Москва модернистская: исторический очерк
Период, охваченный в этой книге, начинается с постановления о борьбе с излишествами в архитектуре, а заканчивается бесславным концом самого СССР. За эти три с половиной десятилетия Москва изменилась больше, чем за всю свою историю. Переход к индустриальным методам на рубеже 1950–60-х годов позволил многократно увеличить темпы и масштабы строительства. Почти 60 % ныне существующих зданий было построено в 1956–1995 годах. В 1960-м, когда границей Москвы стала кольцевая автодорога, территория города выросла с 35 637 до 87 870 гектаров (для сравнения – в 1917-м площадь города составляла всего 17 619 га).
Главным приоритетом было строительство жилья: сталинская реконструкция Москвы в довоенные и послевоенные годы была ориентирована на создание парадных ансамблей, а не на решение насущных проблем жителей. К середине 1950-х москвичи, за исключением узкой прослойки партийной номенклатуры и обласканной властью творческой, научной и технической элиты, ютились в перенаселенных коммунальных квартирах, подвалах и бараках. Лозунг «Каждой семье – отдельную квартиру» был настолько привлекательным, что отодвинул на время все другие соображения. В своей эпохальной речи на Всесоюзном совещании строителей в декабре 1954 года Никита Хрущёв фактически обвинил архитекторов в разбазаривании народных средств на «излишества» ради собственного тщеславия – до секретного доклада о культе личности Сталина, диктовавшего архитектурную политику в течение 20 лет, оставалось больше года. Но и потом несправедливость не была исправлена: архитектура, официально переставшая быть искусством, надолго оказалась подчинена строителям.
Ю. Шевердяев, В. Воскресенский, А. Болтинов. Гостиница «Интурист» на улице Горького. 1960–1965. Снесена в 2002 году
Главной задачей созданных в 1960-х крупных проектных институтов была разработка типовых проектов, позволяющих максимально быстро и дешево строить необходимые обществу здания. По идее, в такой ситуации, не оставлявшей места для авторского творчества, архитектура должна была стать полностью анонимной и безличной, однако этого не произошло. Искусство архитектуры обладает слишком большой символической силой, чтобы государство могло пренебречь такой возможностью. Значимые здания продолжали строиться по индивидуальным проектам. Кроме того, оставалась ниша экспериментального проектирования, открывающего перспективу на будущее, когда возросшие материальные ресурсы сделают строгую экономию излишней.
Поиск нового архитектурного языка, как и в 1930-х годах, когда происходил поворот к «освоению классического наследия», шел в ходе конкурсов: на Дворец Советов на Ленинских горах (1957–1959), на Дворец пионеров (1958–1959), на проект Всемирной выставки 1967 года, от проведения которой в Москве в конце концов отказались (1961–1962).
Отторжение историзирующей архитектуры и возвращение к модернизму сделало вновь актуальным наследие 1920-х годов. Обращение к нему было осторожным и подспудным – слишком сильна была травма, нанесенная разгромной критикой сталинского времени. Реабилитация архитектурного авангарда началась лишь в середине 1960-х, когда стали появляться публикации, посвященные архитектуре «первых лет Октября». Однако продолжали активно работать многие выпускники Вхутемаса – Вхутеина, живые носители этой традиции. Некоторые из них занимали ответственные посты, позволявшие оказывать широкое влияние на молодых современников: конструктивист Иван Николаев был в 1958–1970 годах ректором Московского архитектурного института, в 1972-м ученик Весниных Георгий Орлов стал президентом Международного союза архитекторов.
Большую роль играли международные контакты. Потеряв статус искусства и приблизившись к технике, архитектура на время выскользнула из сферы идеологического контроля и оказалась вольна широко заимствовать решения на Западе. После долгого перерыва СССР стал принимать у себя выставки, посвященные современной архитектуре разных стран: США, Франции, Италии, Финляндии и т. д. Профессора архитектурных вузов поощряли студентов перерисовывать образцы из зарубежных журналов. Чем выше по иерархии было положение архитектора, тем шире был его доступ к зарубежной информации и больше возможностей для поездок. Особо ответственные заказы сопровождались командировками для изучения зарубежного опыта. Живое знакомство с архитектурой других стран раззадоривало архитекторов, заставляло их искать новые способы обходить ограничения типовой архитектуры, нехватки средств, качественных материалов и квалифицированной рабочей силы. Удавалось это в тех случаях, когда предложения архитекторов увлекали заказчиков – руководителей министерств и ведомств, ректоров вузов, директоров НИИ и заводов.
Поводом для появления амбициозных сооружений с более щедрым финансированием и приоритетным режимом снабжения стали юбилеи: 50-летие Октябрьской революции в 1967-м и 100-летие Ленина в 1970-м. Неожиданный приток валюты в результате мирового энергетического кризиса 1973 года и повышения цен на нефть, крупным экспортером которой с этого времени становится СССР, вызвал к жизни ряд необычно крупных проектов. Воплощение их в большинстве случаев сильно затянулось, так как с середины десятилетия практически все строительные мощности были переброшены на объекты Олимпиады-80. Перерасход ресурсов на провалившуюся из-за бойкота Олимпиаду, международная изоляция Советского Союза вследствие вторжения в Афганистан, падение мировых цен на нефть подорвали возможности масштабного строительства, в большой степени сведя архитектуру 1980-х к завершению ранее начатых строек.
Градостроительное развитие Москвы подверглось не меньшей трансформации, чем архитектура. Действовавший на момент хрущёвской реформы генеральный план города был непригоден для новой модели развития. Пока строились комбинаты по выпуску железобетонных изделий, у градостроителей было время для разработки схемы размещения строительства, определявшей примерную планировку районов массового жилья на резервных территориях. От предыдущего генплана 1951 года схема, утвержденная в 1957-м, переняла идею формирования нового общегородского центра на Ленинских горах; не воплотившись в полной мере, она все же вылилась в приоритетное развитие Юго-Запада и сосредоточение здесь большого количества построенных по индивидуальному проекту сооружений.
Конкурсный проект Всемирной выставки 1967 года в Москве. Л. Павлов. 1962
Г. Елькин, Г. Крюков и др. Посадочный павильон аэропорта Шереметьево. 1964. Снесен в 2015 году
К 1960-му были готовы Технико-экономические основы (ТЭО) Генерального плана развития Москвы на 1961–1985 годы. Сам генплан приняли только в 1971 году, так что ТЭО (скорректированные в 1966-м) в течение 10 лет исполняли его роль. Главной задачей ТЭО было прояснить структуру жилого района, основанного на микрорайонном принципе, но также и определить места для районных центров, перенимающих часть функций общегородского центра в связи с выросшим масштабом города. В утвержденном в 1971 году генплане, подготовленном под руководством главного архитектора Москвы Михаила Посохина и призванном превратить Москву в образцовый коммунистический город, сохранилась унаследованная от плана 1935 года логика концентрической планировки, но она была отчасти компенсирована полицентризмом.
Территория делилась на восемь планировочных зон, каждая со своим центром, производственной базой и полным набором социальной инфраструктуры, включая образовательные, медицинские, культурные учреждения, предприятия торговли, стадионы, парки и т. д., так что жители могли бы удовлетворить все свои потребности, не покидая своей зоны. Центры радиальных планировочных зон были вытянуты вдоль их главных магистралей, и именно в их пределах строилось большинство индивидуально спроектированных зданий. К ним же потом постарались привязать спортивные сооружения Олимпиады. В центральной планировочной зоне, внутри Садового кольца, размещались административные и культурные учреждения общегородского, республиканского и союзного значения.
Проект развития системы магистралей. 1967
Молодежная бригада Моспроекта-2. Конкурсный проект реконструкции центра Москвы. 1966
Историческую застройку центра в 1960-х (как, впрочем, и в 1920-х, и в 1930–50-х) сохранять не собирались – только отдельные выдающиеся памятники. Предполагалось, что, когда на окраинах построят достаточно домов, чтобы расселить всех обитателей «ветхого жилья» (а к этому времени все исторические постройки, толком не ремонтировавшиеся с дореволюционных времен, стали ветхими), можно будет провести полную реконструкцию центра. Конкурс на проект реконструкции, прошедший в 1967 году, собрал проекты один радикальнее другого. Гигантские мегаструктуры, рядом с которыми Новый Арбат кажется детской игрушкой, высятся вдоль магистралей или сливаются в кольцо вдоль Садового. Замоскворечье превращается в сплошной парк с островками «очищенных» от своего окружения старинных церквей. Остров на Москве-реке наполовину срывается, образуя напротив Кремля просторную гавань. Многополосная магистраль рассекает город по оси Север – Юг, едва не задевая Кремль и погребая под собой ненавистную Лубянку…
За то, что фантазии архитекторов не осуществились и от исторической Москвы хоть что-то осталось, нужно благодарить прежде всего недостаточные успехи советской экономики: для реализации подобного проекта пришлось бы как минимум на несколько лет остановить строительство по всей стране. Но и сам вид конкурсных предложений, вкупе с воплощенным Новым Арбатом, заставил призадуматься. Настолько, что в конце 1960-х для нового строительства внутри Садового кольца были введены высотные ограничения, а в генплане 1971 года были предусмотрены восемь заповедных зон, в которых надлежало сохранять не отдельные здания, а целостную историческую среду.
Архитектура – первоклассный исторический свидетель. В ней запечатлеваются не только прямо на нее направленные правительственные указы и объективные экономические обстоятельства, но и более тонкие явления, такие как атмосфера в обществе. Здания, построенные в конце 1950-х – середине 1960-х годов, отражают невероятный оптимизм этой эпохи. Архитекторы, если и не верили буквально в обещанный к 1980 году коммунизм, были полны надежд на лучшее будущее. У них были для этого основания. По сравнению с первыми послевоенными годами экономика резко выросла, и какое-то время казалось, что стремительный рост будет продолжаться всегда. Изоляционизм сталинской культурной политики сменился невиданной открытостью: в 1957 году в Москве прошел Всемирный фестиваль молодёжи и студентов, в 1958-м – конгресс Международного союза архитекторов, в 1959-м на Московский международный кинофестиваль приехали звезды мирового кино… Запуск первого спутника (1957) и полет человека в космос (1961) вызвали всплеск веры в безграничные возможности технического прогресса.
Эйфория рубежа 1950–60-х годов быстро столкнулась с реальностью. Фиаско освоения целины и нехватка продовольствия, расстрел рабочих в Новочеркасске (1962), показавший границы гуманизации советской власти после Сталина, Карибский кризис (1962), едва не приведший к ядерной войне, отставка Хрущёва (1964), заставившая беспокоиться о возможных поворотах в политике, были неприятным холодным душем. Но параллельно расширявшееся поле возможностей для архитекторов помогало им абстрагироваться от этих событий. Удавалось им это до 1968 года, когда советские танки вошли в Прагу, навсегда раздавив возможность «социализма с человеческим лицом».
М. Посохин, А. Мндоянц. Интерьер конференц-зала СЭВ. 1963–1970
Окончательная утрата доверия к власти совпала с кризисом самого модернизма. Долетавшие из-за рубежа сигналы об обнаружившихся дефектах модернистского проекта в целом (программный текст постмодернизма, «Сложность и противоречия в архитектуре» Роберта Вентури, начали обсуждать в СССР вскоре после его публикации в США в 1966 году) вошли в резонанс с собственным опытом. Огромные территории, застроенные микрорайонами, перестали казаться таким уж достижением (и уже стало понятно, что заменить их на более совершенные через 25 лет не удастся), а сопоставление реализованных в центре крупных проектов с пусть деградировавшей, но живой и эстетически богатой исторической средой оказалось не в пользу модернизма.
Однако партийное руководство к этому моменту восстановило контроль над творческими аспектами архитектуры. Советскому зодчеству надлежало оставаться модернистским, но освоить бо́льшую монументальность. В атмосфере застоя архитекторы из романтических оптимистов превратились в прагматиков, если не сказать циников. Наиболее успешные из них мирились с необходимостью играть в предложенную властью игру и иногда отыгрывали себе возможность реализовать небанальные идеи, понемногу смещаясь от модернизма к постмодернизму. Те, в ком конформизма было недостаточно, пытались найти себе понимающих заказчиков и покровителей, а если это не удавалось, довольствовались созданием бумажной архитектуры или театральных декораций. До какой степени все они чувствовали себя стесненными заданными рамками, обнаружилось уже в 1990-е годы, когда долго подавляемые желания и фантазии выплеснулись наружу потоком постмодернистского китча.
Архитектура, прорвавшаяся сквозь эти тернии, редко получалась совершенной. Но она бывала изобретательной, полной энергии и радости нового, иногда наивной, иногда театральной или пафосной, а порой неожиданно деликатной. Разглядеть это не так сложно, нужно только непредвзято на нее посмотреть.