– Как дела? – спрашивает Хайди, стоит мне войти в дверь.
Меня встречает сильный запах тмина, голос диктора новостей с кабельного канала, доносящийся из гостиной, и орущая из другого конца коридора стереосистема Зои. По телевизору рассказывают о рекордной норме осадков, парализовавшей Средний Запад. Все вещи, висящие и стоящие возле двери, одинаково мокрые – пальто, зонты, обувь. Пополняю коллекцию мокрых вещей собственными и мотаю головой, как отряхивающаяся собака. Войдя на кухню, чмокаю Хайди в щеку – скорее в силу привычки, чем из желания проявить нежность.
Хайди уже переоделась в пижаму – красную, фланелевую, в шотландскую клетку. Медные локоны – это ее натуральный цвет – из-за дождя лежат не так пышно, как обычно. Контактные линзы Хайди сняла и заменила очками.
– Зои! – кричит жена. – Иди ужинать!
Вряд ли дочка услышит призыв из-за закрытой двери своей комнаты в другом конце коридора, да еще и сквозь оглушительный вой любимого бойз-бенда.
– Что на ужин? – спрашиваю я.
– Чили. Зои!
Люблю чили, но в последнее время Хайди подает это блюдо исключительно в вегетарианском варианте, причем кладет в него не только обычную и черную фасоль, нут и тмин, но и готовит, как она ее называет, «вегетарианскую говядину», чтобы создать впечатление, будто мясо в тарелке есть, и при этом ни одна корова не пострадала. Хайди достает из шкафчика миски и накладывает в них чили. Жена не вегетарианка, но когда две недели назад Зои наотрез отказалась есть мясо, потому что в нем слишком много жиров, Хайди решила, что в ближайшее время наша семья перейдет на овощной рацион. С тех пор мы успели отведать вегетарианский рулет, спагетти с вегетарианскими фрикадельками и вегетарианские сэндвичи с говядиной. Ни кусочка мяса.
– Давай я ее позову, – предлагаю я и шагаю по узкому коридору нашей квартиры. Стучу в вибрирующую от громкой музыки дверь и с любезного разрешения дочери просовываю голову в ее комнату. Сообщаю, что пора ужинать. Зои отвечает, что сейчас придет. Дочка лежит на кровати с балдахином и что-то строчит в желтой тетради – той самой, вся обложка которой оклеена вырезанными из журналов фотографиями кумиров подростков. Как только вхожу, Зои поспешно захлопывает тетрадь и тянется за небрежно отброшенными в сторону обучающими карточками по социологии.
Про вегетарианское мясо не упоминаю. Направляюсь в нашу с Хайди спальню, чтобы переодеться в домашнее. На ходу начинаю ослаблять галстук и едва не спотыкаюсь о кошку.
Вскоре все мы сидим за кухонным столом, и опять Хайди спрашивает, как у меня дела.
– Хорошо, – отвечаю я. – А у тебя?
– Терпеть не могу фасоль, – объявляет Зои, зачерпнув ложкой чили и тут же брезгливо роняя обратно в тарелку.
Звук телевизора в гостиной приглушен, и все же взгляды наши невольно устремляются к нему. Стараемся прочитать вечерние новости по губам диктора. Зои небрежно разваливается на стуле и отказывается есть. Дочка – вылитая Хайди. То же круглое лицо, вьющиеся волосы и карие глаза. Не говоря уже о губках бантиком и россыпи веснушек на вздернутом носике. Похожи как две капли воды.
– Что нового? – спрашивает Хайди.
Едва удерживаюсь, чтобы не состроить гримасу. Самому говорить о работе не хочется, а истории Хайди про беженцев из Судана, старающихся получить политическое убежище, и взрослых людей, не умеющих читать, сильно портят настроение. Лучше уж посидеть молча, глядя на экран телевизора и пытаясь угадать, что говорит диктор.
Однако послушно рассказываю Хайди, как разговаривал по телефону с клиентом, желающим собрать полную информацию об объекте инвестирования, как составлял договор купли-продажи, как вынужден был в три часа ночи беседовать по конференц-связи с клиентом из Гонконга. Потихоньку выскользнул из спальни и прокрался в кабинет, а закончив разговор, принял душ и отправился на работу. Хайди и Зои еще видели десятый сон.
– Завтра утром еду в Сан-Франциско, – напоминаю я.
Хайди кивает:
– Помню. Надолго?
– На один день.
Потом спрашиваю, как дела у нее, и жена рассказывает про молодого человека, иммигрировавшего из Индии в США полтора месяца назад. Он жил в трущобах Мумбай.
– В Дхарави. Это одни из самых огромных трущоб в мире, – объясняет Хайди. – Представляешь, зарабатывал меньше двух американских долларов в день.
Потом принимается рассказывать, как там обстоит дело с туалетами. Оказывается, их мало, и расположены они далеко друг от друга. Чтобы не стоять в очередях, большинство местных жителей попросту ходят в речку.
Молодого человека зовут Аакар, и Хайди помогает ему освоить нашу грамматику. Задача не из легких.
– Английский выучить очень сложно, – в который раз повторяет Хайди.
– Знаю, – отвечаю я.
Такой уж человек моя жена – у Хайди душа болит за всех несчастных и обездоленных. Когда делал ей предложение, находил это качество очень милым и просто восхитительным, но после четырнадцати лет брака слова «иммигрант» и «беженец» вызывают только раздражение. Главным образом потому, что не могу избавиться от ощущения, будто о них жена заботится больше, чем обо мне.
– А у тебя как день прошел, Зои? – спрашивает Хайди.
– Полный отстой, – ворчит дочка, откинувшись на спинку стула и глядя на чили с таким видом, будто на ужин ей предложили полную тарелку собачьего дерьма.
Смеюсь про себя. Ну, хоть кто-то из нас ответил честно. Хочу забрать свои слова обратно. Мой день тоже полный отстой.
– Отстой? А что случилось? – спрашивает Хайди.
Люблю, когда жена употребляет жаргонные выражения. В ее устах они звучат неестественно и поэтому забавно. По своей инициативе Хайди произнесла бы это слово, только если бы речь зашла об отстоявшемся осадке.
Потом жена спросила:
– Почему не ешь чили? Слишком острое?
– Сказала же – терпеть не могу фасоль.
Пять лет назад Хайди принялась бы рассказывать дочке про голодающих детей в Индии, Сьерра-Леоне и Бурунди. Но сейчас заставить Зои съесть хоть что-то – уже большое достижение. Одни продукты она «терпеть не может», в других слишком много жира – например, в мясе. Поэтому теперь вся семья по ее милости довольствуется «вегетарианской говядиной».
В стоящем на полу у двери портфеле звонит мобильный телефон. И Хайди, и Зои поворачиваются в мою сторону, гадая, не умчусь ли я посреди ужина вести важные переговоры в кабинет. Вообще-то раньше в этой комнате была третья спальня, но мы решили переоборудовать ее в мой кабинет, когда стало ясно, что больше детей у нас с Хайди не будет. До сих пор, когда жена туда заходит, замечаю, каким взглядом она окидывает офисную мебель – стол, книжные полки, мое любимое кожаное кресло. Видимо, представляет на их месте кроватку, пеленальный столик и обои с веселыми африканскими зверушками.
Хайди всегда мечтала о большой семье. Но, к сожалению, не получилось.
Даже когда ужин совсем короткий, редко удается поесть спокойно – обязательно раздастся противное треньканье мобильника. Иногда отвечаю, иногда нет – зависит от обстоятельств. Главным образом от того, какой сегодня день, какое у меня настроение и – что гораздо важнее – какое настроение у Хайди. Ну и, конечно, от того, может ли это быть что-то срочное. Сегодня вечером демонстративно набиваю полный рот чили, и Хайди улыбается – похоже, в знак благодарности. Улыбка у Хайди очаровательная – очень милая, добрая и располагающая. А главное, каждый раз искренняя – идет изнутри, а не просто расцветает на губах. Когда Хайди улыбается, вспоминаю нашу первую встречу на благотворительном балу. Хайди была одета в кружевное винтажное платье без бретелек. Красное. И помада под цвет. Хайди тогда была просто картинка. Да что там картинка – шедевр! Тогда она еще училась в колледже, а в благотворительной организации проходила стажировку. Теперь Хайди этой организацией практически управляет. В те счастливые деньки мог не спать всю ночь, а вздремнув часика четыре, чувствовал себя бодрым и отдохнувшим. Тридцатилетние казались глубокими стариками, а о том, какой будет моя жизнь, когда стукнет тридцать девять, даже не задумывался.
Хайди считает, что я слишком много работаю. Да, семидесятичетырехчасовая рабочая неделя для меня норма. Бывает, домой возвращаюсь только в два часа ночи. Или весь вечер и всю ночь просиживаю, запершись в кабинете, и разбираюсь с делами только к рассвету. Телефон звонит в любое время суток, будто я врач, лечащий тяжелобольных пациентов, а не менеджер, специализирующийся на слияниях и поглощениях. Но Хайди работает в некоммерческой организации. Только один из нас зарабатывает достаточно, чтобы мы могли позволить себе квартиру в районе Линкольн-Парк, оплатить обучение Зои в дорогой частной школе и еще откладывать на колледж.
Телефон перестает звонить, и Хайди снова поворачивается к Зои. Все-таки хочет узнать подробнее, как у дочки прошел день. Оказалось, миссис Питерс, учительница географии в седьмом классе, сегодня не пришла, и заменяла ее полная… Зои поспешно осекается, подыскивая более уместное слово, чем выражения, которых нахваталась от трудных подростков. Наконец находит – зануда.
– Почему зануда? – спрашивает Хайди.
Избегая встречаться с матерью взглядом, Зои уставилась в тарелку с чили.
– Откуда я знаю? Зануда, и все.
Хайди отпивает маленький глоток воды. На лице выжидательное, вопросительное выражение. С таким же видом Хайди ждала, когда я в подробностях расскажу о разговоре с клиентом в три часа ночи.
– Она что, была вредная?
– Нет, не очень.
– Слишком строгая?
– Нет.
– Слишком… страшная? – вставляю я, пытаясь разрядить обстановку.
Привычка Хайди постоянно задавать вопросы иногда создает в доме напряженную атмосферу. Хайди убеждена: если у ребенка внимательная мать – даже слишком внимательная, – в тяжелый подростковый возраст он вступит с уверенностью, что его любят. Однако сам я помню, что в «тяжелом подростковом возрасте» только и думал, как бы сбежать от родителей. Чем больше настойчивости они проявляли, тем больше я отдалялся. Но Хайди набрала в библиотеке психологических книг о стадиях развития ребенка, любящем воспитании и секретах счастливой семьи. Жена твердо решила, что должна все сделать правильно.
Зои хихикает. В последнее время случается это нечасто, но стоит дочке захихикать, как она будто снова превращается в шестилетнего ребенка, чистого и неиспорченного.
– Нет, – отвечает она.
– Ну, значит, просто зануда. Скучная, старая зануда, – выдвигаю предположение я. Отодвигаю черную фасоль к краю миски и принимаюсь высматривать что-нибудь посъедобнее. Помидор. Кукуруза. Принимаюсь искать перец. «Вегетарианской говядины» избегаю.
– Да. Вроде того.
– Что еще новенького? – спрашивает Хайди.
– А?..
На Зои футболка, разрисованная разноцветными пятнами. На груди ярко-розовыми, усыпанными блестками буквами написаны слова «мир» и «любовь». Волосы собраны в боковой хвост. Прическа кажется слишком взрослой для девочки с оранжевыми брекетами на торчащих в разные стороны зубах. Все левое предплечье изрисовано ручкой – тут и символ мира, и ее имя, и сердечко. Вдруг замечаю еще одно имя – «Остин». Это что за новости? Какой еще Остин?
– Ты не дорассказала про свой день, – напоминает Хайди.
Кто такой, черт возьми, Остин?
– Тейлор за обедом пролила молоко прямо на мой учебник по математике.
– Надеюсь, книга не слишком пострадала? – спрашивает Хайди.
Тейлор – лучшая подруга Зои. Девочек с четырех лет водой не разольешь. Даже носят одинаковые бусы разных цветов в знак дружбы. С черепами. Придет же такое в голову. Бусы Зои ярко-зеленые. Дочка не снимает их ни днем ни ночью. А мама Тейлор, Дженнифер, лучшая подруга Хайди. Если правильно помню, познакомились они в парке. Девочки возились в песочнице, матери переводили дух на скамеечке неподалеку. Хайди говорит, что их свел вместе счастливый случай. На самом деле началось знакомство с того, что Зои швырнула песком в глаза Тейлор. Если бы Хайди не взяла на прогулку бутылку с водой, которой быстро умыла ревущую и совершенно не счастливую Тейлор, а Дженнифер не переживала тяжелый развод и не искала человека, перед которым можно выговориться, история закончилась бы совсем по-другому.
Зои ответила:
– Не знаю. Кажется, не слишком.
– Новый учебник покупать не надо?
Молчание.
– Еще что-нибудь случилось? Что-нибудь хорошее?
Зои качает головой. Вот и весь рассказ про отстойный день. Из-за стола дочка поднимается, так и не съев чили. Хайди удается уговорить ее откусить несколько кусочков кукурузного хлеба и допить стакан молока, после чего жена велит Зои доделать уроки. Дочка уходит в свою комнату, и мы остаемся одни. Телефон звонит снова. Хайди встает и принимается собирать посуду. Пытаюсь понять, можно мне уйти или нет. Решив не рисковать, начинаю помогать Хайди. Та выбрасывает порцию Зои в мусорное ведро.
– Вкусное получилось чили, – вру я.
На самом деле совсем невкусное. Ставлю посуду рядом с раковиной и подхожу к Хайди со спины, прижимаю ладонь к красной клетчатой фланели пижамы.
– Кто еще едет в Сан-Франциско? – спрашивает Хайди. Выключает воду и поворачивается ко мне.
Прижимаюсь к ней. Ощущение давно знакомое и привычное. Супружеские объятия уже стали для нас второй натурой. Мы с Хайди вместе почти полжизни. Прежде чем жена откроет рот, знаю, что она скажет. Выучил все ее жесты и выражения лица. Сразу распознаю приглашение в ее взгляде, когда Зои давно спит или ночует у подружки. Поэтому теперь понимаю – притягивая меня к себе и сцепив руки на моей пояснице, Хайди демонстрирует вовсе не привязанность. Это знак собственничества. Ты мой.
– Да так, пара коллег из офиса, – отвечаю я.
Снова вопросительно-выжидательный взгляд. Хайди хочет услышать подробности.
– Том, – добавляю я. – И Генри Томлин.
Невольно запинаюсь. Эта запинка меня и выдает.
– Еще Кэссиди Надсен, – робко признаюсь я. Фамилию мог бы и не говорить – Хайди отлично знает, о какой Кэссиди речь. Надсен – пишется «Кнадсен», но первая буква не произносится, потому что фамилия скандинавского происхождения.
Хайди сразу убирает руки и отворачивается к раковине.
– Поездка строго деловая, – подчеркиваю я. – Командировка, и ничего больше.
Зарываюсь лицом в волосы Хайди. Пахнет сладкой, сочной клубникой и гораздо менее приятной смесью городских запахов: улица, поезд, дождь.
– Кэссиди тоже так считает? – спрашивает Хайди.
– Если нет, сразу поставлю в известность, – отвечаю я.
Умолкаем, и в кухне становится тихо. Если, конечно, не считать звона тарелок и столовых приборов, которые жена буквально забрасывает в посудомоечную машину. Воспользовавшись представившейся возможностью, быстро ускользаю и отправляюсь в спальню собирать вещи.