«Адмирал» пиратов Генри Морган стоял перед выборными капитанами, представлявшими береговое братство. Кроме них, тут присутствовали и специально назначенные люди, представители от всех команд и отдельных отрядов. Оглядев их всех, Морган, в очередной раз, показал свой ораторский талант, усиленный магией.
– Братья, настал тот день, когда мы можем поделить всю захваченную нами добычу! Сто пятьдесят мулов тянули ценный груз, состоящий из слитков серебра, серебряной и золотой посуды, чеканной монеты, и это помимо тех товаров, которые мы захватили, в виде пряностей, шёлка и остального.
– Но многие… – он обвёл грозным взглядом всех собравшихся, – очень многие утаили от братства добычу, припрятав её у себя. Это касается драгоценностей и артефактов. Перед походом был договор – все ценности и артефакты складывать в общую кучу, а потом делить поровну. А то, что же это, братья? Многие проливали свою кровь. Из похода не вернулось двести человек, некоторые потеряли руку, ногу, глаз или палец. Нам надо выдать компенсацию их семьям, или им самим. А вы утаиваете добычу!
– Вот договор! – он развернул лист пергамента и стал зачитывать то, что там было написано, – «а тем, кто потерял руку или ногу в бою, сверх его доли положено полторы тысячи пиастров, или пятнадцать рабов, кто потерял глаз или палец, тому пятьсот пиастров, или пять рабов». Добыча велика, но если каждый будет утаивать её, то на всех не хватит!
Французские капитаны сразу поняли, откуда дует ветер, их было меньше, чем англичан, всего восемь кораблей, против двадцати пяти, и к ним постоянно предъявлялись различные претензии. Гасконец и Пикардиец, самые известные из них, возмутились этим.
– На что это ты намекаешь, «адмирал», не на нас ли?
– Ну что вы, что вы, – ритмично покачиваясь с носков на пятки, ответил им Морган, – эти претензии ко всем. Вы согласны, чтобы всех осмотреть, вплоть до штанов?
– Согласны, согласны, – прогудели все капитаны кораблей и выборные люди.
– Ну и хорошо, тогда прошу к осмотру.
Весь день, вплоть до вечера, всех обыскивали, заставляя выворачивать карманы, перетряхивали все сундуки с личными вещами, облазили трюмы всех кораблей, а также заглядывали во все места, где можно было укрыть что-либо ценное. Среди флибустьеров ходили люди с магическими артефактами поиска и «просвечивали» тела людей. А то, мало ли куда можно было запрятать ценности, и каким способом. Парочка особо недалёких пиратов на этом и попалась. Наконец, поиски, обыски и перетряхивания вещей закончились, и всё найденное добро присоединилось к остальной куче. Весь песчаный остров был изборождён также слабенькими артефактами поиска, на предмет зарытых кладов. В результате ничего не нашли, а они, наверняка, были.
Но артефакты были слабенькими, их магический заряд был потрачен, в основном, на людей, оттого и проникнуть на глубину больше, чем сантиметров двадцать, они не могли. А те, кто зарывал свои ценности, знали о подобных артефактах заранее, и не ленились. Да и прочесать полностью весь остров было просто невозможно. Наиболее грамотные могли зарыть сокровища в полосе прибоя, которую никто не осматривал. Однозначно, утаённые сокровища были, но их обнаружить не смогли.
Как известно, кто играет по-крупному и ворует миллионы, а не жалкие тысячи, тот никогда не попадается, а если попадается, то наказание бывает смехотворным. То же было и с Генри Морганом, который смог перехитрить многих. Он шёл от обратного, прятал не слитки золота и серебра, а мелкие безделушки, и наличие у него самого «высшего ордена защиты» предполагало магические помехи артефактам поиска. Поверхностно осмотрев его каюту и корабль, и ничего, при этом, не обнаружив, назначенные артефакторы отправились на другие корабли.
А между тем, он играл по-крупному, идя ва-банк. Слитки серебра им оценивались по десять реалов за штуку, что было занижено, как минимум, в сотню раз, а драгоценности, вообще, шли за бесценок, и их он оставлял у себя, забирая в счёт своей доли и оценивая лично. Магические артефакты, странным образом, исчезли, и о них никто не знал. Да и много их пропало ещё в пути, как Морган заявил позднее.
Всё это, разумеется, вскрылось. Крики и ругань поднялись до небес, вспугнув вяло бродивших по острову чаек. Французы, недовольные делёжкой награбленных ценностей, взялись за оружие, но их было значительно меньше, и они, поворчав, отступили.
Анкюле, фис дёпют, мердё, – так и слышалось со всех сторон. Французы не стеснялись в матерных выражениях, чихвостя Моргана во все его дыхательные отверстия и, для порядка, придумывая ему ещё парочку неестественных. Говнюк, урод, мразь, тварь, – затихало вдали, по мере того, как градус их ярости понижался, а эмоции остывали, под грузом нависших проблем и понимания того, что ситуацию надо обдумать сначала, а потом уже браться за оружие.
В результате делёжки, каждому флибустьеру досталось по двести реалов, и всё. Некоторые получили чуть больше, если их вклад в общее дело был признан всеми выборными капитанами. Потерявших конечности пиратов было мало, точнее, большинство из тех, кто потерял конечности, не смогли выжить и не получили никакой денежной компенсации за это. Но это уже, се-ля-ви, как говорят французы.
Ночью, погрузив ценности и заранее заготовленное продовольствие, с первыми лучами солнца Морган уплыл на своём фрегате. Вместе с ним уплыло ещё четыре корабля с его людьми, пока остальные строили планы жестокой мести.
Взбешенные несправедливой делёжкой денег, французы, на трёх кораблях, бросились за ним. Но их корабли были хуже, и продовольствия на них было заготовлено мало, отчего они не могли добраться до Ямайки, не останавливаясь для пополнения запасов воды и продуктов, и быстро отстали.
Всего этого мы не знали. Разбирательства и грызня между собою пиратов, редкая пальба в воздух, крики, ругань и прочие изыски пиратских будней, нас не интересовали. Нас, кстати, тоже обыскали магическими артефактами, но ничего, естественно, не обнаружили и оставили в покое. Потом, передумав, вернулись, и от души избили, просто так, от переполнявших их эмоций.
Вечером, злые, как стая гиен, и такие же опасные, французские буканьеры, рассчитывавшие на бо́льшую добычу, чем они получили, проходя мимо нас, тоже решили немного сбросить пар. И если до этого нас, практически, и не били, наставив, всего лишь, пару синяков, то французы стали лупить нас от души.
Наши слабые попытки отбиться от них и призывы к Богу, совести и чести, возымели прямо обратный эффект. «Добрые» католики отлично показывали на практике, что они думают о своих братьях по вере, а также о том, можно ли бить беспомощного священника в разорванной старой рясе, больше похожей на тряпки бездомной старухи, и худого, как щепка, подростка, которого, качал, казалось, сам ветер.
Нет, никто из них не стеснялся почесать, как следует, об нас свои кулаки. И старый, и молодой, заполучили от них знатных люлей, что называется, согласно статуса, и долго не могли после этого подняться на ноги. Классовая, так сказать, ненависть, во всей красе, да ещё и замешанная на необъяснимой мне нелюбви к испанцам и раздражении, от недополученных денег. Кажется, помимо огромных фингалов, мы с падре получили и пару закрытых переломов, что для нас сейчас становилось критично.
Неприятно проведённый вечер закончился тяжёлым сном под пальмами. Вот и мечтай потом о райской жизни! Золотой песок, голубое небо, ласковое и теплое море – весь этот набор счастливого отпускника присутствовал здесь в полной мере. Но, извините, не таким же извращённым способом. В детстве я всегда мечтал о море, но бывал там очень редко, и вот попал, наслаждайся!
Утром, очнувшись от тяжелого, но целебного, сна, мы были разбужены пушечной пальбой и беготнёй по песчаному пляжу этих проклятых Богом и судьбой флибустьеров. Проклятия и отборная ругань на английском и французском слышались со всех сторон. Из заложников мы остались одни, несколько женщин пираты, в конце концов, бросили, вдоволь попользовавшись ими. На нас же у них были туманные планы.
Гасконец с Пикардийцем ругались, стоя недалеко от нас, дозволяя нашим ушам в полной мере ощутить их неприкрытую ничем ярость.
– Мердё (дерьмо), этот анфа дёпют ( сукин сын) нас обманул!
– Текю (дебил), ты только сейчас это понял?
– Э та сёр (твою мать), та гёль (заткнись), пюте (бл…), как такое может быть! – Бордель де мерд (сраный бардак), нам надо догонять его, пока он не уплыл далеко.
– Хорошо, тогда живо собирай всех французов, пусть поднимают якоря и собираются в погоню.
– Не горячись, Жан, нам надо взять с собой продовольствие. У нас мало людей, и не все наши корабли смогут угнаться за Морганом.
– Мердё, мердё, мердё, хорошо, брат, сколько кораблей взял с собой Морган?
– Люди говорят, что он уплыл во главе трёх шлюпов. И многие англичане тоже недовольны разделом, но они не поплывут за ним в погоню.
– Да, это ясно, Пьер, но нам надо собираться, мы и так потеряли много времени.
– Да, пойду собирать своих людей, а ты, Жан, можешь забрать вон тех двух засратых пленников. Их бросили, а может, забыли взять с собою англичане, это будет для тебя хоть какой-то компенсацией убытков.
– Пюте! Зачем они мне нужны?
– Я слышал, что мальчишка – сын навигатора, он может быть тебе полезен! Ну, или, по крайней мере, ты можешь использовать их в качестве юнги и палубного матроса, либо трюмных рабочих, для откачки морской воды.
– Хорошо, спасибо тебе, брат, за совет, мы отправляемся немедленно!
– Удачи!
– Удачи!
После того, как от нас отказался Гнилой Билл, а потом и вовсе, уплыл вместе с Морганом, нас избитых и ослабевших, от бурно проведённой, не по нашей вине, ночи, погнали пинками на корабль одного из французских капитанов. Им оказался Жан Ле Гаскон «Гасконец», называвший себя честным флибустьером. У него был относительно новый десяти пушечный шлюп испанской постройки, захваченный у испанцев.
Нашим мнением особо никто не интересовался, подошли и спросили.
– Как вас зовут, испанцы?
– Падре Антонию и кабальеро Эрнандо.
– Да нам насрать, как вас зовут! Ты, падре, здесь больше не падре, а если будешь нам парить мозги, «небесный лоцман», то пойдёшь к морскому дьяволу, а твой череп послужит неплохим эскизом к нашему новому парусу. Будешь зваться Хуаном, а ты, «ба» (мелкий), до кабальеро ещё не дорос, и до юнги тоже. А потому будешь…
Француз задумался, а это был квортирмейстер Гасконца, и он всё никак не мог подобрать подходящей клички для меня.
– Так, я слышал, тебя звали – Восемь реалов! Но сейчас ты больше стал похож на полреала, а потому, будешь… Ты же родился здесь, в Испанском Мейне?
Где уж родился Эрнандо, я и сам не знал, а потому машинально ответил.
– В Москве я родился!
– Где, где, – не понял француз, потом разозлился, – будешь квакать, голову отрублю! Где родился, я спрашиваю? Отвечай?!
– В Панаме, грёбанный ты урод, и твой рот хотелось бы натянуть на… бутерброд, – не выдержал я, и после слова Панама, добавил остальное от себя по-русски.
Последние слова француз не понял. Не разбираясь, что я ему сказал, он наотмашь хлестнул меня рукой, отчего моя голова безвольнометнулась вправо. В мозгах гулко прогремела колокольным набатом затрещина, и я, не удержавшись, упал на задницу.
Квортирмейстер расхохотался от увиденного.
– Ты, гачупин, придержи свой язык за зубами, а не то я его сильно укорочу! – и он достал из-за пояса кривой нож и провёл им по своему давно не бритому кадыку.
Подумаешь, какие мы крутые, одним взмахом насрём в семь унитазов махом, – раздосадовано думал я, перебирая в голове мрачные перспективы. Надоело уже дрожать и бояться. Каждый здесь, чуть что, сразу за нож хватается! Даргинцы, что ли, через одного. Заманали уже своими угрозами. Перед моими глазами мелькнул образ кладбища, наполненный крестами до горизонта, на каждом из которых красовалось имя и слово «пират».
В голове шумело, а перед глазами мелькали круги, и это после того, как нас вчера дважды избили. Добрые флибустьеры, благородные флибустьеры, любвеобильные флибустьеры. Стоп! Это уже лишнее, как бы не сглазить! А то, от этих грязных, диких и вонючих мужланов всё можно ожидать, в том числе, и педофилию. Эх, угораздило же меня попасть в тело подростка!
Конечно, новые перспективы, жизнь с чистого листа, магия, к тому же, гаремы, власть, раздолье. Тьфу, мечты, мечты, а пока, по уши в дерьме, избит и забыт. И каждый, абсолютно каждый, норовит сломать мне мой нос.
Зло взглянув на него глазами, подбитыми фингалами, я сказал: – Тогда я и про карты вам не расскажу!
– Это про какие карты ты нам не расскажешь, – сразу насторожился француз, – меня, кстати, Пьером зовут!
И почему я не удивлён! – мысленно воскликнул я. Пьер, да Жан, Поль и Жак, Шарль и Эжен, Николя, да Мишель, ты ко мне зачем зашель?
– Пьер Пижон! – и он картинно подбоченился, давая возможность себя рассмотреть.
На что там смотреть? Обычный француз, невысокого роста, слегка картавый, дочерна загоревший, при этом, горбоносый, как и я, только с голубыми глазами и рваным ухом, которое тщательно скрывает под цветастой банданой, явно, когда-то бывшей роскошной женской блузкой, располосованной на широкие полосы. Пижон… блин.
Горестно вздохнув и пустив даже слезу, я проговорил дрожащим от слёз голосом.
– Я портуланы магические умею читать и карты морские. А папка погиб, а он мне запрещал об этом рассказывать! А…
– Стой, стой, я всё понял. Тогда прошу на наш корабль… юнга! Педро Хуан, и вы тоже, а то нам помпу некому качать, ведь мы благородные флибустьеры, а не какие-то там пираты. А работать в вонючем трюме, это не благородное занятие. Это занятие для таких благородных, как вы, падре. Вам, ведь, не привыкать ковыряться в человеческой грязи? Вот мы и подобрали вам, подходящее вашему ремеслу, занятие.
– Или вы владеете целительской магией, я слышал, что священники умеют лечить святой магией, правда, не все. Так как вы можете?
– Увы, нет! – ответил им на это падре Антонио.
– А, ну тогда и хорошо, тогда в трюм, к помпе, и только к ней.
– А вы не боитесь Бога? – встал во весь свой, не сильно высокий, рост падре Антоний и, взявшись за простой деревянный крест, висевший у него на груди, произнес, – ведь он всё видит и слышит!
– Что, падре, ты мне хочешь сказать! Он всё видит! Когда мы выходим в открытое море и месяцами болтаемся в океане, не видя ни женщин, ни земли, питаясь давно сгнившими сухарями и употребляя зелёную вонючую воду, мы вспоминаем уже не его, а дьявола!
– Не богохульничай, неверующий!
– А то, что будет, падре Хуан? Ты накажешь меня, сожжёшь на костре, или проклянёшь? Ты, святой червь, на нашем здоровом теле. Ты рули там, в небесах, а не на палубе. Ты хоть раз стоял в шторм в трюме, когда воды налилось уже по яйца, а две мачты, из трёх, давно сломаны и смыты за борт. Ты стоял, червь? А?
– И Пьер Пижон схватил в охапку доминиканца, намереваясь ударить его ножом, который зажал для этого в своей левой руке.
– Не тронь его, подхватился я с места, и повис всем своим тщедушным телом на его левой руке, с зажатым в ней ножом.
Без труда стряхнув меня с руки, Пьер Пижон, всё же, одумался. Он уже спустил пар своих эмоций и выпустил из рук падре, который пустым мешком тут же опустился на землю, от усталости и полученного стресса. Падре Антонию было плохо, он схватился рукою за сердце.
Глядя на его резко побледневшее лицо, я понял, что у него, как минимум, сердечный приступ, а остаться одному мне сейчас категорически не хотелось. Если падре умрёт, мне тоже никогда не выжить. Останусь я с пиратами, и судьба моя будет печальна. Либо я погибну от их руки, либо позже, от руки правосудия. И тот, и другой путь меня, однозначно, не устраивали. С падре меня связывало будущее, и только с ним оно было понятным, а значит, ему надо было срочно помочь, но как?
Решение мне подсказало сердце. Точнее, нет, не сердце, а то, что находилось с другой стороны груди и называлось магическим ядром, именно оно, внезапно разбуженное моей искренней тревогой за жизнь доминиканца, неожиданно для меня, подтолкнуло к активным действиям. Подбежав к старику, я коснулся его правой стороны груди своей правой рукой.
Пальцы кольнул небольшой статический разряд и сквозь них, направляясь прямо в грудь падре, потекли крохотные искры магической энергии, насыщая его полностью опустошённое ядро. От меня заструилась сама жизнь, вдыхая желание жить в старого человека.
Падре Антонио несколько раз глубоко вздохнул и его лицо, ставшее к этому времени почти белым, несмотря на покрывавший его плотный загар, снова приобрело свой нормальный цвет. Вздохнув еще раз, он уже более осмысленно посмотрел на меня.
Спасибо, малыш, – еле слышно проговорил он, – ты спас мне жизнь.
Я лишь пожал плечами, так как даже и не понял, как это всё получилось. Наверное, моя магическая энергия активировала ядро в теле падре, а то, через магические цепи организма, поддержало его больное сердце. Теперь мне стала ясна причина того, что падре не мог активно применять свои магические способности. Они у него были слабыми, к тому же, постоянно подпитывали больное сердце, не давая ему умереть.
Как только это стало ясно, я почувствовал себя легче. Всё-таки, разные непонятные причины мешали мне трезво оценивать обстановку, а также будили напрасные надежды и ожидания.
– Ладно, хватит тут друг за дружку держаться, гачупины! Добро пожаловать на «La Gallardena», и прошу её любить! Ты, юнга – на палубу, а ты, падре – в трюм. Посмотрим, кто из вас чего стоит! Но мальчишка уже доказал, что он стоит своих восьми реалов! А вот нужен ли ты, старый инквизитор, мы ещё посмотрим!