что они сразу все выяснили. Эллен попыталась представить себе, как Карола живет со своими детьми, – ей захотелось спросить, был ли их отец тоже полицейским и почему они развелись.
– Мне известно о промахе Нючёпингской полиции, и я буду поставлять тебе информацию, которую ты захочешь получить, – надеюсь, ты сделаешь из нее нечто стоящее.
Они уселись на скамейку в одном из залов. Перед ними висела картина «Умирающий денди». Эллен была довольна, что знает название картины. Хотя встретиться в Музее современного искусства предложила именно Карола.
Неплохая идея, как теперь поняла Эллен: кроме них здесь больше не было ни души.
– Бёрье Сван будет продолжать руководить предварительным следствием?
– Он толковый полицейский, ему просто не повезло.
Карола бросила на Эллен строгий взгляд.
– Но то, что он сказал, – недопустимо. Понятно, что это профессиональный жаргон, но я тоже считаю, что мы не должны терпеть такого рода разговоры. Ты не представляешь себе, каких грубых шуток наслушаешься в участке за целый день, – теперь она улыбнулась. – Но с другой стороны, у полицейских очень тяжелая работа, и иногда просто необходимо снять напряжение – только все делают это по-разному.
Она пожала плечами.
– Вы, журналисты, наверное, ничем не лучше?
– Ну, как сказать…
– Он продолжит руководить следствием, однако впредь контактами с прессой буду заниматься я. И с самого начала хочу подчеркнуть: мне кажется, СМИ и полиция должны работать в одной связке, чтобы отражать реальную картину.
– Согласна на все сто!
– Однако должна сказать, что мне не всегда нравится, как вы работаете, – вторгаетесь в жизнь родственников жертвы и портите нам свидетельские показания.
– Мы передаем новости, однако нас интересуют не только события, но и эмоции. Мне очень жаль, если ты воспринимаешь это негативно.
– Тогда я не понимаю, по какому принципу вы отбираете новости. Что интересно и что неинтересно? Об одних убийствах никто не говорит ни слова, другие раздувают до небес.
– Ну, в конечном итоге именно зрители решают, что им интересно.
Что бы они с Каролой ни думали друг о друге, Эллен констатировала, что такое сотрудничество выглядит куда серьезнее, чем прежнее общение с Уве.
– Можно спросить – почему тебя заинтересовало именно это убийство? Тебе известно, сколько женщин убивают каждый год?
– В 2013 году в результате насилия со стороны партнера погибли семнадцать женщин.
Карола приподняла одну бровь.
Эллен продолжала:
– Многие женщины, которых лишили жизни, вообще не интересуют общественность, ведь насилие в парах стало частью повседневной жизни. Поэтому на нас, журналистов, возложена большая ответственность – рассказать, как в нашей стране среди бела дня убивают женщин.
– Совершенно согласна, однако хочу уточнить: мы пока не знаем, идет ли речь о насилии со стороны партнера. В любом случае, в нашем сотрудничестве все должно быть предельно ясно. Я буду давать тебе четкую информацию.
– Хорошо, но я хочу быть уверена, что отношение Берье к Лив не повлияет на ход следствия, и еще я хочу получать информацию раньше других – особо ценную информацию, иначе у меня нет никаких оснований молчать о так называемом профессиональном жаргоне Берье.
– Да-да, но ты, со своей стороны, должна делать с этой информацией нечто серьезное.
– Само собой, я работаю на четвертом канале, и нас не интересуют скандальные сенсации. Вам известно, кто отец ребенка?
– Нет.
– Может быть, он не знал, что станет отцом?
Карола посмотрела на нее.
– Думаю, знал. В любом случае, он должен был бы заметить отсутствие Лив и начать беспокоиться.
– Возможно, они уже расстались.
– Да, такой вариант мы тоже рассматриваем.
– Если вы опубликуете имя и фотографию Лив, то, вероятно, отец отыщется.
– Мы это обсуждали, но пока время еще не пришло.
Эллен понимала – полиция не хочет публиковать эту информацию, потому что у них все еще нет никаких зацепок.
– Что говорит семья Лив?
– Они совсем недавно узнали, что она беременна и ждет девочку, но пока не встречались с ее мужчиной. Судя по всему, с ним что-то непросто. Может быть, женат. Неясно.
– Расскажи о ее семье.
Карола подозрительно взглянула на нее.
– Когда я работаю с Уве, он рассказывает мне все, надеюсь, ты доверяешь моей профессиональной этике. Я не буду публиковать информацию, которая не представляет интереса для общественности, но мне надо понимать ситуацию в целом, чтобы правильно расставить акценты, – пояснила Эллен.
Карола разглядывала полотно, висящее перед ними.
– Это моя любимая картина. Мне кажется, она отражает двойственность жизни – постоянную борьбу со смертью, страхом и любовными страданиями. Подумать только – за красивыми фасадами всегда скрывается нечто зловещее.
Эллен кивнула, не совсем понимая, какое это имеет отношение к делу, и в душе понадеялась, что Карола не выведет ее на чистую воду в том, что касается «Умирающего денди». Она знала, как называется картина, – но этим все ее познания и ограничивались.
Карола долго и внимательно разглядывала Эллен, прежде чем продолжить.
– У Лив Линд есть сестра в Стокгольме. С родителями были не самые лучшие отношения, они не видели ее три года. Какая-то у них там размолвка вышла.