Зима 1918 года выдалась в Забайкалье лютой даже по местным меркам. Ветер пронизывал до костей, а снег скрипел под ногами так, что казалось – кто-то ломает сухие ветки. Максим Ушаков, восемнадцатилетний казак из села Лесково, стоял на крыльце родительской избы, глядя, как дым из печных труб поднимается к свинцовому небу почти вертикально – верный признак крепкого мороза. Изба Ушаковых стояла на самом краю села, добротная, рубленная из толстых лиственничных бревен, с высоким подклетом, где хранились соленья и варенья, приготовленные матерью, Анной Степановной. Отец, Спиридон Михайлович, справный хозяин, держал большое хозяйство: две лошади, три коровы, десяток овец, птица разная. В горнице было жарко натоплено. Пахло свежеиспеченным хлебом, квашеной капустой и травяным чаем, который мать заваривала в большом медном самоваре. На столе дымилась миска наваристых щей с грибами, рядом – чугунок с рассыпчатой гречневой кашей, политой топленым маслом.
Весть о свержении царя дошла до Лескова с опозданием. Спиридон Михайлович, получив телеграмму от родственников из Читы, долго сидел молча, теребя седой ус. "Не будет теперь России без царя-батюшки", – сказал он наконец. А летом 1918 года весть об убийстве царской семьи всколыхнула всё село. У Колобовых, зажиточной семьи, где в красном углу избы висел большой портрет государя, три дня не гасла лампада. "Изверги, душегубы!", – причитала старая Колобова, утирая слезы концом платка.
В то время Максим уже был с атаманом Семёновым. Их отряд контролировал железную дорогу, устраивал налеты на красных, уходил в сопки и возвращался с трофеями. Жизнь казалась простой: есть свои и чужие, есть приказ и его исполнение. Но к концу 1919 года стало ясно – белое движение проигрывает. Семёнов увел остатки своего войска в Маньчжурию. Максим помнил тот переход: морозная ночь, скрип полозьев, храп усталых лошадей, тревожные огни китайских деревень. В Харбине русские держались вместе, но жизнь была тяжелой. Работы не было, деньги таяли. По вечерам в дешевых харчевнях бывшие офицеры пели "Боже, Царя храни"и плакали в стаканы с мутной китайской водкой.
Тоска по дому грызла Максима как зверь. Каждую ночь ему снилось родное село: заснеженные сопки, дым над крышами, отцовская изба. И весной 1920 года он решился на безумный шаг – вернуться. Пробирался тайными тропами, через сопки и болота. Несколько раз едва не нарвался на красноармейские патрули. Но судьба хранила его, и в конце апреля он добрался до Лескова. Родители приняли его тайно, ночью. Мать плакала, прижимая к груди исхудавшего сына, отец молча крепко обнял. "Что ж теперь будет?"– спросила мать. "Будем жить", – ответил Спиридон Михайлович. – "Не выдадут свои". И правда – не выдали. Село молчало, хотя все знали, что вернулся "семёновец". Может, потому что уважали Спиридона Михайловича, может, потому что понимали – всякое в жизни бывает.
А через месяц Максим увидел её – Настю Колобову. Она шла по улице с коромыслом, тонкая как березка, с двумя черными как смоль косичками. Когда обернулась на его взгляд, он увидел удивительные раскосые зеленые глаза – видно, не зря говорили, что у Колобовых есть азиатская кровь. "Ты Ушаков?"– спросила она прямо, без смущения. "Тот самый, что с Семёновым ходил?""Тот самый", – ответил он, готовый к презрению или страху. "И не страшно было вернуться?""А ты как думаешь?""Думаю – храбрый ты", – сказала она просто и улыбнулась.
С того дня они стали встречаться тайком. Сидели на берегу речки, говорили обо всем на свете. Настя рассказывала, как изменилась жизнь в селе при новой власти, как создали комбед, как делили землю. "А ты как думаешь, что теперь будет с Россией?"– спросила она однажды. "Не знаю", – честно ответил Максим. "Может, и правда новую жизнь построят, как обещают. Только зачем было столько крови проливать?""Папа говорит – без царя Россия как дом без хозяина". "А по мне – главное, чтобы войны больше не было. Устал я от неё".
В избе у Колобовых его приняли не сразу. Отец Насти, Андриян Петрович, долго мерил его тяжелым взглядом, но потом, видно, что-то для себя решил. "Садись, казак", – сказал он. "Будем знакомиться". За столом ели наваристые щи, пельмени по-забайкальски с олениной, пили самогон, настоянный на черемухе. Говорили о жизни, о будущем. "Может, и к лучшему всё идет", – рассуждал Андриян Петрович. "Только без Бога и царя как-то неправильно это всё".
Зима в тот год пришла рано. Уже в октябре замерзла река, повалил снег. По вечерам в избах зажигали керосиновые лампы, топили печи. Пахло мороженой клюквой, печеным картофелем, теплым хлебом. В такие вечера Максим и Настя сидели у Колобовых в горнице. Она пряла, он читал вслух книжку, которую привез еще из Харбина. За окном выла метель, а в избе было тепло и спокойно. "Знаешь", – сказала как-то Настя, откладывая прялку, "а ведь ты правильно сделал, что вернулся. Здесь твой дом". Максим посмотрел на её тонкое лицо в отблесках пламени из печки, на раскосые зеленые глаза и понял – да, правильно. Здесь его дом, здесь его судьба, здесь девочка с глазами цвета молодого мха.
А через месяц Максима взяли работать в колхоз. И даже председатель сельсовета, пряча глаза, пожал руку "бывшему семёновцу". Жизнь продолжалась. Менялась власть, менялись порядки, но оставались вечными эти забайкальские сопки, морозное небо, любовь и верность своей земле…