Быстро расправившись с анализами, меня укатили на рентген, который делала все та же шустрая медсестра. Некоторые неудобства были вызваны моей малоподвижностью, но, с помощью двух бравых хлопцев, все проблемы были оперативно решены. Сестра им вынесла благодарность и меня с ветерком транспортировали на место. На этом всё завершилось. То есть вообще завершилось.
Я ожидал, что операцию сделают почти сразу же. По горячим следам, точнее по припекающим, если говорить о моей пострадавшей части тела. Однако, вечер прошёл лишь в тревожном ожидании. Одолеваемый плохими предчувствиями, я промучился до полуночи. Соседи уже храпели аки былинные богатыри, а мне сон все никак не мог подарить спасительное забытие. Я пересчитал всех овец, а заодно собак и пастуха, сделал дыхательные упражнения, рекомендованные для успокоения и как-то незаметно для себя съехал с реальности. Я равнодушно наблюдал как поднимаюсь над кроватью. «Поскольку это сон, – сказал я себе, – то ничего страшного не происходит, надо вернуться на место и нащупать под собой кровать». Я пошевелил руками и ничего не почувствовал. Тут я очнулся.
Потрогав кровать, я понял две вещи. Во-первых, то, что я действительно сплю, а во-вторых, что всё не так, как кажется, особенно когда спишь. Это возымело положительный успокаивающий эффект, способствующий мягкому проваливанию в объятия Морфея. Сон не заставил себя ждать, но теперь отдаваться ему было легко и спокойно. До самого утра я парил, сначала робко и неуверенно, и только по коридорам госпиталя. Дежурное освещение наполняло приятным полумраком помещения, при этом скрадывая объёмы и все, что затаилось в тени углов и стен, недосягаемых для слишком мягкого света. Я несколько раз чиркал стены, потолок и некоторые предметы, так некстати расставленные у стен. К счастью все кончалось мирно, без разрушений и повреждений. Зато, когда я вырвался на волю из этого каменного склепа, то вздохнул полной грудью и чуть не запел от восторга. Передо мной был весь мир, и этот мир был моим. Замечтавшись, я налетел на выведенную на крышу госпиталя телевизионную антенну и от неожиданности ухватился за неё, а когда она стала прогибаться от моего веса, пришёл в себя, оттолкнулся и спикировал на землю. С удивлением посмотрел на скривлённую моими стараниями антенну и меня посетила одна глупая мысль.
Мне показалось забавным вернуться в расположение роты и подшутить над сослуживцами. Я был уверен, что ротный наряд спит, вместо того чтобы бдеть, неся ночную службу. Это был мой сон с моими правилами, поэтому всё должно было быть так, как хотел я. То, что я увидел на месте, моим представлениям соответствовало, и меня нисколько не удивило. Вытащив штык-нож из ножен дежурного, я поместил его в стол командира роты. Но этого мне показалось мало. Пролетев подобно “дикому, но симпатичному” привидению через ряды кроватей, я поменял по одному сапогу из каждой пары, выставленных на ночь перед кроватями. Напоследок, пролетая мимо штаба, не отказал себе в удовольствии заглянуть “на огонёк”. Прибрал фуражку раскачивающегося на стуле офицера и поместил её на знамя части. Довольный своей шуткой, я как-то сразу проснулся в уже опостылевшей кровати. Интересно было то, что сон я помнил весь, а такое случалось со мной редко. Сей факт положительно сказался на моем настроении, и я стал выдумывать какие ещё козни можно будет сотворить в следующем сне.
Однако следующий день заставил меня призадуматься. Утро принесло новости, что телевизор, выставленный в коридоре для всеобщего обозрения, перестал нормально принимать программы. Экран рябил полосами, застилался серой пеленой с блестящими нитяными всполохами.
– Ни на минуту нельзя оставить иродов окаянных, – причитала дежурная сестра, – до всего доберутся своими граблями! Признавайтесь, кто это сделал?
Подозрение в первую очередь пало на более здоровую часть контингента, то есть на моих соседей.
– Спали мы, как суслики. Ты же сама в коридоре сидела, должна была увидеть свет от экрана, если бы кто включил телек.
– И услышать, – добавил второй сосед.
Пока появившийся на работе Макарыч костерил дежурную сестру, которая “прошляпила” телевизор, один из курильщиков, считавших ворон вне помещений, заметил странность в раскорячившейся железке, торчавшей из крыши госпиталя. Железка явно торчала не по фэншую. Сложив два и два и досмолив сигаретки, солдаты важно прошествовали к начальнику госпиталя и просветили его насчёт пользы курения и решения телевизионного вопроса. В награду они были посланы на крышу, возвращать прежний вид антенне. На просмотр телевизора было наложено временное табу, по-видимому в назидание всем, чтоб неповадно было.
Совсем уж было приуныли больничные обитатели, как прискакал зам командира части по воспитательной работе подполковник Ковач и поднял на уши весь госпиталь.
Подполковнику отчаянно не везло в этот день. Всегда бодрый и энергичный, он обычно начинал день с пробежки, невзирая на погоду и физическое состояние, которое иногда случалось изрядно похмельным. Далее, заряженный позитивом, как кролик энерджайзер, он учинял карательные рейды по ротам, капая на мозги ротным и взводным, попутно проводя короткие поучительные беседы с личным составом, засчитывая их как политинформацию. Ввиду такой активности, для командования части, он считался полезным чудаком, которое “хождением в народ” себя не обременяло. Но в этот день все пошло наперекосяк. Начало катастрофы было заложено ночью, когда Ковач решил прогуляться по надобности. Какой-то чёрт вселился в любимого кота жены, который воспринял бредущую ночную фигуру подполковника как личного врага. Издав боевой клич, котяра атаковал из-за засады босую ногу и надкусил большой палец врага. Обалдевший от такой наглости Ковач, во-первых, резко проснулся, а во-вторых, вспомнив лихую молодость, совершенно машинально прописал оборзевшей животине штрафной удар со свободной ноги. Это было самой большой его ошибкой. Извиняла его лишь природная рефлекторность, как реакция на внешний раздражитель. Но для полного алиби нужно было ещё уверенно пролепетать, что “он первый начал”. Пролепетать удалось, а вот уверенности по-видимому и не хватило. Поэтому в ответ он получил не только половину бессонной ночи из-за болезненного пальца, но и испорченное утро от неприятного разговора с женой по поводу хромоты её любимца. Контрольный выстрел произвёл кот, нагадив в любимые кроссовки подполковника. Оскорблённый до глубины души, Ковач позорно ретировался из дому, провожаемый презрительным взглядом засранца, возлежащего на кухонном подоконнике. С таким прескверным настроением он ни свет, ни заря ворвался в расположение части, строя злобные планы боевой взбучки любому подвернувшемуся организму цвета хаки. Первым на себя удар приняли передовые части – наряд контрольно-пропускного пункта. На удивление подполковника, наряд нёс службу точно по уставу, встретив его бодро и с чётким докладом. Это бы прокатило в любой другой раз, но не в этот. После пятиминутного ора, в который Ковач вложил всю скорбь наболевшего домашнего унижения, наряд в полном составе был отправлен на гауптвахту. Настроение подполковника стало налаживаться, но первая жертва его только раззадорила. На всех парусах, подобно пиратскому бригу, настигающему гружёный золотом галеон, Ковач ворвался в помещение штаба и оторопел от увиденного. Дежурный по части, подставив кривонугую табуретку, которая не складывалась только благодаря честному слову и удерживающему её часовому, тянулся к верхушке знамени, на котором красовалась офицерская фуражка. “Отставить!” – завопил обалдевший Ковач. Часовой, услышав начальственный голос, вытянулся по струнке, табурет крякнул и сложился, лейтенант с повязкой дежурного вцепился в знамя. Древко знамени выдержало, а тумба, в которой оно стояло – нет. Дежурный повалился на часового, часовой повалился на пол и их вместе накрыло бархатным полотнищем знамени. Фуражка, сделав полукруг, откатилась к ногам подполковника. Не лопнул от возмущения Ковач только потому, что он смотрел на это безобразие раскрыв рот, через который тут же, как через предохранительный клапан парового котла выплеснулся такой поток армейского красноречия, что удивился даже сам подполковник. И потом, много позже он не никак не мог вспомнить то многообразие слов и выражений, так спонтанно вылившихся наружу. На этом фоне не вышедшая на физзарядку рота уже не казалась каким-то неординарным происшествием, но, тем не менее, явилась последней пулей, добившей его сознание и, как ни странно, успокоившей. Подполковник понял, что наступила череда неудач, а стоически принимать нахлобучки судьбы – это профессиональный долг каждого высокого командира, потому как смертельна для армии только паника, а первое, что у неё на пути – это каменное лицо командира, об которое должны разбиться все психические атаки противника. Посему к госпиталю Ковач подвалил весь деловой и непоколебимый, готовый даже к тому, что госпиталя не увидит вовсе.
Но госпиталь оказался на месте. Воодушевившись, он сразу развернул буйную деятельность в части освещения ситуации в рамках текущих политических событий в мире. Оказывается, в части произошёл полтергейст и группа офицеров штаба ведёт тщательное расследование множества происшествий.
Ковач сразу же уцепился за факт подрыва политического просвещения персонала госпиталя путём внесения деструктивных изменений в конструкцию антенны. Беседа была проведена с несколькими относительно здоровыми пациентами, дежурной сестре сделано внушение и на этом миссия Ковача завершилась. Прибывшие для приведения в порядок телевизионного вещания связисты поведали о переполохе, случившемся этой ночью в части.
Дежурный по части обвинил часового у знамени в оставлении поста в хулиганских целях. Части был нанесён материальный ущерб в виде сломанной табуретки, тумбы и поваленного знамени. Кроме незначительных лёгких ушибов, которые получил часовой и сам дежурный, пытавшийся дотянуться до своего головного убора, оба получили тяжёлую моральную травму, вынужденные выслушать тираду Ковача.
Одна из рот не вышла на физзарядку ввиду неразберихи с обмундированием. Случившуюся в расположении перепалку с руганью прекратил командир роты. Он распорядился создать посредине кучу из вещей, не опознанных в качестве собственных, а потом организовать их раздачу как на аукционе. Естественно, распорядок дня начался с серьёзного непорядка. Последним под раздачу попал дежурный по роте, отсутствие штык-ножа которого заметили только в конце имуществнно-вещевых процедур. Обнаруживший пропажу в своём столе, ротный пообещал запирать на ключ комнату от офонаревших в корягу сержантов, посмевших протирать солдатскими портками командирское кресло.
Новости нисколько не взволновали, а наоборот даже повеселили обитателей больничных покоев. Потому как связисты театрализовали свои рассказы, в самой части, по-видимому, реакция была схожей.
Меня же эти события изрядно смутили. С одной стороны, я нисколько не сомневался чьих рук все это дело, а с другой стороны, не мог взять в толк, как такое могло случиться. Здравый рассудок отказывался строить логические связи в виду абсурдности самой сути явления. Но один положительный момент безусловно был – повезло, что в своих проделках я не добрался до караула.
В неведении о своей судьбе я пребывал не так, чтобы и долго, всего пару дней. А потом появился Макарыч и попросил моих соседей покурить где-нибудь за пределами комнаты, а лучше и госпиталя.
Когда за ними закрылась дверь, старик подошёл к моей кровати с таким выражением лица, как будто собрался зачитывать мне некролог.
– Ну-с, молодой челобек, как самочубстбие? – разговор он начал хотя и дежурно, но бодро.
– Как ни странно, все лучше и лучше. А что с операцией, доктор? – действительно, с каждым днём постепенно уменьшались болевые ощущения. На кровати меня удерживал лишь синдром наболевшего места, к которому больно прикасаться скорее по привычке, чем по ощущениям.
– Я кстати к бам как раз по этому пободу, Базиль, простите Базилий. Случай у бас необычный. Да. – Он немного помолчал, как будто в раздумьях – продолжать или нет, а потом нехотя добавил – понимаете, рентген никаких осколкоб не обнаружил.
– Нет-нет, – замахал он руками, увидев, что я хотел возразить, – я бас прекрасно понимаю и берю, безуслобно берю что произошло бсе так, как бы сказали. Я сам бидел башу пятую точку, избините. Но… – тут он развел руками – у меня такой случай никогда не был.
– Так может рассосалось все, – подал я голос робкой надежды. – Металл тонкий. Может это и не алюминий был вовсе, а что-то к биологии чувствительное.
– А бы откуда знаете? Шутите? Это хорошо. Боюсь только бсё серьёзнее. Не растборился металл, а разошёлся по тканям.
– Как так разошёлся? Я что теперь, «железный человек»?
– А бот так разошёлся, мелкой пылью по окружающим тканям. Так что не «железный человек», а, простите, «железный зад». Збенеть будете от металлоискателя. Рамки такие быбают, знаете? Пока что бы не феномен, а збонарь. Дальше – будущее покажет. Кстати, о будущем. Сегодня прилетает борт. Так что заботу о башем будущем и здоробье берет на себя столица. – Он ещё раз развёл руками.
В дверь заглянула дежурная сестра.
– Сергей Макарович, тут к вам…
– Простите, – мимо сестры, протиснулся широкоплечий мужчина в тёмном костюме и наброшенным на плечи халате.
– Добрый день, Сергей Макарович, – поздоровался он вежливо, – вот мои документы. Только вот прибыли и значит сразу к вам…
Макарычу было продемонстрировано удостоверение и передана тонкая папка с несколькими листиками бумаги.
В дверях показался другой посетитель, поменьше габаритами, но в такой же униформе, как и первый. Он что-то зашептал сестре, увлекая её от двери в коридор.
– Ну что же, что же, добро пожаловать б мой кабинет. Кстати, бот и пациент, Базилий, – он кивнул в мою сторону, – как гоборится б целостности и сохранности.
– Привет, – мужчина сделал неопределённый жест рукой и, взяв под руку Макарыча, повернул его в сторону выхода. По-моему, он мог просто его подхватить и пронести до самого кабинета, особо при этом не напрягаясь. Судя по быстроте покиданная помещения, отчасти так и было.
Оставшись в одиночестве, я стал размышлять о новом повороте в судьбе. Что-то мне он начал внушать опасения.