«Пропасть, столь для нас очевидная, между душами Запада и Востока, что, если она мираж? Что, если это всего лишь слова, пустое общее место, не имеющее ничего общего с действительностью? Что, если аксиомой, не нуждающейся в доказательствах, оно стало в силу коварства привычки? Что, если и для англичан и для японцев главным в этой войне было одно и то же желание – желание «не ударить лицом в грязь»? Именно оно, возможно, бессознательно, но жестко и неотвратимо диктовало действия и той, и другой стороне, да и многим другим странам тоже. Несходные, на взгляд, поступки противников имели под собой один и тот же психологический мотив. И очень может быть, японский полковник Сайто по складу характера ничем не отличается от своего пленника, британского полковника Николсона…»
Такими размышлениями занимал себя майор медицинской службы Клиптон, такой же военнопленный, как пятьсот других бедолаг, привезенных японцами в лагерь на берег реки Квай, такой же, как шестьдесят тысяч других англичан, австралийцев, голландцев и американцев, которых японцы разместили по другим лагерям в джунглях Бирмы и Таиланда, самых диких среди джунглей нашей планеты, чтобы они проложили железную дорогу, которая свяжет Бенгальский залив с Бангкоком и Сингапуром. На заданные себе вопросы Клиптон отвечал: «да, так оно и есть», но его утверждение выглядело парадоксом, потому что в таком случае нужно было закрыть глаза на множество весьма ощутимых реалий, из которых состояла лагерная жизнь. Чтобы принять его, нужно было отвлечься от зуботычин, ударов прикладом и других еще более грубых и опасных проявлений японской души, с одной стороны, а с другой – от оскорбительного высокомерия полковника Николсона, которым тот вооружился, утверждая превосходство души британской. Клиптон особенно охотно соглашался с собственным умозаключением, когда поведение командира настолько его бесило, что только абстрактные размышления о сути вещей и истине могли хоть как-то его успокоить.
В конце концов, он пришел к твердому убеждению: суть многосоставной личности полковника Николсона с его безупречным чувством долга, почитанием исконных добродетелей, уважением к властям, обожанием дисциплины и стремлением к неукоснительному выполнению своих обязанностей можно выразить одним единственным словом: снобизм[1]. Клиптон, с пристрастием докапываясь до истины, определил полковника как идеальный образчик сноба-военного, который неспешно формировался на протяжении многих лет и теперь, закоснев в привычках, пребывает незыблемым.
Клиптон, сам по натуре человек объективный, обладал редким даром: умением смотреть на любое явление с различных точек зрения. Вывод, к которому он пришел относительно полковника, несколько умерил его возмущение поведением командира. Он настроился на снисходительный лад и постарался умилиться его добродетелям. Ему даже пришла в голову мысль, что если снобизму присущи именно такие вот добродетели, то по логике вещей снобам присущи и весьма достойные трогательные чувства. Свои размышления Клиптон завершил предположением, что, возможно, материнская любовь есть самое яркое проявление снобизма в нашем мире.
Страсть к дисциплине полковник Николсон проявлял повсюду, где служил, а служил он в самых разных странах Азии и Африки. Последний раз он проявил ее в Малайзии в 1942 году, когда англичане сдали японцам Сингапур.
После того как от главного командования поступил приказ сдать оружие, группа молодых офицеров его полка предложила план: они пробьются к берегу, захватят первое попавшееся судно и поплывут в Голландскую Ост-Индию. Полковник Николсон похвалил молодых за мужество и отвагу, но воспрепятствовал их плану всеми доступными ему средствами. Сначала он попытался их переубедить. Он объяснил, что их предложение есть прямое неповиновение полученному приказу. Верховный главнокомандующий подписал капитуляцию всей Малайзии, и ни один подданный Ее Величества не имеет права не подчиниться ему, не став бунтовщиком. Он не видит для них иного выхода, кроме как оставаться на месте и ждать офицера японского командования, который примет его личную капитуляцию, капитуляцию всех военных, находящихся под его командованием, а также капитуляцию тех нескольких сотен солдат, которые присоединились к ним, уцелев в последних кровопролитных битвах. «Офицеры! Какой пример вы подадите солдатам, если измените своему долгу?!» – спросил полковник, вперяя с особой значительностью свой взгляд в молодых людей. Эта значительность появлялась у него в особо ответственные минуты и служила лишним подтверждением его доводов. В обычное время синие глаза полковника походили на Индийский океан во время штиля, свидетельствуя, что его душе неведомы никакие бури. У него были светлые с рыжинкой волосы, усы, как у всех образцово уравновешенных героев, и розовая кожа, говорящая, что его бестревожное сердце равномерно и трудолюбиво снабжает кровью весь организм. Клиптон находился рядом с полковником на протяжении всей кампании и каждый день изумлялся, наблюдая собственными глазами за живым воплощением английского офицера Британской Индийской армии. До этого он считал, что таких людей можно только выдумать, что их существование – это легенда, но полковник Николсон неустанно и весьма весомо утверждал свою реальность, и Клиптон то восхищался своим командиром, то возмущался до бешенства.
Он встал на сторону молодых офицеров, одобрил их план и сказал об этом полковнику. Полковник Николсон сделал ему суровый выговор, сказав, что печально удивлен, видя человека зрелого возраста, склонного к решениям, грозящим самыми скверными последствиями. Упрекнул за то, что он разделяет химерические надежды безмозглых юнцов и поощряет авантюризм, который никого еще не доводил до добра.
Высказав свое мнение, полковник немедленно отдал приказ: все офицеры, младшие и старшие, унтер-офицеры и солдаты не трогаются с места и ждут прихода японцев. Сдача в плен – не их личное решение, они не должны чувствовать себя униженными. В своем полку он один несет на себе всю тяжесть сдачи в плен.
Большая часть офицеров подчинилась полковнику, он умел убеждать, пользовался авторитетом. Его личная неоспоримая храбрость служила порукой в том, что приказ был продиктован только чувством долга. Несколько офицеров не подчинились и ушли в джунгли. Полковник Николсон всерьез страдал из-за их поступка. Он объявил их дезертирами и с нетерпением стал дожидаться японцев.
Он продумал церемонию сдачи, исполненную достоинства, и решил сделать символический жест: в знак подчинения победителю передать свой личный револьвер японскому офицеру, который будет принимать капитуляцию. Полковник репетировал много раз, как отстегивает кобуру, как передает револьвер, и был уверен, что легко с этим справится.
Сам он оделся в парадный мундир и потребовал, чтобы все солдаты тщательно привели себя в порядок. Затем собрал их всех, отдал приказ построиться и самолично проверил выправку.
Первыми приехали простые солдаты, не говорившие ни на каких языках, кроме родного, японского. Полковник Николсон смотрел на них, не трогаясь с места. Затем на грузовике приехал унтер-офицер и показал англичанам жестами, что оружие надо сложить в грузовик. Полковник запретил своим солдатам выходить из строя. Он желал иметь дело только со старшим офицером. Но офицеров не было, ни старших, ни младших. Японцы не понимали, чего от них хочет англичанин. Они рассердились. Солдаты смотрели враждебно и угрожающе, унтер-офицер хрипло выкрикивал что-то непонятное и показывал на связки прутьев. Полковник отдал приказ своим солдатам не двигаться. На солдат наставили автоматы, полковника бесцеремонно толкали к грузовику. Он невозмутимо продолжал требовать старшего офицера. Англичане тревожно переглядывались между собой. Клиптону показалось, что приверженность их командира правилам и формальностям может кончиться кровавым расстрелом. К счастью, подъехала машина с японскими офицерами. Один из них, похоже, был майором. За неимением лучшего, полковник Николсон решил сдаться ему. Он скомандовал солдатам «Смирно!», а сам, отдав, как положено, честь, отстегнул от пояса кобуру и с достоинством протянул ее японцу.
Майор с недоумением посмотрел на подарок и сначала даже сделал шаг назад. Он явно был в затруднении. Потом вдруг расхохотался. Как настоящий варвар. За ним расхохотались все его товарищи. Полковник Николсон пожал плечами и смерил японцев высокомерным взглядом. Но все-таки отдал приказ солдатам сложить оружие в грузовик.
Англичан отправили в лагерь для военнопленных в Сингапур. Там полковник Николсон вменил себе в долг противопоставить англо-саксонскую упорядоченность бестолковой и суетливой возне победителей. Клиптон, находясь по-прежнему рядом со своим командиром, не знал, плакать ему или смеяться.
Полковник подкреплял своим авторитетом распоряжения японцев и добавлял к ним свои, в результате чего солдаты его полка соблюдали дисциплину, но очень плохо питались. Существенным дополнением к тощему лагерному рациону служил «loting», или, другими словами, раздобывание любых продуктов питания, в том числе и консервов, в разбитых бомбами кварталах Сингапура, им промышляли военнопленные других полков, зачастую с согласия охранников. Полковник Николсон не мог допустить подобного безобразия. По его приказу офицеры проводили беседы с солдатами, клеймя позором мародерство. Долгом британского солдата была безупречность, он должен был стать образцом поведения для своих временных победителей. Полковник строго следил за выполнением своих приказов и время от времени проводил у солдат обыски, куда более дотошные, чем обыски лагерных охранников. Но полковник нагружал свой полк не только беседами о чести британского солдата на чужой территории. В это время японцы не отягощали своих военнопленных работой, так как не собирались отстраивать Сингапур. Зато полковник Николсон, убежденный, что праздность растлевает солдата, и, наблюдая, как у его подчиненных падает боевой и моральный дух, позаботился о том, чтобы у них оставалось как можно меньше свободного времени. Он обязал офицеров читать и объяснять солдатам статьи воинского устава, устраивал потом по ним экзамены и поощрял за успехи вынесением письменной благодарности за своей подписью. Само собой разумеется, что дисциплина всегда оставалась на первом месте. Полковник настоял на том, чтобы в лагере низшие чины по-прежнему отдавали честь высшим, в то время как японцы требовали, чтобы им отдавали честь все военнопленные без различия званий. За нарушение от японцев можно было заслужить удар ногой или прикладом, а от полковника многочасовое стояние навытяжку. Клиптона порой восхищало, что солдаты подчинялись спартанским требованиям человека, который, по сути, перестал быть их командиром, которого точно так же, как их самих, могли ударить и унизить. Его очень интересовало, по какой причине все эти люди ему подчиняются? Из уважения к его личности? Или из-за послаблений в режиме, которых полковник так или иначе добивался, потому что даже на японцев действовало его въедливое упорство. Полковник вооружился «Manual of Military Law»[2], где имелся текст «Конвенции о законах и обычаях сухопутной войны», заключенной в Гааге, и сразу же совал ее под нос японцам, как только находил, что они нарушают международное право. Храбрость полковника и презрительное отношение к побоям, безусловно, поднимали его авторитет. Стоило японцам превысить свои права победителей, прописанные в конвенции, как полковник вмешивался. Он не просто протестовал, он отказывался выполнять приказы, которые считал незаконными. Один свирепый охранник избил его за это. С нескончаемым упорством полковник добивался и добился для этого охранника наказания. Укреплялся авторитет полковника и укреплялся его режим, гораздо более тиранический, чем все фантазии японцев.
«Главное, – повторял полковник Клиптону, когда тот пытался убедить его, что в лагере военнопленных можно было бы смягчить планку суровых требований, – чтобы наши парни чувствовали, что командуем ими мы, а не обезьяны. До тех пор, пока у них в головах сохранится эта идея, они будут солдатами, а не рабами».
Объективный Клиптон не мог не признать за полковником определенной доли правоты. Драконовские меры его командира были продиктованы лучшими чувствами.
В джунглях негостеприимного Таиланда месяцы, проведенные в сингапурском лагере, вспоминались пленными как самое счастливое время, и они, сравнивая свои теперешние условия с прошлыми, говорили о нем со вздохами сожаления. Их везли сюда нескончаемо долго, сначала по железной дороге через всю Малайзию, а потом они шли пешком. Ослабленные жизнью впроголодь и влажной изнуряющей жарой, пленники по дороге выбрасывали все самое тяжелое, что было в их жалком скарбе, без надежды когда-нибудь вернуть себе это назад. Слухи, какими успело обрасти строительство железной дороги, на которое их гнали, не могли внушить оптимизма.
Полковника Николсона с его полком отправили в Таиланд несколько позже других пленных и, когда они туда прибыли, строительные работы уже начались. Тяжелый пеший переход вконец изнурил полуголодных англичан, не пообещала ничего хорошего и встреча с новыми японскими властями. В Сингапуре их начальниками были вояки, которым в этот миг вскружила голову победа, у них случались приступы жестокости, но в целом они обращались с пленными не хуже победителей европейцев. Совершенно иным был настрой офицеров, которые отвечали за строительство железной дороги. Они вели себя как жестокие надсмотрщики, готовые в любую минуту проявить себя садистами-мучителями.
Полковник Николсон с остатками своего полка, которым он с гордостью все еще пока командовал, был отправлен сначала в огромный лагерь-пересылку, где постоянно содержалась лишь очень небольшая группа пленных. Англичане пробыли там недолго, но успели понять, какие требования будут к ним предъявляться и в каких условиях им придется мыкаться до конца строительства. Несчастных ждала участь вьючных животных. Норму, которая была бы вполне посильна для крепкого сытого взрослого мужчины, не могли выполнять жалкие скелеты, в которые превратились пленные англичане за два месяца лагерной жизни, и поэтому их держали на стройке от зари до зари, а порой и до глубокой ночи. Они чувствовали себя униженными и раздавленными бранью и побоями, которые обрушивались на них за малейший промах, они жили в страхе перед еще более суровыми наказаниями. Клиптона очень тревожило состояние здоровья его соотечественников. Малярия, дизентерия, бери-бери, язвы на ногах и руках стали их постоянными спутниками. Лагерный врач поделился с Клиптоном опасением, что им грозят еще более страшные эпидемии, но никаких возможностей предупредить и бороться с ними у него не было. В аптечке не нашлось даже самых элементарных медикаментов.
Полковник Николсон насупил брови и оставил сообщение лагерного врача без комментариев. Не он «отвечал» за этот лагерь, он чувствовал себя здесь на правах «гостя». Подполковнику англичанину, которого японцы назначили в этом лагере «отвечать», он высказал одну-единственную претензию: его оскорбило зрелище офицеров, вплоть до чина майора, работавших на тех же работах, что и рядовые, они, как чернорабочие, копали землю и возили ее на тачках. Подполковник смущенно опустил глаза. Он постарался объяснить, что со своей стороны сделал все возможное, чтобы избежать подобного унижения, но был вынужден подчиниться грубейшему насилию и отступил, опасаясь сурового наказания, которое обрушилось бы на всех. Полковник Николсон недоверчиво покачал головой и вновь замкнулся в высокомерном молчании.
Англичане пробыли в лагере-пересылке два дня. Столько времени понадобилось японцам, чтобы выдать им скудный дорожный паек и «рабочую одежду» – треугольники из грубой ткани, которые нужно было привязывать к бедрам веревочкой. Но главной была речь генерала Ямасито. Он поднялся на быстренько сооруженное возвышение в полной парадной форме, с саблей на боку и в серых замшевых перчатках, а потом на плохом английском языке сообщил, что волей Его Императорского величества пленные отданы в его полное распоряжение и довел до их сведения свои требования.
Речь длилась больше двух часов и терзала не только слух англичан, но и их национальную гордость не меньше брани и побоев. Генерал объявил военнопленным, что японцы не держат на них зла, потому что всех их лживыми речами оболванило их правительство, что с ними будут обращаться гуманно до тех пор, пока сами они будут вести себя «по-зентельменски», то есть честно и беззаветно трудиться на благо и процветание Южной Азии. Все они должны быть благодарны Его Императорскому величеству за возможность искупить свои заблуждения, участвуя в строительстве этой совместной железной дороги. Генерал Ямасито затем объявил, что ради их общих интересов вводит самую суровую дисциплину и не потерпит никакого неповиновения. Лень и недобросовестность считаются преступлениями. Попытка бегства карается смертью. Английские офицеры отвечают перед японцами за поведение и работу рядовых.
«Болезни не причина отлынивать от работы, – прибавил генерал Ямасито. – Труд в разумных пределах – лучшее средство поддерживать человека в хорошей физической форме. Дизентерия не посмеет коснуться того, кто каждодневно прилагает усилия и выполняет свой долг перед императором». Он завершил свою речь оптимистическим призывом, который поверг его слушателей в ярость. «Работать весело и с огоньком! – таков мой девиз, – сообщил он. – С сегодняшнего дня он станет вашим. Тем, кто будет ему следовать, нечего бояться ни меня, ни других офицеров великой японской армии, под покровительством которой вы здесь находитесь».
Затем англичанам сообщили, куда направится каждая часть, и все они двинулись к пунктам своего назначения. Полковник Николсон со своим полком был направлен в лагерь на реке Квай. Лагерь располагался далеко, всего в нескольких милях от границы с Бирмой. Начальником лагеря был полковник Сайто.
Столкновения начались с первых же дней прибытия англичан в лагерь на берегу реки Квай. Воздух мгновенно наэлектризовался взаимной враждебностью. Начало противостоянию положил приказ полковника Сайто об одинаковой работе в одинаковых условиях для офицеров и рядовых. На него в ту же минуту вежливо и энергично отреагировал полковник Николсон, откровенно объяснив свою точку зрения: долг британского офицера состоит в том, чтобы руководить своими солдатами, а не в том, чтобы действовать лопатой и заступом.
Начальник лагеря выслушал полковника до конца и не возражал ему, что показалось англичанину добрым знаком. Затем Сайто отослал Николсона, сказав, что обдумает его слова. В жалкую бамбуковую лачужку, отведенную Николсону, Клиптону и еще двум офицерам, полковник вернулся исполненный надежд. Теша свое самолюбие, он повторял доводы, которыми сразил японца. Каждый из них представлялся ему неопровержимым, но главным был следующий: несколько малоприспособленных к физическому труду людей мало что накопают, зато их умение организовать работу и руководить подопечными принесет несомненную пользу. В интересах самих японцев для добросовестного исполнения намеченных работ необходимо сохранять и поддерживать авторитет английских командиров, а не совать им в руки лопаты, уравняв с рядовыми. Полковник, повторяя вновь и вновь свой довод офицерам, постепенно все больше накалялся.
– Я что, не прав? – обратился он с вопросом к майору Хьюзу. – В гражданской жизни вы работали в промышленности. Вы можете себе представить строительство железной дороги без четкой иерархии ответственных работников?
После трагического поражения в этой военной кампании штаб полковника состоял из двух офицеров и военврача Клиптона. В плену, начиная с лагеря в Сингапуре, полковник Николсон сделал все, чтобы они оставались с ним рядом, он нуждался в советах своего штаба, и каждую свою идею, прежде чем она становилась приказом, обсуждал со своими офицерами. Офицеры Хьюз и Ривз были офицерами резерва. Первый, майор Хьюз, в гражданской жизни был директором горнорудной компании в Малайзии. Он был призван, попал в полк Николсона, и тот очень скоро оценил его организаторские таланты. Второй, капитан Ривз, работал до войны инженером общественных работ в Индии. Его мобилизовали в инженерные войска, после первых боев он оказался отрезанным от своей части, полковник подобрал его, взял к себе в штаб и сделал своим советником. Николсон любил специалистов. Он не был тупым воякой. Он сознавал, что опыт различных гражданских предприятий может плодотворно послужить армии, и никогда не упускал возможности поучиться. Он равно уважал и организаторов и технических специалистов.
– Вы, безусловно, правы, сэр, – ответил полковнику Хьюз.
– Я тоже совершенно с вами согласен, – отозвался Ривз. – Строительство железной дороги и моста, а я полагаю, что через реку Квай будет построен мост, не терпит поспешных и необдуманных решений.
– Вот мнение специалиста именно в этой области, – подумал вслух полковник. – Ну, так вот, я надеюсь, что подлил немного масла в эту бестолковую голову.
– А если голос разума останется втуне, – подал голос Клиптон, – у вас всегда есть в запасе Manual of Military Law и международные конвенции.
– Безусловно, – подтвердил полковник. – Международные конвенции я оставил для нашей следующей встречи, если в ней возникнет необходимость.
Клиптон упомянул о конвенциях не без иронии, он был пессимистом и не верил, что призыв к разуму сработает. На стоянке во время их перехода по джунглям до него уже дошли кое-какие слухи о характере полковника Сайто. В трезвом состоянии он, возможно, был способен прислушиваться к голосу разума, но пил он без меры и в пьяном виде становился жестоким зверем.
Разговор состоялся в первый день прибытия англичан, отведенный им для заселения в полуразрушенные хижины. Полковник Сайто, как обещал, обдумал их разговор. Он показался ему подозрительным, и он решил прочистить себе мозги, пропустив стаканчик. Стаканчик за стаканчиком, и с каждым для него становилось все яснее, что англичанин совершил недопустимое: он оскорбил его, осмелившись обсуждать его приказ. Недоверие перешло в глухую ярость.
Незадолго до захода солнца ярость уже клокотала, полковнику Сайто нужно было немедленно утвердить свой авторитет, и он приказал собрать всех на собрание. Сайто произнес речь. С первых его слов стало ясно, что над лагерем на реке Квай сгустились грозовые тучи.
«Я ненавижу англичан…» Он начал с этой фразы и повторял ее вместо точек и запятых. Его английский был вполне грамотным: полковник Сайто занимал пост военного атташе в одной из британских колоний, но из-за пьянства был вынужден покинуть этот пост. Дипломатическая карьера закончилась жалким постом надсмотрщика над военнопленными, ни на какое повышение он рассчитывать не мог. Злобу подогревало чувство унижения из-за того, что он не воевал.
– Я ненавижу англичан, – начал свою речь полковник Сайто. – Вы здесь для того, чтобы служить славе великой японской армии. Я ваш единственный начальник и говорю в первый и в последний раз: мои приказы не обсуждаются! Я ненавижу англичан. За любое возражение буду наказывать беспощадно. Дисциплина прежде всего. Всех, кто вздумает действовать по-своему, предупреждаю: ваша жизнь и ваша смерть в моих руках. Я буду казнить за своеволие и выполню наилучшим образом работу, порученную мне Его Императорским величеством. Я ненавижу англичан. Для меня не проблема смерть кого-то из вас. Ваша жизнь – пустое место для офицера великой японской армии.
Он стоял на возвышении, как стоял генерал Ямасито. Точно так же, как генерал, он надел серые замшевые перчатки и лаковые сапоги вместо ботинок с обмотками, в каких был утром. И разумеется, на боку у него была сабля, и он то и дело хватался за нее, чтобы придать своим словам весу или чтобы подогревать свою ярость, которую считал необходимой. Выглядел он смехотворно. Голова у него моталась, как у тряпичной куклы. Он был пьян. Пьян в стельку. Пьян от европейского алкоголя, виски и коньяка из запасов, брошенных в Рангуне и Сингапуре.
Слушая речь Сайто, больно бившую по нервам, Клиптон вспомнил совет друга, долго жившего среди японцев: «Если придется иметь с ними дело, никогда не забывайте: они божественного происхождения. Это для них факт. Он неоспорим». Позже, размышляя об этом, Клиптон пришел к выводу, что нет на земле такого народа, который бы сомневался в своем божественном происхождении. И стал искать другие мотивы для безмерного самомнения японца. Вспоминая его речь, он увидел в ней все, что присуще любому человеку, не важно с Востока он или с Запада. За фразами, срывавшимися с губ японца, он угадывал весьма распространенные чувства: расовое превосходство, одержимость властью, опасение, что его не примут всерьез. Это опасение заставляло японца тревожиться и подозрительно вглядываться в лица слушателей, боясь увидеть на них улыбку. Сайто жил в британской колонии, он общался с англичанами, он не мог не знать, что им могут показаться смешными какие-то заявления или притязания японцев, что народ, у которого юмор в крови, охотно посмеивается над другим, которому неизвестно чувство юмора. Грубые выражения, беспорядочные жесты Сайто говорили о природной импульсивности, давно забытой в цивилизованном обществе. Клиптон невольно вздрогнул, услышав из уст японца похвалу дисциплине. Но, глядя на машущего руками паяца, отдал должное западному джентльмену хотя бы за то, что тот, и нагрузившись алкоголем, не терял достоинства.
Охрана с автоматами, окружившая пленников, грозно смотрела на них, помогая своему начальнику наводить страх. Офицеры-англичане, стоя впереди своих солдат, слушали начальника лагеря молча. Англичане сжимали кулаки, всеми силами сохраняя на лицах бесстрастие, беря пример с полковника Николсона, который повелел им встречать все проявления враждебности со стороны японцев со спокойным достоинством.
После вступления, которое должно было сразу ударить по мозгам, полковник Сайто перешел к главному. Он успокоился и заговорил почти торжественно, так что пленники понадеялись, что услышат что-то разумное.
– Слушайте меня все! Вы знаете, какому делу Его Императорское величество пожелало отдать силы английских пленных. Речь идет о железной дороге, которая свяжет столицы Таиланда и Бирмы, пройдя через четыреста миль джунглей, чтобы дать возможность ездить японским поездам и открыть путь в Бенгалию победоносной японской армии, которая уже освободила Таиланд и Бирму от тирании европейцев. Японии нужна эта железная дорога, чтобы продолжать свой победный путь, завоевать Индию и как можно скорее завершить эту войну. Значит, самое главное построить дорогу как можно быстрее. За шесть месяцев, как повелел Его Императорское величество. Это и в ваших интересах тоже. Как только война закончится, вы под охраной нашей армии сможете вернуться к родным очагам!
Тон полковника Сайто стал еще более сдержанным, словно алкогольные пары выветрились окончательно.
– Вам еще неизвестно, каким будет ваш вклад, вклад пленников, собранных в этом лагере под моим началом, в строительство дороги. Я собрал вас, чтобы рассказать, каким он будет.
Вам предстоит построить всего два небольших отрезка пути, связку между другими перегонами. Но главная ваша задача построить мост! Мост через реку Квай, которую вы перед собой видите. Мост – вот что для вас главное! И он главное на всем нашем отрезке пути. Работа приятная. Она требует ловкости, а не умения. Вам будет принадлежать честь стать пионерами в сфере процветания Южной Азии…
Клиптон невольно отметил про себя, что такой стимул вполне мог использовать человек Запада.
Полковник Сайто наклонился вперед и застыл, взявшись правой рукой за саблю и вперив взгляд в первые ряда военнопленных.
– Работой будет руководить опытный японский инженер. За дисциплину отвечаю я и мои подчиненные. Помощников у меня хватает. Надеюсь, я доходчиво вам объяснил, почему отдал приказ английским офицерам по-братски трудиться рядом со своими солдатами. Обстоятельства не позволяют нам кормить бесполезные рты. Уверен, мне не придется повторять мои приказы. Иначе…
Полковник вновь впал в ярость и замахал, как вначале, руками, став похожим на сумасшедшего.
– Иначе я начну применять силу. Ненавижу англичан. Расстреляю всех, если понадобится! Я не буду кормить лентяев! Болезнь не оправдание. Больной должен совершать усилия. Если понадобится, я построю мост на ваших костях. Я ненавижу англичан. Все на работу завтра на рассвете. Собираетесь здесь по свистку. Отряд офицеров строится отдельно. Выполняет такую же работу, как остальные. Получите инструмент и задание от японского инженера. И последнее напутствие от меня на прощанье, девиз генерала Ямасито: «Работать весело и с огоньком!» Не забывайте о нем!
Начальник лагеря спустился с возвышения и зашагал большими шагами к своим помощникам. Пленники беспорядочной толпой разошлись по своим баракам, подавленные болезненным красноречием лагерного начальника.
– Похоже, начальник вас не понял, сэр, – обратился Клиптон к полковнику Николсону. – Очевидно, придется прибегнуть к помощи международных конвенций.
Полковник пребывал в молчаливой задумчивости.
– Я тоже так думаю, Клиптон, – наконец ответил Николсон и прибавил очень серьезно: – Боюсь, нам придется пережить немалые потрясения.
Клиптон стал опасаться, что потрясения, предсказанные полковником Николсоном, не только не закончатся, едва начавшись, но поведут к какой-нибудь непоправимой трагедии. Он был врачом, а значит, единственным офицером, не заинтересованным впрямую в отстаивании своих прав.
Он не подлежал отправке на общие работы, так как занимался калеками, пострадавшими во время жуткого похода по джунглям, а таких было очень много. С утра пораньше Клиптон явился в жалкую хижину, торжественно именуемую «госпиталь», и оттуда наблюдал за первой стычкой. Она повергла его в крайнюю тревогу.
Охрана свистками и криками разбудила пленных затемно. Ночью их донимали духота, москиты, они ворочались на жестких неудобных нарах, не выспались, не отдохнули и вышли на построение мрачные и недовольные. Офицеры собрались в указанном им месте. Полковник Николсон дал им четкие указания:
– Пока не затронута наша честь, будем проявлять добрую волю. Я тоже приду на развод.
Всем было понятно, что повиновение приказам полковника Сайто дальше этого не пойдет.
Построившись, пленные долго стояли, зябко ежась от сырости. С первыми лучами солнца на площадке появился начальник лагеря с подчиненными ему офицерами и инженером, который должен был руководить работами. Сайто смотрел угрюмо, но когда увидел английских офицеров, выстроившихся позади своего начальника, лицо его просветлело.
Подъехал грузовик с лопатами. Инженер начал раздавать их. Полковник Николсон сделал шаг вперед и попросил разрешения поговорить с начальником лагеря. Лицо Сайто помрачнело. Он не сказал ни слова, но англичанин сделал вид, что принял молчание за согласие, и подошел к японцу.
Клиптон видел Николсона со спины и не мог судить, что он делает. Но вот полковник встал боком, и тогда он увидел, что их командир сует под нос японца книжицу и тычет в нее пальцем, указывая параграф. Разумеется, это был «Manual of Military Law». Сайто, похоже, находился в недоумении. Клиптон вдруг понадеялся, что сон пошел японцу на пользу, но тут же понял, что понадеялся зря. Возможно, вчерашняя речь помогла ему спустить пары, и он несколько успокоился, но необходимость «не ударить лицом в грязь» по-прежнему была главной и диктовала все поступки и решения. Начальник лагеря налился кровью. Он считал, что покончил с этой историей, и нате вам, англичанин упорствует! Упрямство пленного англичанина вызвало у японца неописуемую ярость. Между тем полковник Николсон, водя пальцем по строчкам, продолжал негромко читать, не замечая, какие перемены произошли с его собеседником. Клиптон прекрасно видел, как изменилось лицо Сайто, он готов был закричать, предупредить Николсона. Не успел. В одно мгновенье Сайто левой рукой вырвал у полковника книжицу, а правой дал ему пощечину. Глаза у него вылезали из орбит, он наклонился к Николсону и осыпал его японскими и английскими ругательствами.
Полковник Николсон не ожидал ничего подобного, но вопреки своему изумлению сохранил спокойствие. Он поднял упавшую в грязь книжку, выпрямился перед японцем, выше которого был на целую голову, и буднично сказал:
– Довожу до вашего сведения, полковник Сайто: поскольку японские власти не подчиняются законам, действующим во всем цивилизованном мире, мы считаем себя свободными от обязательств перед вами. Мне остается лишь поставить вас в известность о приказе, который я отдал. Офицеры работать не будут.
Он говорил, никак не отвечая на второй наскок японца, еще более злобный. Сайто, похоже, обезумев от ярости, привстал на цыпочки и ударил Николсона кулаком по лицу.
Противостояние обострилось. Несколько офицеров вышли из рядов и приближались к японцам с угрожающим видом. По рядам солдат пробежал недовольный ропот. Японские офицеры выкрикнули короткие команды, охрана взяла автоматы на изготовку. Полковник Николсон попросил своих офицеров вернуться на свои места и приказал солдатам сохранять спокойствие. Из губы у него текла кровь, но он сохранял неизменное достоинство.
Сайто был вне себя, он отступил на шаг, и рука его потянулась к кобуре револьвера. Но тут он опомнился. Сделал еще несколько шагов назад и отдал приказ угрожающе спокойным голосом. Охрана окружила пленников и подала им знак двигаться. Пора было отправляться к реке на строительные работы. Кое-кто из солдат стал протестовать, были слабые попытки сопротивления. Многие с тревожным беспокойством смотрели на полковника. Полковник дал им знак, что надо повиноваться. Вскоре колонна исчезла в джунглях. Английские офицеры остались стоять на площадке лицом к лицу с полковником Сайто.
Сайто все тем же спокойным голосом отдал еще какой-то приказ, внушив Клиптону большую тревогу. Солдаты охраны ушли и вернулись с двумя пулеметами, которые стояли у входа в лагерь. Они разместили их справа и слева от своего начальника. У Клиптона тоскливо засосало под ложечкой. Он наблюдал за происходящим через щель в стене своего бамбукового «госпиталя». За спиной у него лежали вповалку человек сорок, покрытых гниющими язвами. Несколько человек подобрались поближе и смотрели вместе с доктором. Один глухо воскликнул:
– Док! Они не посмеют! Не может такого быть! Не осмелится на это желтая обезьяна! А нашему старикану хоть бы что! Уперся и ни с места!
Клиптон, напротив, не сомневался, что «желтая обезьяна» осмелится. И большинство офицеров, стоявших за спиной своего полковника, разделяли с ним эту уверенность. В Сингапуре они не раз видели массовые расстрелы в качестве наказания. Было очевидно, что Сайто отправил остальных на работу, избавляясь от лишних свидетелей.
После того как пулеметы были установлены, полковник Сайто заговорил по-английски и отдал приказ офицерам разобрать лопаты и отправиться на работу.
В ответ снова послышался голос полковника Николсона. Он объявил, что приказу не подчиняется. Все стояли, не двигаясь. Сайто дал новую команду. В пулеметы вставили ленты, их дула направили на офицеров.
– Док! – простонал солдат рядом с Клиптоном. – Док! Старикан не поддастся, это я вам говорю. Он же не понимает! Надо что-то делать!
После этих слов Клиптон очнулся, до этого его как будто парализовало. Ему тоже было совершенно ясно, что «старикан действительно не поддастся». У него не укладывалось в голове: неужели Сайто пойдет до конца? В самом деле, нужно было срочно что-то делать, как сказал ему солдатик. Объяснить полковнику Николсону, что он не имеет права жертвовать двумя десятками живых людей из упрямства и любви к принципам. Что его честь и достоинство не пострадают, если он склонит голову перед грубой силой, как делают все в других лагерях. Убедительнейшие слова рвались с губ Клиптона, он выбежал из «госпиталя» и кинулся к Сайто.
– Дайте мне одну минуточку, полковник, – закричал он. – Я сейчас ему все объясню!
Полковник Николсон строго взглянул на доктора:
– Отставить, Клиптон! Мне нечего объяснять. Я прекрасно знаю, что делаю.
Доктор даже не смог подбежать к начальнику лагеря. Охрана схватила его и крепко держала. Однако его неожиданное вмешательство, похоже, не осталось без последствий. Полковник Сайто колебался и размышлял. Клиптон торопливо кричал ему по-английски, зная, что остальные японцы его не поймут.
– Имейте в виду, полковник, я свидетель, я видел все, что происходило! Я и еще сорок человек больных в госпитале! Вам не удастся выдать это за коллективный мятеж или попытку к бегству!
Доктор выложил последнюю, но совсем не козырную карту. Разумеется, Сайто должен будет объяснять начальству причину расстрела англичан, и ему не нужны свидетели англичане. По логике вещей, он сейчас или расстреляет их всех вместе, заодно с больными и доктором, или подумает и отложит расправу.
Клиптон почувствовал, что ход был удачным. Сайто глубоко задумался. Его душила ненависть, он не хотел чувствовать себя униженным в случае, если не настоит на своем. Однако он не отдавал приказа стрелять. Не отдавал и других приказов солдатам, застывшим на изготовку у пулеметов. Им пришлось сидеть у пулеметов долго. Очень долго. Сайто не желал «ударить лицом в грязь» и распорядиться, чтобы пулеметы увезли с площадки. Японцы так и просидели большую часть утра, не шевелясь, возле своих орудий до тех пор, пока начальство не покинуло площадку.
Успех был, но весьма условный. Клиптон и подумать боялся, что ожидает бунтовщиков, но утешал себя тем, что пока они избежали худшего. Охрана отвела офицеров в лагерную тюрьму. Николсона в сопровождении двух могучих корейцев из личной охраны Сайто повели в кабинет начальника лагеря, небольшую комнатенку, рядом с его личной комнатой, где он спал. Сайто постоянно туда наведывался и прикладывался к бутылке. Сейчас Сайто шел позади своего пленника и, войдя, тщательно закрыл за собой дверь. У Клиптона, человека по натуре чувствительного, сжалось сердце, когда он услышал удары.
Охранники избивали полковника не меньше получаса, а потом отправили в хижину, где не было ни лежака, ни табуретки и где он был вынужден ложиться в жидкую грязь, если уставал стоять. В день ему выдавали чашку риса, посыпанного солью. Сайто предупредил: пока Николсон не научится слушаться, ничего лучшего ему не ждать.
Всю неделю полковник видел только охранника корейца, похожего на огромную гориллу, который по собственному почину добавлял еще соли в рис. И все же полковник глотал пересоленый рис, выпивал залпом скудную порцию воды и укладывался на землю, стараясь быть выше лишений и мучений. Выход из хижины был ему запрещен, и она превратилась в зловонную клоаку.
Через неделю Клиптон добился разрешения увидеться с полковником. Накануне посещения Сайто вызвал доктора к себе. Деспот показался Клиптону угрюмым и неспокойным. Он понял, что его грызут гнев и тревога, которые он пытался скрыть, заговорив бесстрастным тоном.
– Не во мне причина происходящего, – заявил он. – Мост через реку Квай должен быть построен в кратчайшие сроки, и японский офицер не имеет права терпеть подобные выходки. Доведите до его сведения, что я не уступлю. Скажите, что из-за его упрямства на таком же режиме находятся все офицеры. Если этого будет недостаточно, солдаты тоже пострадают от его упрямства. Я не трогал вас и ваших больных, доктор. Я был так добр, что освободил их от работы. Но если он будет упорствовать, я сочту свое освобождение нарушением дисциплины.
Этой угрозой Сайто завершил аудиенцию, и Клиптона отвели к узнику. Врач не мог не ужаснуться жутким условиям, в которых находился его командир. Обеспокоило его и физическое состояние полковника: он исхудал, ослаб, был на грани истощения. Голос Николсона был едва слышен и казался эхом того властного баритона, который еще звучал в ушах доктора. Но, как оказалось, внешнее не повлияло на внутреннее. Настрой полковника Николсона не претерпел никаких перемен. Он повторял все то же самое, только глухим слабым голосом. Клиптон надеялся, что сумеет убедить его сдаться, но, увидев и услышав, понял, что рассчитывать ему не на что. Он скоро исчерпал заготовленные доводы и замолчал. Полковник даже не возражал ему, он просто прошелестел:
– Сообщите всем, что волю мою не сломить. Ни при каких обстоятельствах я не потерплю, чтобы офицеры моего полка стали чернорабочими.
Клиптон ушел от полковника, раздираемый противоречивыми чувствами. Он и восхищался им и приходил в отчаяние. Он не знал, герой перед ним или опасный тупой идиот. Он не видел другого выхода, как только молиться Господу Богу, чтобы Он как можно скорее забрал, окружив ореолом мученичества, опасного сумасшедшего, который своим упорством навлечет на лагерь на реке Квай катастрофу.
Угрозы начальника лагеря не были пустым сотрясением воздуха. Бесчеловечное отношение уже распространилось на всех других офицеров. Не щадили охранники и солдат, осыпая их бранью и побоями. Уходя от полковника, Клиптон не мог не думать, что ожидает его несчастных больных.
Сайто, как видно, ждал его. Он встретил его чуть ли не у карцера и спросил:
– Ну что?
Глаза у него были тоскливые. Он был трезв и казался подавленным. Клиптон сообразил, что полковник своим упорством подрывает авторитет начальника лагеря, и решил действовать тоже напористо.
– Что? Полковник Николсон никогда не уступит грубой силе. Его офицеры тоже. Увидев, как с ним обращаются, я могу только поддержать его.
Он заявил, что примененные к узникам меры наказания недопустимы не только с медицинской точки зрения, но и с точки зрения международного права. Он даже сказал, что подобная жестокость ничем не отличается от убийства.
Клиптон ждал, что Сайто набросится на него с кулаками, но тот только взглянул на него, пробурчал, что все это вина полковника, и быстро ушел. Доктору вдруг показалось, что японец, в общем-то, не злой человек, а его жестокость объясняется страхом, а страхи у него разные: с одной стороны, он боится начальства, перед которым отвечает за строительство моста, с другой – подчиненных. Он не хочет «ударить перед ними лицом в грязь», показать, что не может заставить пленных слушаться.
Клиптону с присущей ему склонностью к обобщениям вдруг подумалось, что именно страх как перед вышестоящими, так и перед нижестоящими – главная беда каждого человека. Когда он сформулировал для себя эту мысль, то вспомнил, что когда-то, кажется, даже встречал что-то вроде афоризма на эту тему. И это ему было приятно. Размышления отвлекли его от эмоций, он немного успокоился. Продолжая размышлять и уже входя к себе в «госпиталь», он подумал, что всеми остальными бедами и, возможно, самыми страшными, мы обязаны тем, у кого вообще не было ни начальников, ни подчиненных.
Начальник лагеря, похоже, тоже размышлял. В следующую неделю с полковником Николсоном обращались немного лучше, и в конце ее Сайто навестил узника и спросил, будет ли он, наконец, вести себя как «джентльмен». Он пришел совершенно спокойным, рассчитывая, что в полковнике заговорит голос разума, но, столкнувшись с его отказом говорить на затронутую тему, вновь закусил удила и впал в ярость, которая превращала его в дикаря. Узника снова избили, и корейцу, похожему на гориллу, было приказано придерживаться режима первых дней. В приступах исступления Сайто не помнил самого себя. Он набросился с кулаками на корейца, обвинив его в преступной мягкости. Размахивал револьвером, грозя собственной рукой расстрелять обоих нарушителей порядка и дисциплины.
Клиптон попытался снова вмешаться, но был избит. Его больных, всех, кто только мог держаться на ногах, отправили на работу. Они потащились на стройку и взялись за тачки с землей, чтобы их не забили до смерти. В лагере на реке Квай воцарился на несколько дней террор. Полковник Николсон отвечал на унижения высокомерным молчанием.
В душу полковника Сайто, похоже, вселялись по очереди то душа мистера Хайда, способного на любую жестокость, то душа доктора Джекила, гораздо более человечного. Разгул насилия сменился щадящим режимом. Полковник Николсон вновь был поставлен на лагерное довольствие и даже получил дополнительный паек, положенный больным. Клиптону было разрешено навещать его и лечить. Сайто объявил ему, что он отвечает головой за здоровье полковника.
Однажды вечером Сайто приказал привести Николсона к себе и отослал охранников. Оставшись с пленником с глазу на глаз, он разрешил ему сесть, достал банку американской тушенки, пачку сигарет и бутылку отличного виски. Он сказал Николсону, что его как военного глубоко восхищает поведение полковника, но идет война, и не все здесь от них зависит. Николсон должен понять, что он, Сайто, подчиняется приказам своего начальства. Начальство требует, чтобы мост через реку Квай был построен в кратчайшие сроки, а значит, все, у кого есть руки, должны работать на строительстве моста. Николсон отказался от тушенки, сигарет и виски, но с интересом выслушал все, что сказал ему Сайто. И спокойно ответил, что Сайто понятия не имеет, как должна быть организована работа на таком сложном предприятии, как строительство моста. И вновь изложил свои первоначальные доводы. Выходило, что они так и не сдвинулись с места. И никто на свете не мог бы сказать, останется ли начальник лагеря вменяемым или вновь впадет в неистовое безумие гнева. Полковник Сайто долго сидел молча. Очевидно, этот вопрос решался в таинственных высях Вселенной. Николсон воспользовался его молчанием и задал ему вопрос. Он спросил:
– Могу я у вас узнать, полковник Сайто, вы удовлетворены результатом первых дней работы?
Вопрос был с подковыркой. И вполне мог склонить чашу весов в сторону яростной истерики, так как работы начались крайне неудачно, и это было не менее важной заботой начальника лагеря. От этих работ зависело его положение, от поединка с англичанином – его честь. Но этот час не был часом мистера Хайда. Полковник Сайто опустил глаза и без особой уверенности пробормотал что-то невразумительное. Потом он всучил полковнику Николсону полный стакан виски, выпил сам солидную порцию и сказал:
– Полковник Николсон, я не уверен, что вы меня правильно поняли. Между нами не должно быть недомолвок. Когда я приказал всем офицерам выйти на работу, я не имел в виду вас, их командира. Мой приказ касался всех остальных.
– Ни один офицер не станет землекопом, – ответил полковник Николсон и поставил стакан с виски на стол.
Сайто нетерпеливо дернулся, но сдержался.
– Я уже несколько дней размышляю над этим, – снова заговорил он. – Думаю, что мог бы подыскать для майоров работу в администрации. Только младшие офицеры выйдут на земляные работы и…
– Ни один офицер не возьмет в руки лопаты, – повторил полковник Николсон. – Офицеры должны командовать своими солдатами.
Больше начальник лагеря уже не сдерживался. Полковника Николсона вернули в хижину, но он считал, что раз он не сдал своих позиций, выдержав побои, угрозы, голод, посулы и подкуп, противнику ничего не остается, как в ближайшее время сдаться.
Работы шли из рук вон плохо. Полковник Николсон, спросив, доволен ли начальник лагеря их результатом, наступил ему на больную мозоль. И не был не прав, когда предположил, что обстоятельства вынудят японца пойти на попятный.
Прошло три недели, а строительство моста не только не было начато, но даже подготовительные работы пленные делали настолько плохо, что часы и дни уходили на исправление ошибок и огрехов. Солдат возмущало обращение с их командиром. Командир восхищал своей отвагой и твердостью. Поток брани и побоев, которым осыпали их охранники, обижал их и раздражал. Пленники не желали служить рабами своего врага и возводить драгоценный для японцев мост. Англичане не видели своих офицеров, не слышали привычных команд и соревновались друг с другом: кто меньше сделает и причинит больше вреда под видом искреннего старания. Никакие наказания не уменьшали их вредительского пыла. Инженеру, сухонькому японцу, случалось плакать от безнадежности. Чтобы следить за всеми, не хватало охранников, а те, что были, не понимали, где узники вредят, а где нет. Разметку двух участков дороги уже делали и переделывали двадцать раз. Инженер тщательно рассчитал все необходимые повороты и разметил их белыми столбиками, но стоило ему отвернуться, как белые столбики переставляли, и будущая дорога превращалась в угловатый причудливый лабиринт. Японец, вернувшись, только жалобно всплескивал руками. Опоры, которые вбивались в противоположные берега реки и на которых должен был держаться мост, оказывались на разных уровнях и никогда одна напротив другой. Одна из бригад вдруг старательно принялась копать землю и выкопала что-то вроде кратера, который был гораздо глубже намеченного уровня. Ничего не смысливший в деле охранник радовался, что пленные наконец-то работают с огоньком. Но вот появился инженер и пришел в ярость, он стал колотить и пленников и охранников. Те поняли, что их снова обманули, и принялись вымещать зло на поднадзорных. А толку что? Чтобы закопать эту яму, понадобился не один день.
Другая бригада была отправлена в джунгли, чтобы валить для моста деревья. Она рубила как на подбор самые кривые и самые непрочные. А то вдруг выбирали огромное дерево, долго его подрубали, чтобы оно упало в реку, откуда его невозможно было достать. Или находили деревья, изъеденные изнутри насекомыми, которые не выдерживали ни малейшей нагрузки.
Сайто, каждый день приходивший с инспекцией, ярился все сильнее. Он бранился, грозил, бил всех подряд, не исключая инженера, тот оправдывался и ссылался на никудышных работников. Сайто сыпал самыми страшными проклятьями и придумывал новые зверские меры, чтобы положить конец глухому сопротивлению пленных. Он измывался над ними, как может измываться мстительный тюремщик с неограниченной властью, который боится, что его разжалуют за несостоятельность. Тех, кого заставали на месте преступления, кто был замечен во вредительстве, привязывали к дереву, хлестали лозой с шипами и оставляли голых, окровавленных на долгие часы на милость муравьев и тропического солнца. Вечером товарищи приносили пострадавших в лихорадке со спиной, разбитой до мяса, к Клиптону. А он не имел возможности подержать их у себя подольше. Сайто не забывал о них. Как только они начинали передвигать ноги, их отправляли на стройку под специальный пристальный надзор. Несгибаемость этих сорвиголов трогала Клиптона до глубины души, вызывая иной раз на глаза слезы. Его изумляло, что они несмотря ни на что не сдаются. И всегда среди пострадавших находился кто-нибудь один, кто из последних сил приподнимал на носилках голову и едва слышно шептал, пытаясь подмигнуть, употребляя выражения, которые употребляли все пленные от Бирмы до Таиланда:
«Не построить им свой еб… мост, док! И еб… поезд их еб… императора не проедет через еб… реку их еб… стран. Наш еб… полковник прав, он знает, что делает! Увидите его, скажите, что мы с ним заодно и еб… обезьяне никогда не справиться с еб… английской армией!»
Никакие самые зверские наказания не достигали цели. Люди к ним привыкали. Пример полковника Николсона кружил им головы сильнее пива и виски, о которых в лагере они успели забыть. Если после жестокого наказания парень с подорванным здоровьем больше не мог рисковать своей жизнью, находился другой, кто шел на риск. Они сменяли друг друга бесперебойно. Клиптон ставил этим простым парням в особую заслугу, что они не покупались на притворную ласковость начальника лагеря, свойственную ему в грустные часы, когда все привычные наказания так ни к чему не повели, а новых он пока еще не придумал.
И вот однажды комендант лагеря собрал всех пленных у своей конторы, сняв с работы пораньше, чтобы они «не переутомились», как он им объяснил. Он раздал всем рисовые колобки и фрукты, купленные у тайских крестьян в соседней деревне, сказал, что это «подарок от японской армии, желающей, чтобы они лучше работали». Он оставил заносчивость и решил сыграть на панибратстве. Теперь он говорил, что он тоже простой деревенский парень и хочет одного: выполнить свой долг, не имея неприятностей. Офицеры, сказал он, отказались от работы и перевалили ее на плечи рядовых. Он понимает недовольство простых солдат и не винит их. Больше того, он им сочувствует. И своей собственной властью он уменьшит для них норму. Инженер определил ее как полтора куба земли в день, а он просит делать их по кубу в день на человека. Он уменьшает норму, понимая, сколько у них тягот, но страдают они не по его вине. Он надеется, что его дружеская помощь, жест доброй воли поможет им поскорее закончить нехитрую работу, а вместе с ней и проклятую войну.
В конце речи голос полковника Сайто звучал почти умоляюще. Но просьбы и потачки помогли делу не больше пыток и наказаний. На следующий день все выполнили норму. Все, как один, тщательно выкопали свой кубометр земли. А кое-кто даже больше. Но гора земли выросла совершенно не там, где ей было положено, и выглядела издевкой.
Сайто сдался. Он исчерпал все свои средства и возможности. Упорство пленных довело его до самого жалкого состояния. Несколько дней он разгуливал по лагерю с видом загнанного быка, которого вот-вот поведут на бойню. Дошел до того, что стал упрашивать молоденьких лейтенантов самим выбрать для себя работу и обещал премии и более мягкий режим по сравнению с обычным. Но ни один человек не дрогнул. А коменданту лагеря между тем грозила инспекция высокого японского начальства, и он пошел на позорную для себя капитуляцию.
Он предпринял отчаянную попытку «не ударить лицом в грязь», замаскировав свое поражение, но она была такой жалкой, что не обманула даже его собственных подчиненных.
7 декабря 1942 года, в годовщину вступления в войну Японии, полковник Сайто объявил, что в честь столь великого праздника он объявляет амнистию всем наказанным. Он вызвал к себе полковника Николсона и сообщил ему о режиме наивысшего благоприятства: офицеры будут избавлены от ручного труда. Но, в свою очередь, он надеется, что офицеры приложат все силы, чтобы их люди трудились с полной отдачей.
Полковник Николсон пообещал посмотреть, чем сможет помочь. Как только все позиции стали соответствовать правилам, он не видел причины, по которой не должен помогать победителям осуществлять свои планы. А по его мнению, в любой цивилизованной армии долг офицера отвечать за поведение своих солдат.
Капитуляция японцев была полной. Англичане отпраздновали свою победу песнями, криками «ура» и дополнительной порцией риса, который, скрипя зубами, приказал выдать пленным Сайто. Сам комендант лагеря заперся ранним вечером у себя в комнате, оплакал свою поруганную честь и принялся топить горе в виски, которое пил в одиночестве. Пил, пока не свалился мертвецки пьяным на постель, что было для него большой редкостью, потому что он обладал редким даром держаться на ногах после самых варварских коктейлей.
Полковник Николсон вместе с майором Хьюзом и капитаном Ривзом, своими постоянными советчиками, двигался к реке Квай по насыпи, которую насыпали пленные. Он шел не спеша. Никто не подгонял его. Сразу после освобождения он одержал вторую победу, получив для себя и своих офицеров четыре дня отдыха в качестве компенсации за несправедливые гонения. Сайто сжал кулаки при мысли об очередном промедлении, но смирился. Он даже отдал приказ о достойном обращении с пленниками и съездил по морде одному из своих солдат, когда ему почудилась ироническая усмешка.
Полковник Николсон попросил четыре дня отдыха не только для восстановления сил после пройденного ада, он хотел поразмыслить о создавшемся положении, обсудить его со своим штабом, выработать план действий, как поступает каждый разумный начальник. Николсон терпеть не мог импровизаций и продвижения вперед наобум.
Ему не составило труда понять, что его солдаты трудились из рук вон плохо. Хьюз и Ривз, увидев потрясающие результаты их деятельности, оценили их точно так же.
– Хорошенькая насыпь для железной дороги! – сказал Хьюз. – Предлагаю отметить, сэр, ответственных в приказе полка. Как только представишь себе, что по ней должны идти поезда с военным снаряжением!
– Замечательная работа, – подхватил капитан Ривз, в прошлом инженер общественных строительных работ. – Ни один разумный человек не поверит, что кто-то задумал проложить дорогу по этим русским горкам. Я предпочел бы еще раз встретиться с японской армией, чем хоть раз прокатиться по такой дороге.
Полковник некоторое время молчал, потом задал вопрос:
– Как, по вашему мнению, Ривз, я имею в виду, мнению инженера, эта насыпь может на что-нибудь пригодиться?
Ривз подумал и ответил:
– Вряд ли, сэр. Лучше всего бросить этот мартышкин труд и построить другую, немного подальше.
Лицо полковника Николсона становилось все более озабоченным. Он покачал головой и молча пошел дальше. Чтобы составить мнение, ему нужно было осмотреть всю стройку.
Они вышли на берег реки Квай. Человек пятьдесят пленных, в одних набедренных повязках, которые японцы выдали в качестве спецодежды, ковырялись возле реки в земле. Охранник с автоматом на плече прохаживался неподалеку от них. Другая партия копала землю чуть подальше. Третья нагружала землей бамбуковые носилки и ссыпала ее в джунглях вдоль линии, намеченной белыми столбиками. Изначально трасса должна была идти перпендикулярно берегу, но из-за бестолковости и злонамеренности пленных она шла теперь почти параллельно. Инженера японца не было. Полковник Николсон увидел его на противоположном берегу. Размахивая руками, он что-то втолковывал тем, кого по утрам переправляли туда на плотах. И на этом берегу были слышны его крики.
– Кто делал разметку и ставил столбики? – спросил полковник, остановившись.
– Он делал, сэр, – ответил капрал англичанин, вытянувшись во фронт перед командиром, и ткнул пальцем в сторону инженера. – Он делал, а я ему помогал маленько. Как уйдет, я кое-что поправлю. У нас с ним разное на уме, сэр.
Охранник находился поодаль, капрал этим воспользовался и дружески подмигнул полковнику. Полковник Николсон не откликнулся на знак взаимопонимания и смотрел все так же мрачно.
– Я все понял, – сказал он ледяным тоном.
И, не прибавив ни слова, двинулся дальше, заметив еще одного капрала, остановился. Этот вместе с несколькими рядовыми освобождал дорогу от гигантских корней. Под бесстрастным взором японского охранника они с большим трудом тащили их вверх по склону, вместо того чтобы отправить вниз, в овраг.
– Сколько человек здесь сегодня работает? – тоном начальника спросил у охранника полковник.
Охранник посмотрел на него с недоумением, он не мог понять, смеет ли пленный говорить с ним таким тоном. Однако тон был настолько властным, что он так и остался стоять и молчать. Зато капрал мгновенно вытянулся по стойке «смирно» и не слишком уверенно ответил:
– Двадцать или двадцать пять, сэр, точно сказать не могу. Одному стало плохо, как только мы сюда пришли. Утром он был в порядке, а тут солнечный удар или не понятно что. Трое, а то и четверо ребят понесли его в лазарет, сэр, сам он ходить не мог. Он из нас самый тяжелый, самый здоровенный. Они еще не вернулись, сэр. Без них мы сегодня норму не выполним, сэр. Можно подумать, все на свете против этой дороги.
– Капралы должны знать точно, сколько рядовых у них в подчинении, – отчеканил полковник. – И какая у вас норма?
– Куб земли на человека в день, сэр, выкопать и вывезти. А тут еще эти проклятые корнищи. Мне думается, нам сегодня нормы не одолеть.
– Скорее всего, – сухо уронил полковник и удалился, пробормотав себе под нос что-то неразборчивое. Хьюз и Ривз последовали за ним. Полковник со своими сопровождающими поднялся на возвышение, откуда ему были видны река Квай и стройка. Река Квай в этом месте достигала ста метров в ширину, берега уходили высоко вверх. Полковник внимательно осмотрел всю местность, затем обратился к подчиненным. Голос его обрел былую значительность, хотя изрекал он общеизвестное.
– Эти люди, я имею в виду японцев, очень быстро и совсем недавно вышли из состояния варварства. Они пытаются копировать наши методы, но не могут их освоить. Стоит убрать образец, и они теряются. Вот и здесь, в этой речной долине, они не способны справиться со строительной задачей, которая требует мозгов. Японцы не знают, что, потратив время на обдумывание, ты выиграешь его, а действуя наобум, потеряешь. Что вы на это скажете, Ривз? Мосты и железные дороги ведь ваш конек, не так ли?
– Точно так, сэр, – отозвался капитан с присущей ему живостью. – В Индии я построил не меньше десятка таких мостов. С материалом, который нам могут поставить эти джунгли, и с таким количеством рабочих рук, какое мы имеем, опытный инженер построит этот мост за полгода. Сказать по чести, безграмотность этих японцев доводит меня до белого каления.
– Меня тоже, – признался Хьюз. – Сознаюсь, зрелище этой безобразной анархии погружает меня в отчаяние. Ведь так просто…
– Надеюсь, вы не думаете, – сурово оборвал его полковник, – что меня радует это безобразие? Все, что увидел сегодня утром, для меня удар.
– В любом случае мы можем быть спокойны относительно вторжения в Индию, – засмеялся капитан Ривз, – если, в самом деле, эта железная дорога должна была послужить этому, как сказали нам японцы. Мост через реку Квай пока не готов выдерживать их поезда.
Полковник Николсон устремил свой невинный голубой взор на собеседников и высказал свою мысль:
– Полагаю, джентльмены, нам всем понадобится немало твердости, чтобы прибрать наших людей к рукам. Общаясь с варварами, они усвоили их разгильдяйские привычки и лень, немыслимые у английского солдата. Понадобятся терпение и такт, потому что не они в ответе за то, что произошло. Им нужен авторитет, у них его не было. Битье не замена авторитета. Мы в этом убедились. Они участвовали в бессмысленной суете, лишенной всякого позитива. Азиаты показали нам свою полную неподготовленность в деле руководства и управления.
Полковник замолчал, а офицеры задумались, прикидывая про себя, нет ли в его речи подспудного смысла. Нет. Смысл был ясен. Язык полковника не подразумевал подтекстов. Он все называл своими именами. Хорошенько подумав, Николсон продолжал:
– Поначалу мы должны проявить понимание, я рекомендую это вам и скажу об этом всем другим офицером. Но наша терпеливость никогда не обернется слабостью, иначе мы падем так же низко, как эти варвары. Впрочем, я поговорю с людьми сам. С сегодняшнего дня мы будем искоренять недопустимые нарушения. Ни под каким видом люди не должны покидать работу. Капралы должны незамедлительно полно и точно отвечать на вопросы, которые им задают. Уверен, мне не придется повторять, что мы искореним саботаж и нелепую самодеятельность. Железнодорожные пути должны лежать горизонтально, это вам не русские горки, как вы очень точно выразились, майор Ривз…