Перед вами, дорогой читатель, удивительная книга – «Педагогическая поэма», внимательно читая которую проникаешь в глубины сознания тонкого знатока человеческой психологии Антона Семеновича Макаренко, масштаб личности которого вызывает глубокое чувство уважения.
В 2016 году исполняется 80 лет «Педагогической поэме», отдельное издание которой в трех частях появилось в 1936 году. «Поэма» имеет необычную десятилетнюю историю создания, но прежде чем раскрыть эту историю, обратимся к малоизвестным широкому кругу читателей страницам биографии А. С. Макаренко – великого педагога ХХ века.
А. С. Макаренко родился 13 (1 по ст. ст.) марта 1888 года в г. Белополье (ныне Сумская область Украины).
Брат Виталий Семенович воспоминал, что отец, Семен Григорьевич, работал в железнодорожных мастерских (мастер-моляр). Сиротское детство наложило на характер отца свой след: «он всегда был немного замкнутым, скорее молчаливым, с небольшим налетом грусти»[1]. Родился Семен Григорьевич в Харькове, где говорили на самом красивом русском языке.
Мать, Татьяна Михайловна, «и подавно не знала “украинской мовы” – ее родные были выходцы из Орловской губ.»[2]. «Ее отец, Михаил Дергачев, служил небольшим чиновником в Крюковском интендантстве и имел в Крюкове довольно приличный дом. Мать происходила из дворян, но из обедневшей дворянской семьи»[3].
В семье С. Г. Макаренко было четверо детей: старшая дочь Александра, старший сын Антон, младший – Виталий и младшая дочь Наташа, которая умерла в детском возрасте от тяжелой болезни. Татьяна Михайловна была заботливой матерью и хозяйкой.
Виталий Макаренко признавался, что семья была патриархальной, как и большинство семей в ту эпоху. «Отец каждое утро и каждый вечер совершал перед иконой короткую молитву. В Белополье он даже был церковным старостой. Характеры у родителей были разные, но спокойные и у отца, и у матери. Мама была шутница, вся пронизана украинским юмором, подмечавшим у людей смешные стороны»[4].
Семен Григорьевич свободно писал, выписывал газету и журнал «Нива». Приложения к журналу содержал в строгом порядке; «здесь были полные собрания сочинений А. Чехова, Данилевского, Короленко, Куприна, а из иностранных писателей… Бьернстерне Бьернсон, С. Лагерлеф, Мопассан, Сервантес и др.»[5].
Старшего сына Антона отец научил читать в пять лет. Виталий Семенович в своих воспоминаниях подчеркивал, что Антон «обладал колоссальной памятью, и его способность ассимиляции была, прямо, неограниченна. Без преувеличения можно сказать, что в то время он, конечно, в Крюкове был самым образованным человеком на все 10 тысяч населения»[6]. Читал книги по философии, социологии, астрономии, естествознанию, художественной критике, «но, конечно, больше всего он читал художественные произведения, где прочел буквально все, начиная от Гомера и кончая Гамсуном и Максимом Горьким»[7].
По признанию брата, Антон Семенович особенно увлекался русской историей. Виталию Семеновичу запомнились имена известных историков Ключевского, Платонова, Костомарова, Милюкова; читал «Историю Украины» Грушевского, книги Шильдера «Александр 1», «Николай 1».
Из всеобщей истории, вспоминал Виталий, его интересовала история Рима («он прочитал всех древних римских историков»), а также история французской революции, «по которой он прочел несколь ко трудов, из них довольно солидный в 3-х томах, перевод с французского (“Французская революция”) – имя автора я не запомнил»[8].
По количеству прочитанных юным Антоном книг, отмечал Виталий, далее шла философия («особенно увлекался Ницше и Шопенгауэром»). «Большое впечатление на него также произвели произведения В. Соловьева и Э. Ренара и книга Отто Вайнингера «Пол и характер». Появление этой последней книги в то время было настоящим литературным событием»[9]. Читал буквально все, что появлялось на книжном рынке из художественной литературы. «Бесспорными “кумирами” этой эпохи были Максим Горький и Леонид Андреев, и из иностранных писателей – Кнут Гамсун. Затем последовали Куприн, Вересаев, Чириков, Скиталец, Серафимович, Арцыбашев, Сологуб, Мережковский, Аверченко, Найденов, Сургучев, Тэффи и др. Из поэтов А. Блок, Брюсов, Бальмонт, Фофанов, Гиппиус, Городецкий и др. Из иностранных авторов, кроме Гамсуна, назову: Г. Ибсен, А. Стриндберг, О. Уайльд, Д. Лондон, Г. Гауптман, Б. Келлерман, Г. Д’Аннунцио, А. Франс, М. Метерлинк, Э. Ростан и многие другие»[10]. «Антон читал внимательно, поразительно быстро, не пропуская ничего, и спорить с ним о литературе было совершенно бесполезно». Не пропускал сборники «Знание», «Шиповник», «Альциона», выписывал журнал «Русское богатство», петербургский сатирический журнал «Сатирикон» и московскую газету «Русское слово», покупал иллюстрированные журналы «Столица и усадьба», «Мир искусства». Книги и сборники не хранил, «вся библиотека Антона состояла из 8 томов Ключевского – «Курс русской истории», и 22 томов «Большой энциклопедии», которую он купил в кредит в 1913 г.»[11].
В 1901 г. семья С. Г. Макаренко переехала в Крюков. В 1904 г. старший сын Антон с отличием окончил Кременчугское 4-классное городское училище, а в 1905 г. – педагогические курсы при нем: работал учителем Крюковского 2-классного железнодорожного начального училища, затем учителем железнодорожного училища на станции Долинская (1911–1914 гг.).
Работу А. С. Макаренко в Долинском железнодорожном училище наблюдал народный учитель Л. Степанченко. Он вспоминал: «А. С. Макаренко был всего тремя годами старше меня, но своей эрудированностью он удивлял и поначалу прямо-таки угнетал меня. (…) Обнаружив в моей голове литературный вакуум, советует мне прочесть Лескова, Тургенева, Некрасова, Достоевского, Толстого Л. Н., Бальзака, Джека Лондона, Горького…» И далее: «Ученическая любовь к нему была всеобщей. И не удивительно: он все время был с детьми. Осень и весна – мяч, городки, канат-перетяжка. Веселье, смех, и бодрость! И всюду он организующий, веселящийся вместе с ребятами. Зима – ученические вечера: интересные, красочно оформленные, с массой участников»[12].
В 1914 году в 27-летнем возрасте А. С. Макаренко поступил в Полтавский учительский институт. В октябре 1916 г. был призван в армию и рядовым направлен в Киев. Весной 1917 г. его сняли с военного учета из-за близорукости. В том же году он окончил учительский институт с золотой медалью, а с 9 сентября 1917 г. преподавал в образцовом училище при Полтавском институте. После революции А. С. Макаренко возглавил Крюковское железнодорожное училище.
С приходом в 1919 году в Крюков армии Деникина Антон Семенович вернулся в Полтаву, где получил должность заведующего вторым городским начальным училищем имени Куракина. С осени 1919 г. А. С. Макаренко был членом правления городского профсоюза учителей русских школ, избирался заместителем начальника отдела трудовых колоний при Полтавском губнаробразе.
События Гражданской войны коснулись и семьи Макаренко. Отец умер еще в 1916 году, а брат Виталий, поручик, вынужден был эмигрировать (без жены и ребенка) в 1920 году. Решение А. С. Макаренко поменять работу с обычными детьми на работу с несовершеннолетними правонарушителями, возможно, было вызвано сложными семейными проблемами. Антон Семенович приступил к работе в колонии в м. Трибы в 6 км от Полтавы.
Некоторое время (с 1922 г.) братья переписывались. В. С. Макаренко по памяти (письма сгорели) восстановил одно из писем Антона Семеновича: «“…Мама живет у меня. Она очень грустит по тебе и называет меня иногда Витей. Она постарела, но еще очень бодра и сейчас читает уже 3-й том “Войны и мира” Толстого…”. “…После твоего ухода наш дом был разграблен, то, что называется до нитки. Не только унесли мебель, но даже забрали дрова и уголь в сарае…” “… Я страшно жалею, что ты не со мной. У нас очень много мещан и до ужаса мало энтузиастов…”… “…Я думаю, что тебе рано еще возвращаться на родину. Разбушевавшееся море еще не совсем успокоилось…”»[13]
В 1920 г. А. С. Макаренко принял руководство детским домом для несовершеннолетних правонарушителей под Полтавой, позже получившим название детской трудовой колонии им. М. Горького (1920–1928 гг.). Этот период его жизни и деятельности изображен в «Педагогической поэме». Первую часть «Поэмы» («Горьковской истории») он начал писать в 1925 г. С этого года Антон Семенович и его колонисты переписывались со своим шефом Алексеем Максимовичем Горьким.
Еще после окончания Полтавского учительского института А. С. Макаренко сделал попытку поступить в Московский университет, но ему, как уже получавшему государственную стипендию, в этом было отказано (надо было отработать положенный срок). В 1922 г. Антон Семенович осуществил свою мечту и стал студентом Московского Центрального института организаторов народного просвещения им. Е. А. Литкенса. Неиссякаемая жажда знаний преследовала педагога всю жизнь. Вот что он писал в то время в документе «Вместо коллоквиума»:
«…История – мой любимый предмет. Почти на память знаю Ключевского и Покровского. Несколько раз прочитывал Соловьева. Хорошо знаком с монографиями Костомарова и Павлова-Сильванского. Нерусскую историю знаю по трудам Виппера, Аландского, Петрушевского, Кареева. Вообще говоря, вся литература по истории, имеющаяся на русском языке, мне известна. Специально интересуюсь феодализмом во всех его исторических и социологических проявлениях. Прекрасно знаком с эпохой Великой французской революции. Гомеровскую Грецию знаю после штудирования Илиады и Одиссеи.
По социологии, кроме социологических этюдов указанных исторических писателей, знаком со специальными трудами Спенсера, М. Ковалевского и Денграфа, а также с Ф-де Куланжем и де Роберти. Из социологии лучше всего известны исследования о происхождении религии, о феодализме.
В области политической экономии и истории социализма штудировал Туган-Барановского и Железнова. Маркса читал отдельные сочинения, но «Капитал» не читал, кроме как в изложении. Знаком хорошо с трудами Михайловского, Лафарга, Маслова, Ленина.
По политическим убеждениям – беспартийный. Считаю социализм возможным в самых прекрасных формах человеческого общежития, но полагаю, что пока под социологию не подведен крепкий фундамент научной психологии, в особенности психологии коллективной, научная разработка социалистических форм невозможна, а без научного обоснования невозможен совершенный социализм. (Курсивом выделен текст, не вошедший в Педагогические сочинения А. С. Макаренко. – С. Н.)
Логику знаю очень хорошо по Челпанову, Минто и Троицкому.
Читал все, что имеется на русском языке, по психологии. В колонии сам организовал кабинет психологических наблюдений и эксперимента, но глубоко убежден в том, что науку психологию нужно создавать сначала.
Самым ценным, что было до сих пор сделано в психологии, считаю работы Петражицкого. Читал многие его сочинения, но «Очерки теории права» не удалось прочесть.
Индивидуальную психологию считаю не существующей – в этом больше всего убедила меня судьба нашего Лазурского. Независимо от вышеизложенного, люблю психологию, считаю, что ей принадлежит будущее.
С философией знаком очень несистематично. Читал Локка, «Критику чистого разума» [Канта], Шопенгауэра, Штирнера, Ницше и Бергсона. Из русских очень добросовестно изучил Соловьева. О Гегеле знаю по изложениям.
Люблю изящную литературу. Больше всего почитаю Шекспира, Пушкина, Достоевского, Гамсуна. Чувствую огромную силу Толстого, но не люблю, терпеть не могу Диккенса. Из новейшей литературы знаю и понимаю Горького и Ал. Н. Толстого. В области литературных образов много приходилось думать, и поэтому мне удалось самостоятельно установить их оценку и произвести сопоставление. В Полтаве пришлось довольно удачно поработать над составлением вопросника к отдельным произведениям литературы. Я думаю, что обладаю способностями (небольшими) литературного критика.
О своей специальной области – педагогике много читал и много думал. В Учительском институте золотую медаль получил за большое сочинение «Кризис современной педагогики», над которым работал 6 месяцев»[14].
11 ноября 1922 г. А. С. Макаренко-студент выступает с докладом «Гегель и Фейербах», а 27 ноября пишет заявление: «Вследствие полученных мною сообщений от воспитанников и воспитателей Полтавской трудовой колонии для морально-дефективных, которую я организовал и вел в течение двух лет, я считаю себя обязанным немедленно возвратиться в колонию, чтобы вовремя остановить процесс распада колонии. О моем возвращении телеграфировал мне и Губсоцвос…».
Таким образом, учиться пришлось только с 14 октября по 27 ноября. Из-за разлада в колонии им. М. Горького Антон Семенович оставил учебу и вернулся в Полтаву. Педагогу не только удалось наладить жизнь колонии, но и превратить ее в образцовую. В 1926 г. колония им. М. Горького была переведена в Куряж (под Харьковом).
С 1927 г. А. С. Макаренко совмещал работу в колонии с организацией детской трудовой коммуны им. Ф. Э. Дзержинского. В 1928 г. он вынужден был уйти из колонии им. М. Горького. До 1932 г. Макаренко являлся заведующим, а с 1932 по 1935 гг. – начальником педагогической части коммуны им. Ф. Э. Дзержинского.
В 1934 г. А. С. Макаренко был принят в Союз писателей. В 1932–1936 гг. при поддержке М. Горького были изданы художественные произведения А. С. Макаренко: «Марш 30 года», «Педагогическая поэма», пьеса «Мажор».
Летом 1935 г. Антона Семеновича отозвали из коммуны в Киев, назначив заместителем начальника Отдела трудовых колоний НКВД Украины, где он руководил учебно-воспитательной частью. Но и в новой должности педагог взял на себя (по совместительству) руководство колонией несовершеннолетних правонарушителей № 5 в Броварах под Киевом.
В начале 1937 г. А. С. Макаренко переехал в Москву, посвятив себя литературной и общественно-педагогической деятельности. В 1937–1939 гг. были опубликованы его произведения: «Книга для родителей» (ж. «Красная новь, 1937, № 7 10), повесть «Честь» (ж. «Октябрь», 1937, № 11–12, 1938, № 5 6), «Флаги на башнях» («Красная новь», 1938, № 6,7,8), статьи, очерки, рецензии и т. д.
30 января 1939 г. А. С. Макаренко был награжден орденом Трудового Красного Знамени «за выдающиеся успехи и достижения в области развития советской художественной литературы».
1 апреля 1939 г. Антон Семенович Макаренко скоропостижно скончался от сердечного приступа. Похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве.
Перестало биться сердце непревзойденного педагога-мастера, тончайшего психолога, талантливого писателя, сценариста, драматурга, литературного критика.
За свою недолгую жизнь А. С. Макаренко совершил главный свой подвиг: он дал путевку в жизнь бывшим несовершеннолетним правонарушителям, воспитал их, приобщил к культуре, дал образование, научил быть счастливыми! Он стал им отцом!
Еще при жизни Антона Семеновича представители педагогического «Олимпа», наблюдая за его питомцами, говорили: «Набрали хороших детей, одели и показывают. Вы возьмите настоящих беспризорных!»
На подобные реплики педагог отвечал: «До того все перевернулось в этих головах, что пьянство, воровство и дебош в детском учреждении они уже стали считать признаками успеха воспитательной работы и заслугой ее руководителей… То, что являлось прямым результатом разума, практичности, простой любви к детям, наконец, результатом многих усилий и моего собственного каторжного труда, то, что должно было ошеломляюще убедительным образом вытекать из правильности организации и доказывать эту правильность, – все это объявлялось просто не существующим. Правильно организованный детский коллектив, очевидно, представлялся таким невозможным чудом, что в него просто не верили, даже когда наблюдали его в живой действительности… Коротко я отметил в своем сознании, что по всем признакам у меня нет никакой надежды убедить олимпийцев в моей правоте. Теперь уже было ясно, что чем более блестящи будут успехи колонии и коммуны, тем ярче будет вражда и ненависть ко мне и к моему делу. Во всяком случае, я понял, что моя ставка на аргументацию опытом была бита: опыт объявлялся не только не существующим, но и невозможным в реальной действительности».
Эти строки взяты из рукописи 14-й главы третьей части «Педагогической поэмы», но, как и другие высказывания, реплики, сценки и даже целые главы, при первых изданиях книги были исключены и восстановлены только в новом издании 2003 года. А. С. Макаренко писал: «Это поэма всей моей жизни, которая хоть и слабо отражается в моем рассказе, тем не менее, представляется мне чем-то “священным”».
До появления в печати «Поэмы» он успел опубликовать «Марш 30 года» и написать повесть «ФД 1», которая при его жизни не была опубликована и, в связи с этим, частично была потеряна. Первый редактор Антона Семеновича Юрий Лукин писал: «“Марш 30-го года” был своего рода литературным экспериментом А. С. Макаренко. После того, как этот опыт увенчался неожиданным для скромного автора успехом, создается новая, тоже экспериментальная в этом же смысле работа “ФД 1”… Книга “ФД 1” не была издана в то время. Рукопись ее, к сожалению, уцелела лишь частично… Это примерно половина рукописи. “Фд 1”, по сути, продолжает повествование “Марша 30-го года”. Здесь показан новый этап в трудовом воспитании коммунаров, точнее говоря – переход от воспитания трудового к производственному»[15].
«Педагогическая поэма» А. С. Макаренко создавалась 10 лет. Началом работы над книгой сам Антон Семенович называл 1925 год. Однако писать приходилось в редкие минуты отдыха. Педагог был не просто руководителем колонии им. М. Горького. Он – ее создатель, мозг, душа! Колонисты между собой называли своего завкола «Антон». Соратник и друг Макаренко К. С. Кононенко вспоминал, что, поступив на работу в коммуну имени Дзержинского в марте 1932 г., не застал там Макаренко (тот был в отпуске). Но именно его отсутствие особенно резко дало понять значимость А. С. Макаренко для коммуны. Именем «Антон» был насыщен воздух коммуны, везде и по всякому поводу произносили это слово. «И было в этом что-то такое, что невольно обращало на себя внимание… Здесь в слове “Антон” было что-то неизмеримо большее… было столько уважения, безыскусственной восторженности, столько теплоты…»[16] Так было в коммуне в 1930-годы, но так было и в колонии в 1920-годы: сыновья любовь, уважение, восторженность. Колонисты видели в нем отца – строгого, требовательного и справедливого.
В 1927 г. в жизни А. С. Макаренко произошли резкие перемены. Его педагогическая система не устраивала педагогический «Олимп», но он категорически отказался от каких бы то ни было перемен в своей работе. Именно в это сложное для него время пришло решение создать свою семью. Встреча с Галиной Стахиевной Салько перевернула всю его жизнь: она стала в те трудные годы его путеводной звездой, его музой. Они познакомились, когда Галине Стахиевне было 34 года, а Антону Семеновичу – 39 лет. Г. С. Салько – председатель комиссии по делам несовершеннолетних Харьковского окрисполкома. А. С. Макаренко полюбил эту женщину, полностью ей доверял. В самый трудный (потерял колонию) и счастливый (полюбил) год своей жизни писал «своей музе» письма о своей любви, о своих тревогах и планах. Так, 3 октября 1928 г. он признавался:
«…Я думаю о том, как по неожиданному, какому-то новому закону в моей жизни случились две огромные вещи: я полюбил Вас и я потерял колонию Горького. Об этих двух вещах я думаю очень много и напряженно. Мне хочется, чтобы моя жизнь продолжала вертеться вокруг новой таинственной оси, как она вертится вот уже второй год.
Ничего подобного в моей жизни никогда не было. Дело тут не в том, что я потерпел неудачу или удачу. Удачи и неудачи в моей жизни и раньше бывали, но они были логичны, были связаны стальными тяжами со всеми имеющимися законами жизни и, особенно, с моими собственными законами и привычками. Я привык стоять на твердой позиции твердого человека, знающего себе цену, и цену своему делу, и цену каждой шавке, которая на это дело лает… Мне казалось, что в моей жизни заключена самая веселая, самая умная, самая общественно ценная философия настоящего человека.
Сколько годов создавалась эта моя история? Я уже успел приблизиться к старости, я был глубоко убежден, что нашел самую совершенную форму внутренней свободы и внутренней силы, силы при этом совершенно неуязвимой во всем великолепии своего спокойствия.
А вот пришел 27 год, и все в какие-нибудь две недели полетело прахом»[17].
Заботливое отношение А. С. Макаренко к Г. С. Салько и ее сыну Леве отразились в переписке. В письме от 10 октября 1928 года он решительно настаивал доверить ему сына: «Говорю прямо: Леву нужно взять из его теперешнего окружения, иначе из него выйдет полуграмотный дилетант и советский чиновник, ко всему относящийся с ни к чему не обязывающей иронией. Разве это не так? Что Лева может потерять в коммуне? Самое опасное, о чем можно было бы говорить – это образование. Но какое? Не то ли, какое дается в наших семилетках? Мы дадим ему совершенно новый и интересный мир: производства, машины, уменья, ловкости и уверенности. В области грамотности, простите, Солнышко, но наша теперешняя пятая группа, куда попадет Лева, гораздо грамотнее его, я сужу по его письмам… Одним словом, я Леву забираю и кончено…»[18]
В июле 1927 г. Галина Стахиевна подарила Антону Семеновичу свою фотографию (фото 1914 г.). А. С. Макаренко заключил фотографию в рамку, а на обороте сделал следующую надпись: «Бывает так с человеком: живет, живет на свете человек и так привыкает к земной жизни, что впереди уже ничего не видит, кроме Земли. И вдруг он находит… месяц. Вот такой, как “на обороте сего”. Месяц, со спокойным удивлением взирающий и на Человека и на Землю. Ясному месяцу посылает человек новый привет, совсем не такой, какие бывают на Земле. А. Макаренко. 5/7 1927». Эта фотография стояла на его письменном столе.
А через пять дней Антон Семенович пишет письмо, в котором раскрывает близкому человеку свой внутренний мир, который всегда оберегал от других, следуя словам любимого поэта Тютчева «молчи, скрывайся и таи и мысли и мечты свои»:
«Сейчас 11 часов. Я прогнал последнего охотника использовать мои педагогические таланты, и одинокий вступаю в храм моей тайны. В храме жертвенник, на котором я хочу распластать весь мир. Да, именно весь мир. Если Вы читали ученые книги, Вы должны знать, что мир очень удобно вмещается в каждом отдельном сознании. Будьте добры, не думайте, что такой мир – очень мало. Мой мир в несколько мириадов раз больше вселенной Фламариона и, кроме того, в нем отсутствуют многие ненужные вещи фламарионовского мира, как то: африканский материк, звезда Сириус, или альфа Большого Пса, всякие горы и горообразования, камни и грунты, Ледовитый океан и многое другое. И зато в моем мире есть множество таких предметов, которые ни один астроном не поймает и не изменит при помощи самых лучших своих трубок и стеклышек…»[19]
Заканчивается письмо такими словами:
«Я еще знаю, что мне не дано изобретать закон моей любви, что я во власти ее стихии и что я должен покориться. И я знаю, что сумею благоговейно нести крест своего чувства, что я сумею торжественно истлеть и исчезнуть со всеми своими талантами и принципами, что я сумею бережно похоронить в вечности свою личность и свою любовь. Может быть, для этого нужно говорить и говорить, а может быть, забиться в угол и молчать, а может быть, разогнавшись, расшибиться о каменную стенку Соцвоса, а может быть, просто жить. “Все благо”. Но что я непременно обязан делать – это благодарить Вас за то, что Вы живете на свете, и за то, что Вы не прошли мимо случайности – меня. За то, что Вы украсили мою жизнь смятением и величием, покорностью и взлетом. За то, что позволили мне взойти на гору и посмотреть на мир. Мир оказался прекрасным»[20].
В другом письме Антон Семенович делает еще одно признание, открывая и обнажая свой внутренний мир:
«Каждое слово, сказанное сейчас или написанное, кажется мне кощунством, но молчать и смотреть в черную глубину одиночества невыносимо. Каждое мгновение сегодня – одиночество. (…) Я стою перед созданным мною в семилетнем напряжении моим миром, как перед ненужной игрушкой. Здесь столько своего, что нет сил отбросить ее, но она вдруг сломана, и для меня не нужно уже ее поправить.
Сегодня я не узнаю себя в колонии. У меня нет простоты и искренности рабочего движения – я хожу посреди ребят со своей тайной, и я понимаю, что она дороже для меня, чем они, чем все то, что я строил в течение семи лет. Я как гость в колонии.
Я всегда был реалистом. И сейчас я трезво сознаю, что мой колонийский период нужно окончить, потому что я выкован кем-то наново. Мне нужно перестроить свою жизнь так, чтобы я не чувствовал себя изменником самому себе…»[21]
В своих откровенных письмах-исповедях А. С. Макаренко не только раскрывает душу и сердце, он передает в них свой «благоговейный трепет перед даром судьбы»: неожиданным счастьем любить и быть любимым. С этого момента Антон Семенович будет утверждать, что человека нужно воспитывать счастливым, это счастье (ответственность за свое и чужое счастье) в руках каждого человека.
Через десять месяцев – май 1928 года – горьковский период его жизни разобьется о «каменную стену» соцвоса. В письме (в ночь с 12 на 13 мая 1928 г.) Галине Стахиевне Антон Семенович сообщает: «Сейчас только закончился педсовет, на котором я объявил о моем уходе. Решили, что наш педсовет своего кандидата в заведующие не оставляет. Вообще большинство, вероятно, уйдет в ближайшие месяцы. Я собственно собрал педсовет для того, чтобы установить общую тактику по отношению к воспитанникам. Хочу, чтобы мой уход прошел безболезненно. Прежде всего нужно добиться, чтобы никаких ходатайств или депутаций о моем возвращении не было. Эта пошлость повела бы только к новым оскорблениям меня и колонии. Настроение у наших педагогов даже не подавленное, а просто шальное, тем не менее, все единодушно одобряют мое решение, всем очевидно, что другого решения быть не могло»[22].
В это сложное время А. С. Макаренко поделился своими писательскими мечтами с Г. С. Салько: «Вообще: писать книгу, то только такую, чтобы сразу стать в центре общественного внимания, завертеть вокруг себя человеческую мысль и самому сказать нужное сильное слово». Эти слова оказались пророческими – рождается поэма всей его жизни!
Итак, цель была поставлена высокая, но путь к ней оказался долгим и тернистым.
В общем плане «Педагогической поэмы», составленном в 1930–1931 гг., А. С. Макаренко указал, что фоном для предполагаемых 4-х частей книги является развитие русской революции.
На фоне первой части планировалось отразить «последние громы гражданской войны. Бандитизм, махновщина, догорающие остатки старого мещанства и старой интеллигенции, пафос победы и разрушения…»[23] Вторая часть – период первого нэпа: «открытые магазины и витрина. Водка. Заработки рабочих и оздоровление крестьянства. Крестьяне строятся. Крестьянские свадьбы. Пахнет чем-то дореволюционным…». Фон третьей части: «Время правых и левых уклонов и оппозиций. Время новых кризисов и испытаний, время постепенной, медленной гибели от задушья всяких нэпманов и частников, время многоразличной растерянности и непонимания, куда нужно клонить голову и за кого голосовать. Время проявления всякого лакейства и разложения…». Фон четвертой части: «лихорадочная перестройка общественных рядов на новый пафос коллективной работы. В расширенном темпе новой стройки вносятся как раз те мотивы, на которых настаивала все время колония. Сюда относятся: коллективное соревнование, большая осведомленность коллектива о своем собственном движении, большой интерес к органическому строению коллектива, большой интерес к роли личности в коллективе и, самое главное, большой подъем и большее требование от личности. Пятилетка и индустриализация отнюдь не должны быть показаны как бессомненные величины. Как раз наоборот, многие персонажи романа могут и должны сомневаться в правильности отдельных деталей. В этой части должно быть больше новых людей, новых строителей, новых энергий и обязательно больше рабочих – все они представляют одну сторону общества, но живой остается и другая сторона – сторона безответственных вредителей-болтунов и слепых человечишек. И совершенно еще не ясно, на чьей стороне окажется победа, но совершенно ясно, что победа будет решена только качеством человеческого состава, и вся последняя часть идет под знаком пересмотра или, по крайней мере, попыток к пересмотру этого состава…. Сюда входит и всякая чистка, и новые способы подбора, и новые идеи в экономике человеческого коллектива. В частности, это отражается на спорах о бирже труда, о значении профсоюза и прочее. Болтающие, разумеется, сопротивляются и в самом человеческом пересмотре они тоже принимают участие»[24].
В общем плане к «Педагогической поэме», как в зеркале, отражена десятилетняя история молодой Страны Советов. Но на этом А. С. Макаренко не останавливается. Он дает замечательную зарисовку развития коллектива, который был создан силой его мысли и воли. На фоне первой части «в таком же хаотическом и несколько глупом порядке образуется колония правонарушителей», «образуются первые скрепы коллектива, главным образом под давлением воли и призыва, под давлением насилия». Постепенно «проглядывают первые движения нового коллектива», появляется «первая человеческая гордость». На фоне второй части «крепнет и богатеет, обрастает культурой коллектив колонии, восстановление кончено, мир с селянами, театр. Образование комсомола. Накапливается энергия у ребят. Слава гремит о колонии. Тесно в провинциальном захолустье, подрастают старики, выделяются рабочие, свадьбы, появились рабфаковцы. В колонии не раскол, а живое разделение на омещанившихся, стремящихся к собственному заработку и сохранивших коллективный пафос общего стремления. Поиск выхода. Мечта, остров, Запорожье, Куряж. Мечты эти не могут быть поняты болтающейся интеллигенцией». На фоне третьей главы «внутреннее кипение энергии колонии выливается в ее широком наступлении на море разгильдяйства и грязи, то, что называется трудовым корпусом». «Внутренний пафос колонии растворяется на мелкую борьбу. Внутри себя обессиленная колония встречает удары менее стойко, чем можно ожидать. Обилие нового анархического народа делает усилия старой части малосостоятельными, но борьба продолжается с упорством. Много всяких посещений, ревизий, сплетен, заседаний. Хозяйственная жизнь колонии идет все же своим порядком, и колония даже пускается на очень рискованные дела. Расширяются мастерские, колония готовится к приему шефа, но в это как раз время ей и наносят последний удар. Начинается отступление основной части и кадров в коммуну ГПУ». На фоне четвертой части линия развития коллектива колонии изображается следующим образом: «Так называемый изумрудик продолжает жить здоровой и радостной жизнью, но этот отдых для боевого коллектива уже нужно закончить. Появляются старые члены коллектива, одни из них рабочие, другие заканчивают ВУЗ. У многих из них чешутся руки для новой большой работы. Работа коммуны освещается широкими производственными планами. Новыми «производственными» идеями в воспитании и старыми привычными симпатиями к веселой дисциплине коллектива. Коммуна должна умереть как временное мобилизационное пристанище коллектива. Роман заканчивается сборами старых и новых членов коллектива, выросшего и оздоровленного… на новую большую и трудную работу. Изумрудик остается на руках младшего коллектива и новых верующих, остается как прекрасное на память»[25].
Вот на такой ноте завершается история развития горьковского коллектива. Однако в общем плане «Поэмы» А. С. Макаренко отмечает еще две темы: развитие лица А. (самого Макаренко) и развития лица Б. (представительница Наркомпроса Галина Стахиевна Салько, с 1935 г. – Макаренко, супруга Антона Семеновича).
В конце общего плана А. С. Макаренко сделал важную пометку, завершающую описание развития лица Б. – самого Макаренко и его музы – Галины Стахиевны: «Развитие этой жизни точно так же характеризуется преобладанием и силой мажорных тонов, презрением к пустомелям и верой в будущего человека и его жизнь… Ее любовь к А. – это не только любовь к мужчине, но и целая система гармонического мироощущения. Вот почему в последней части нет двух жизней, а есть одна сверкающая гармония двух людей, представляющих целое, единственное живое целое, ценное на Земле. Эта мысль о великом значении пары людей есть мысль о новой семье, о новом человеке, о новом элементе человеческого коллектива. Эта мысль должна оттеняться рисунком еще двух-трех человеческих культурных пар, способных понять в каждом своем движении, что счастье людей не должно исключать счастья и благополучия человечества»[26].
Известно, что в «Педагогической поэме» отсутствует личная тема: нет развития лица А. и лица Б. Тем не менее А. С. Макаренко вернулся к этому плану в 1938–1939 годы, когда писал новый роман «Пути поколения», который остался не завершенным. В общем плане педагог отразил главное – свое отношение к рождающемуся новому обществу, которое он олицетворяет с коллективом колонии им. М. Горького, то есть тем самым «изумрудиком» – первым ростком нового гуманного общества. Путь к этому новому обществу, к новому человеку-гражданину лежит долгий и трудный, требующий «глубокого сознания длительности постройки человеческой культуры», «человеческого разума, количества и качества «работающих коллективов», «перестройкой представлений о мире, основанной на неожиданно новой теме ценности личности в ценном коллективе»[27]. И что удивительно, Макаренко вручает этот «изумрудик» в руки младшего коллектива как «прекрасное на память». Не есть ли это признание свидетельством того, что время для коммунистического общества еще не наступило?!
А. С. Макаренко самозабвенно, жертвуя отпуском, кратковременным отдыхом, чаще всего урывками между делами, под ребячий гомон, в походах, в поездах, по ночам писал горьковскую историю, историю трудового воспитательного коллектива – первого ростка гуманного общества. Результатом явилось удивительно цельное художественное полотно, своего рода гимн человеческому разуму, воле, уму, доброте!
Появлению в печати «Педагогической поэмы» А. С. Макаренко обязан А. М. Горькому. Без Алексея Максимовича, его моральной и материальной поддержки, требовательности не появились бы вторая и третья части «Поэмы».
Заочное знакомство колонистов-горьковцев и А. С. Макаренко с А. М. Горьким произошла летом 1925 г.
А. С. Макаренко отправил 8 июля 1925 г. письмо в Италию. Письмо без точного адреса дошло до Алексея Максимовича. Началась заочная дружба колонистов с Горьким. Они души не чаяли в своем шефе, считали писателя своим самым большим другом, приглашали в гости, писали искренние письма, почти наизусть знали его произведения. Алексей Максимович тоже знал о них все по их подробным письмам и фотографиям. Так, например, М. П. Хрущ сообщил о трагедии: был убит Кондратьев. Об этом событии колонисты рассказали с такими подробностями, что можно только удивляться, как это письмо (как, впрочем, и другие) могла «дойти» до Горького. А что же пережил Ан тон Семенович от этой и других трагедий внутри колонии?! Вспоминая тяжелые события того времени, он писал: «Да. Есть еще трагедии в мире и еще очень далеко до ослепительной свободы совершенного человеческого общества… А я должен сделать не паровоз и не консервы, а настоящего советского человека, а наробразовские идеалисты требуют не меньше как «человека-коммуниста». Из чего? Из Аркадия Ужикова? С малых лет Аркадий Ужиков валяется на большой дороге, и все колесницы истории и географии прошлись по нем коваными колесами…» («Педагогическая поэма», часть третья.)
Трагические «события» в колонии совпали с назначением А. С. Макаренко 20 октября 1927 г. на должность заведующего Детской трудовой коммуной им. Ф. Э. Дзержинского ГПУ УССР. 50 мальчиков и 10 девочек из колонии были переведены в коммуну 25–28 декабря. Они стали ядром коллектива дзержинцев. Официально открытие коммуны состоялось 29 декабря – день десятилетия ВЧК-ОГПУ.
Для Макаренко смыслом жизни и главной целью были его воспитанники, борьба за человеческое в каждом из них. Ему в высшей степени были свойственны великая любовь к Человеку, вера в его созидательные силы и оптимизм.
Июнь 1928 года прошел в колонии под знаком ожидания приезда Горького. А. С. Макаренко сообщал писателю, что и думы, и разговоры, и работа направлены только на то, чтобы Алексей Максимович увидел эту работу и жизнь горьковцев.
Встреча А. С. Макаренко и его воспитанников с А. М. Горьким в макаренковедении освещена подробно. Однако мало кому известно, что до конца своей жизни Алексей Максимович поддерживал педагога-писателя, высоко оценивал его педагогическое подвижничество. Достаточно только перелистать страницы его писем к разным адресатам, чтобы убедиться в этом. Например, 9 апреля 1927 года он писал жившему в эмиграции Далмату Александровичу Лутохину:
«Под Харьковом существует колония имени Вашего покорного слуги, в ней 350 “социально опасных” подростков, они обладают тысячью десятин земли, у них беркширы, свиньи – 70 ш[тук], 30 коров, – теперь уже больше, птица, овцы, лошади и т. д. Я говорю они обладают, ибо действительными и полными хозяевами колонии являются 24 выборных колониста, начальствующих отрядами: сельскохозяйст[венным], кузнечным и слесарным, портняжным, сапожным, скотоводным и т. д. Есть даже свой оркестр, а капельмейстер – девица, кажется, б[ывшая] воровка. В руках этих 24-х все ключи и вся работа. Вновь присылаемых не спрашивают, за что они осуждены, и о прошлом, вообще, не принято разговаривать, так что оно быстро забывается. Каждый – почти – месяц я получаю 24 письма – в одном пакете – от начальников отрядов, в письмах они мне рассказывают, как у них идет работа, чего они хотят, чего уже достигли. За шесть лет бытия колонии уже десятка два, три колонистов ушли в рабфак, в сельскохоз[яйственные] институты. И вот по этим письмам я вижу, с какой невероятной быстротою развивается наша молодежь, – “подпроченная”, заметьте! Это – удивительно. Руководит колонией такой же героический человек, каков Виктор Ник[олаевич] Сорин “Республики Шкид”. Его фамилия – Макаренко. Изумительной энергии человек»[28].
В роковой для Макаренко 1928 год А. М. Горький проявил максимум внимания и заботы к его судьбе. В письме П. Н. Крючкову 5 декабря он писал: «Прилагаю мое письмо Погребинскому вместе с письмом Макаренко, которое Вы прочитаете. Прошу Вас лично поговорить с П., а если этого мало, попросите Ек. Пав. побеседовать с Г. Г. Ягодой. Разрушением колонии очень огорчен»[29].
С 1928 года Горький оказывает систематическую помощь Макаренко. Так, 6 декабря он сообщает А. Б. Халатову: «А Куряжская колония имени Горького – разрушается, убрали из нее заведующего, Макаренко, и ребята, которые получше, «разбрелись разно». Инициатором сего прелестного поступка является Украинский соцвос. С изумительной педагогической проницательностью четырем сотням воришек, бродяг, маленьких проституток было заявлено: “Вас эксплуатировали, теперь Вас будут учить”. После этого трудовая дисциплина удалилась ко всем чертям»[30].
22 ноября 1928 года Макаренко написал Алексею Максимовичу, что почти закончил книгу, которая в художественной форме раскрывает «историю работы и гибели колонии, свою воспитательную систему». Книгу он назвал «Педагогическая поэма» и попросил разрешения посвятить ее Горькому. 6 декабря 1928 года Алексей Максимович ответил ему: «За предложение посвятить мне Вашу «Педагогическую поэму» сердечно благодарю. Где Вы думаете издать ее? Советую – в Москве. Пошлите рукопись П. П. Крючкову по адресу: Москва, Госиздат. Он Вам устроит печатанье быстро и хорошо. Думаете ли Вы иллюстрировать ее снимками? Это надо бы сделать»[31].
После этого письма Антон Семенович регулярно сообщал писателю о ходе работы над «Поэмой».
Писательская деятельность и работа в коммуне подорвали здоровье А. С. Макаренко. 8 декабря 1932 года в письме С. А. Калабалину (в «Поэме» Семен Карабанов) – бывшему колонисту и большому другу семьи Макаренко – Галина Стахиевна сообщила о желании приехать с Антоном Семеновичем к нему в Ленинград, где он заведовал колонией, поздравила с Новым 1933 годом и попросила о такой помощи: написать Горькому письмо о болезни Макаренко. Просьба была немедленно выполнена. 30 января 1933 года Горький написал Макаренко: «…Я, стороною, узнал, что Вы начинаете уставать и что Вам необходим отдых. Собственно говоря – мне самому пора бы догадаться о необходимости для Вас отдыха, ибо я, в некотором роде, шеф Ваш, кое-какие простые вещи должен сам понимать. 12 лет трудились Вы, и результатам трудов нет цены. Да никто и не знает о них, и никто не будет знать, если Вы сами не расскажете. Огромнейшего значения и поразительно удачный педагогический эксперимент Ваш имеет мировое значение, на мой взгляд. Поезжайте куда-нибудь в теплые места и пишите книгу, дорогой друг мой. Я просил, чтоб из Москвы Вам выслали денег… А. Пешков»[32].
Макаренко был удивлен и тронут такой заботой Горького. Антон Семенович так и не узнал о том, что по просьбе Галины Стахиевны его любимец Семен Калабалин обратился к Горькому с просьбой о помощи для своего Учителя.
В письме П. П. Крючкову от 28 июля 1933 года Макаренко сообщил о своем трудном положении и желании найти работу в Москве: «Деньги Алексея Максимовича, которые я получил от Вас, лежат у меня на моей совести, и я по-прежнему буквально падаю в этой каторжной работе и конца ей не вижу. День и ночь, без вечеров для отдыха, без выходных дней, часто без перерыва на обед, все это можно выносить, если работа дает результаты. Но время создавания результатов уже минуло. Совершенно исключительный коллектив коммунаров Дзержинского сейчас сделался предметом потребления в самых разнообразных формах: то для создания капитала, то для производственного эффекта в порядке приложения разнообразного самодурства, то в виде неумных и вредных опытов. Вся моя энергия уходит на мелкие заплаты и нечеловеческие усилия сохранить хотя бы внешнюю стройность. Вы не подумайте чего: я ни с кем не ссорюсь и все мною даже довольны. Но я больше не могу растрачивать себя на пустую работу, и у меня иссякают последние силы, а самое главное, я терплю последние надежды подытожить свой опыт и написать ту книгу, необходимость которой утверждает Алексей Максимович.
Я могу отсюда уйти, но меня тащат в новые коммуны, я сейчас не в силах за них бороться, я четырнадцать лет без отдыха, отпуска. И вот я к Вам с поклоном: дайте мне работу в одном из Ваших издательств или нечто подобное. Мне нужно побывать среди культурных людей, среди книг, чтобы я мог восстановить свое человеческое лицо – а тут я могу просто запсиховать. Имейте в виду, что я человек очень работоспособный и Вы будете мною довольны, тем более, что и характер у меня хороший.
Я в начале сентября приеду в Москву, но очень прошу сейчас ответить, можете ли Вы мне помочь? Если не можете, буду искать других выходов. Р.S. В Сочи буду с коммуной до 13 августа»[33].
25 августа Антон Семенович писал Горькому: «Получил Ваше письмо. Поверьте, нет в моем запасе таких выразительных слов, при помощи которых я смог бы благодарить Вас. Если я вырвусь из моей каторги, я всю свою оставшуюся жизнь отдам для того, чтобы другим людям можно было вести воспитательную работу не в порядке каторги. Это очень печально: для того, чтобы воспитать человека, нужно забыть, что ты тоже человек и имеешь право на совершенствование и себя и своей работы.
Отсюда вырваться без Вашей помощи мне не удалось бы никогда.
Сейчас я выпустил 45 человек в вузы и для моей совести сейчас легче расстаться с коллективом. Вырваться от начальства гораздо труднее, оно очень привыкло к безграничной щедрости, с которой здесь я растрачивал свои силы, растрачивал при этом не столько на дело, сколько на преодоление самых разнообразных предрассудков…»[34].
А. С. Макаренко получил двухмесячный отпуск и в сентябре 1933 года поехал в Москву, куда позже приедет и Галина Стахиевна – сразу же после лечения от туберкулеза горла в санатории.
В Москве состоялась встреча Макаренко с Алексеем Максимовичем. Горький прочитал «Педагогическую поэму» и дал положительный отзыв.
В начале 1934 г. первая часть увидела свет в альманахе «Год XVII», кн. 3 (год указали 1933); а вторая и третья части в альманахе «Год XVIII», кн. 5 и кн. 8 – в 1935 г. (в это время Антона Семеновича перевели на работу в Киев в качестве заместителя начальника трудовых колоний НКВД Украины).
По словам А. С. Макаренко, вторую, а затем третью части «Поэмы» он писал в 1934–1935 годы.
В письме Горькому от 7 марта 1934 г. Антон Семенович признается: «Благодаря вашему вниманию, поддержке, а может быть, и защите моя “Педагогическая поэма” увидела свет… Для меня выход “Поэмы” – важнейшее событие в жизни… И меня очень затрудняет вопрос о том, что дальше делать с поэмой? Следует ли добиваться отдельного издания первой части, или она не стоит того, чтобы ее отдельно издавать? Отдельное издание меня интересует больше всего потому, что можно будет восстановить несколько глав и отдельных мест (всего около 4-х печатных листов), не напечатанных в альманахе за недостатком места; мне, как, вероятно, и каждому автору, кажется, что места эти очень хороши и очень нужны, что без них “Поэма” много в своей цельности теряет.
Писать ли вторую часть или не стоит?.. Материал для второй части у меня как будто богатый. Это лучшее время горьковской колонии. В первой части я пытался изобразить, как складывается коллектив, во второй части хочу описать сильное движение развернутого коллектива, завоевания Куряжа.
Вторая часть для меня труднее, чем первая. Я не представляю себе, как я справлюсь с такой трудной задачей: описывать целый коллектив и в то же время не растерять отдельных людей, не притушить их яркости. Одним словом, боюсь.
Не знаю также, уместно ли разбавлять повествование теоретическими отступлениями по вопросам, у меня есть такой зуд, – хорошо ли это?
И еще одно затруднение. Ваш приезд – это кульминационный пункт развития коллектива горьковцев, но это и его конец. До Вашего еще приезда мне удалось спасти 60 человек в коммуне Дзержинского. Эти 60 человек и продолжают традиции горьковцев уже на новом месте…»[35].
14 марта Горький сообщает Антону Семеновичу, что рукопись «Поэмы» сокращена по недоразумению – «недосмотрел». И предупреждает: «Очень огорчен тем, что Вы еще не принимались работать над второй частью, и очень Вас прошу: начинайте! Первая часть хорошо удалась Вам, все, кто читал ее, читали с наслаждением и все говорят: нет конца?»[36]
До конца своей жизни А. М. Горький поддерживает А. С. Макаренко. Петр Петрович Крючков – секретарь писателя – также оказывает немалую услугу Макаренко.
7 марта 1934 г. Антон Семенович пишет благодарственное письмо Крючкову: «Недавно получил альманах “Год XVII”. Я очень много обязан Вам в том, что моя “поэма” вышла в печати, к сожалению, не имею возможности лично поблагодарить Вас. В конце октября я заходил к Вам, но узнал, что Вы уехали в Крым, а через два дня меня вызвала коммуна в Харьков. Вторую часть “Педагогической поэмы” не начал, и не знаю, когда и начну: коммуна не оставляет ни времени, ни души для литературной работы.
Нужно сейчас побывать в Москве, как-нибудь кончить дело с “поэмой”. Мне очень жаль, что из-за недостатка мест в альманахе выбросили несколько глав, по моему мнению, ценных. Говорили тогда в редакции альманаха, что эти главы будут восстановлены в отдельном издании, а я до такой степени провинциал, что толком даже не знаю, кто это будет заниматься отдельным изданием, или это я сам должен кому-то сказать об этом. А может быть, это неудобно?
На днях в Москве будет тов. Салько, моя жена, я поручил ей зайти к Вам посоветоваться. Очень прошу Вас принять ее и помочь мне как-нибудь в литературных вопросах».
В следующем письме к П. П. Крючкову Антон Семенович информирует о своих делах: «Получил письмо от Алексея Максимовича, в котором он требует, чтобы я приступил ко второй части «Педагогической поэмы». Как ни нагружен мой день, приступил, приходится работать ночью, боюсь за качество. Алексей Максимович пишет еще, что нужно издавать отдельное издание и что в этом деле поможете Вы. Простите, что я причиняю Вам столько хлопот…»[37]
А. М. Горький не оставляет в покое Макаренко. В своих письмах (1934 год) отмечает: «…Огорчен тем, что вторая часть “Педагогической поэмы” Вашей подвигается медленно. Мне кажется, что Вы недостаточно правильно оцениваете значение этого труда, который должен оправдать и укрепить Ваш метод воспитания детей»[38].
Антон Семенович оправдывается:
«О второй части у меня нет ясного представления: то она кажется мне очень хорошей, то чрезвычайно слабой, ничего не стоящей. Писал я ее в ужасных условиях, во время большой напряженной работы в коммуне, в летнем походе коммунаров: в вагоне, на улицах городов, в передышках между торжественными маршами… Я постарался вычеркнуть все то, что бросается в глаза… но как-нибудь основательно переделать всю часть я уже потому не могу, что вся она построена по особому принципу, который я считаю правильным, но который, вероятно, плохо отобразил в своей работе над книгой.
Я очень прошу Вашего внимания к следующему:
Моя педагогическая вера: педагогика – вещь, прежде всего, диалектическая – не может быть установлено никаких абсолютно правильных педагогических мер или систем. Всякое догматическое положение, не исходящее из обстоятельств и требований данной минуты, данного этапа, всегда будет порочным…
В первой части «ПП» я хотел показать, как я, неопытный и даже ошибающийся, создавал коллектив из людей заблудших и отсталых. Это мне удалось благодаря основной установке: коллектив должен быть живой и создавать его могут настоящие живые люди, которые в своем напряжении и сами переделываются.
Во второй части я сознательно не ставил перед собою темы переделки человека. Переделка одного, отдельного человека, обособленного индивида, мне представляется темой второстепенной, так как нам нужно массовое новое воспитание. Во второй части я задался целью изобразить главный инструмент воспитания, коллектив, и показать диалектичность его развития…
В третьей части я этот коллектив хочу показать в действии: в массовой переделке уже не отдельных личностей, а в массе – триста куряжан… В третьей же части я хочу изобразить и сопротивление отдельных лиц в НКП. Во второй части я хотел показать только первые предчувствия, первые дыхания борьбы. Нападение НКП на мою работу было вызвано именно обстоятельствами активной деятельности коллектива горьковцев в Куряже.
В третьей же части я хочу показать, как здоровый коллектив легко размножается «почкованием» (дзержинцы). Это моя схема…»[39].
26 января 1935 года Макаренко сообщает Горькому: «…Начал третью часть “Педагогической поэмы”, которую надеюсь представить к альманаху седьмому. Очень хочу, чтобы третья часть вышла самой лучшей…»[40].
К концу сентября 1935 года А. С. Макаренко закончил работу над третьей частью «Поэмы». Последними письмами Макаренко и Горький обменялись в сентябре – октябре 1935 года.
28 сентября Антон Семенович информирует Алексея Максимовича, что авиапочтой выслал третью часть «Поэмы»:
«Не знаю, конечно, какой она получилась, но писал ее с большим волнением.
Как Вы пожелали в Вашем письме по поводу второй части, я усилил все темы педагогического расхождения с Наркомпросом, это прибавило к основной теме много перцу, но главный оптимистический тон я сохранил.
Описать Ваше пребывание в Куряже я не решился, это значило бы описывать Вас, для этого у меня не хватало совершенно необходимого для этого дела профессионального нахальства. Как и мои колонисты, я люблю Вас слишком застенчиво.
Третью часть пришлось писать в тяжелых условиях, меня перевели в Киев помощником начальника Отдела трудовых колоний НКВД…
Работа у меня сейчас бюрократическая, для меня непривычная и неприятная, по хлопцам скучаю страшно. Меня вырвали из коммуны в июне, даже не попрощался с ребятами.
Дорогой Алексей Максимович! Большая и непривычная для меня работа «Педагогическая поэма» окончена. Не нахожу слов и не соберу чувств, чтобы благодарить Вас, потому что вся эта книга исключи тельно дело Вашего внимания и любви к людям. Без Вашего нажима и прямо невиданной энергии помощи я никогда этой книжки не написал бы…
У меня сейчас странное ощущение. Работа окончена, но остались уже кое-какие навыки письма, кое-какая техника, привычка, этой совершенно особенной, волнующей работе.
А в то же время я вдруг опустошился, как будто всю свою жизнь до конца выложил, нечего больше сказать.
Я очень хочу надеяться, что Вы не бросите меня в этой неожиданной пустоте…»[41].
Ответ А. М. Горького был замечательным:
«Дорогой Антон Семенович – третья часть “Поэмы” кажется мне еще более ценной, чем первые две.
С большим волнением читал сцену встречи горьковцев с куряжцами, да и вообще очень многое дьявольски волновало. «Соцвосовцев» Вы изобразили так, как и следует, главы: “У подошвы Олимпа” и “Помогите мальчику” – нельзя исключить.
Хорошую вы себе “душу” нажили, отлично, умело она любит и ненавидит…
Если Вас тяготит “бюрократическая” работа и Вы хотели бы освободиться от нее – давайте хлопотать. Я могу написать т. Б. или П. П. Постышеву, могу просить Ягоду, чтоб Вас возвратили к ребятам. Ну – что же? Поздравляю Вас с хорошей книгой, горячо поздравляю…»[42]
Это последнее письмо Горького к Макаренко было написано в Тессели, где в то время он жил и лечился. Письмо без даты, но условно можно указать 8 октября 1935 года.
25 октября Алексей Максимович написал благодарное письмо редактору «Поэмы» Елене Марковне Коростелевой: «Уважаемая Елена Марковна – разрешите сердечно благодарить вас за работу по чтению и правке рукописи Макаренко. Меня так утомляет чтение рукописи, что я все хуже вижу ошибки авторов. Я очень рад, что Вы так удачно почистили высокоценную работу Макаренко, и усердно прошу Вас исправить нелепости текста, отмеченные Вами. Сам я, не имея рукописи пред глазами, мог только выбросить подчеркнутое Вашей рукою, а это едва ли правильно. Будьте здоровы и еще раз – спасибо. М. Горький»[43].
А. М. Горький умер 18 июня 1936 года. В 1938 году не стало П. П. Крючкова и М. С. Погребинского – людей, которые по просьбе Алексея Максимовича помогали Антону Семеновичу Макаренко. История создания «Педагогической поэмы» подошла к концу.
При жизни А. С. Макаренко «Педагогическая поэма» издавалась по частям в горьковском альманахе, а также отдельными изданиями, в том числе и на украинском языке. После смерти педагога «Поэма» была опубликована в 1-м томе первого (1950–1952) и второго (1957–1958) Академических Собраний сочинений А. С. Макаренко в 7 томах.
В 2003 г. читатель впервые смог прочитать педагогический роман-поэму в восстановленном виде[44]. Основой для восстановления текста послужило издание «Педагогической поэмы» во втором семитомном академическом издании сочинений А. С. Макаренко (1957–1958 гг.), по которому в течение полувека переиздавалась «Поэма» и по которому она вошла в третий том Педагогических сочинений А. С. Макаренко в 8 томах (1983–1986 гг.).
В новом издании «Педагогической поэмы» текст еще раз проверен, уточнены все нюансы, которые связаны с восстановлением отдельных небольших авторских высказываний. Все восстановленные тексты даны курсивом, что позволило сохранить уже привычный для читателей текст знаменитой «Педагогической поэмы».