– Ко мне давно никто не относился по-доброму. Только Хайди, – говорю я старухе с серебристо-седыми волосами, слишком длинными для ее возраста. Пожилые женщины обычно стригутся намного короче. Типичная прическа бабушек. Вспоминаю, как мама делала такую стрижку миссис Даль, когда я была маленькая. А еще завивала волосы при помощи ярко-розовых щипцов. Вставляла в розетку и ждала, пока нагреются, а потом больше получаса старательно накручивала на них тонкие темно-серые пряди. Закончив, обрызгивала укладку лаком. Моей обязанностью было подавать маме шпильки, поэтому мы сидели поблизости, в крошечной ванной, и слушали, как миссис Даль долго и нудно рассказывает про искусственное осеменение скота у себя на ферме. Мне было восемь лет, поэтому ничего не понимала, однако, когда мама и миссис Даль произносили какое-нибудь слово по буквам – нарочно, чтобы мы не поняли, – принималась вслух складывать их вместе. «С-п-е-р-м-а». «В-у-ль-ва».
– Тогда почему ты так ее подставила? – спросила старуха. Длинные седые волосы расчесаны на прямой пробор. Зубы огромные, как у лошади.
– Не хотела, чтобы с ней случилось что-то плохое, – произношу я. – Или с ее семьей.
Старуха вздыхает. Не успела она войти в холодную комнату, как сразу стала поглядывать на меня с подозрением. Близко не подходит, стоит у двери и внимательно смотрит из-за очков в прямоугольной оправе. Глаза у нее серые, кожа тонкая и морщинистая, будто мятая бумажная салфетка. Представилась старуха Луизой Флорес. Причем имя произнесла так медленно, будто я почему-то обязательно должна его запомнить.
– Начнем сначала, – говорит она, садясь на второй стул. Принимается раскладывать вещи на столе, который нас с ней разделяет – диктофон, секундомер, блокнот, фломастер. Не нравится мне эта Луиза Флорес.
– Она предложила накормить меня ужином, – произношу я. Мне сказали, что этой седой старухе лучше все выкладывать честно и напрямик. Так советовали те, кому тоже пришлось иметь с ней дело: мужчина с усами и пращевидной повязкой на подбородке и угрожающего вида женщина, с ног до головы одетая в черное.
– Миссис Вуд предложила тебя накормить?
– Да, мэм, – киваю я. – Хайди.
– Как мило с ее стороны, – с горечью произносит женщина. Записывает что-то фломастером в блокноте. – Значит, укусила руку, которая тебя кормит? Слышала такое выражение?
Сижу молча, уставившись прямо перед собой, но Луиза Флорес настаивает на ответе:
– Так слышала или нет? Знаешь, что значит «кусать руку, которая тебя кормит»?
Серые глаза пристально смотрят на меня. В прямоугольных стеклах очков отражается единственная флуоресцентная лампа на потолке.
– Нет, – вру я. Позволяю волосам упасть на лицо, чтобы не видеть Луизу Флорес. Чего не видишь, то тебе не повредит – такая у меня народная мудрость. – Ни разу не слышала.
– Да, начало многообещающее, – с неприятной усмешкой произносит Луиза Флорес и нажимает красную кнопку на диктофоне. Потом прибавляет: – Но сейчас меня интересует не миссис Вуд. О ней поговорим потом. Когда велела начинать сначала, имела в виду – с самого начала. С Омахи.
Хочу сказать, что на самом деле началось все не с Омахи, и мне это прекрасно известно.
– Что с ней теперь будет? – вместо этого спрашиваю я.
Мысленно повторяю, что не желала ей зла. Честное слово, не желала.
– С кем? – спрашивает Луиза Флорес, хотя отлично понимает, о ком речь.
– С миссис Вуд, – ровным, ничего не выражающим голосом поясняю я.
Старуха откидывается на спинку вертящегося стула.
– А тебе разве не все равно? Или просто время тянешь? – Луиза Флорес устремляет на меня пристальный, точно у хищной птицы, взгляд. Совсем как Джозеф. – Учти, времени у нас полно, – прибавляет она, скрестив руки на груди. Одета Луиза Флорес в безупречно свежую белую блузку. – Спешить мне некуда.
Однако, судя по резкому тону, она все-таки не прочь поторопиться.
– Что с ней будет? – повторяю я. – С Хайди?
Вспоминаю этот теплый, уютный дом и мягкую постель, в которой мы с малышкой лежали рядышком под коричневым одеялом, нежным, точно мех кролика. По всему дому на стенах были развешаны семейные фотографии. Все трое Вудов стоят рядом и улыбаются в камеру. Веселые, счастливые. В этом доме всегда было тепло. Я не про температуру, а про другое тепло, которое идет изнутри. В последний раз чувствовала что-то такое, когда еще жила с мамой. За восемь лет Хайди оказалась первой, кто заботился обо мне, как мать. Да, она первая отнеслась ко мне по-хорошему.
Луиза Флорес самодовольно усмехается. Взгляд серых глаз холодный и непроницаемый. Тонкие губы растянуты в фальшивой улыбке.
– Любое доброе дело наказуемо. Еще одна поговорка, – произносит она. Представляю миссис Вуд в оранжевой тюремной робе – такой же, как у меня. На лице – ни следа доброй улыбки.