Тяжело жить на севере с южным именем. Её звали Дафна Илиади. Во всём Марбурге только она Дафной и звалась! Среди местных девчонок встречались Марты, сотни Брунгильд, пронырливые Клары и тысячи хорошеньких Агнесс. Ох уж эти зеленоглазые красавицы с царственными фарфоровыми лицами! Ни грамма румянца! По городской мостовой все они ступали кротко, как ягнята по росистому лугу.
Все девочки носили нарядные береты с тяжёлыми брошами, накрахмаленные чепцы или покрывали голову колючими шерстяными платками. Так они прятали свои юные мысли от пронизывающих марбургских ветров. В те времена в моде у школьниц были сизые строгие пальто с деревянными пуговицами. А Дафна носила старую жёлтую куртку, что досталась ей от матери. Невыносимо длинные рукава Дафна подворачивала два раза. На правом красовались крапинки синей краски. Никак они не отстирывались! На воротнике бирюзовыми нитями были вышиты волны, а над ними солнце размером с бронзовую драхму. Вещицу давно насквозь продувало ветром (особенно в конце ноября). А одноклассницы, заметив Дафну у школьных ворот, всё подшучивали: «О, цыплёнок скачет! Цып-цып-цып! Пи-пи-пи! Клюй пшено, смотри не спи!»
Пшена Дафна не клевала. После этих шуточек она бежала домой. Без свежих знаний по физике, химии, математике… а бывало, даже дралась с обидчицами. Тогда девочки звонким хором жаловались директору школы на царапины, укусы и синяки, полученные в дамском бою. Дафна Илиади сражалась искуснее любой амазонки. За что её матери частенько попадало на родительских собраниях. Но утром первого декабря тысяча девятьсот… неважно какого года Дафна решила не связываться с курносой Кларой Кёнинг, дочерью местного судьи. И на её язвительное: «Пи-пи-пи! Скоро Рождество, может, попросишь у матушки новую куртку?» – Дафна смолчала. Уселась за парту, открыла потрёпанный учебник географии. И уставилась на карту мира. В ушах у девочки всё гудело, в горле першило, слёзы щипали глаза. Обычно так приходит простуда. Дафна еле сдерживала кашель. Бдительная Кларочка брезгливо хмыкнула и уселась подальше. Переманила за собой и других девочек. А Дафне было всё равно, что она сидит одна. Все её мысли столпились далеко от школы. И сердце стучало на окраине города, в низком доме на берегу спящего Лана. Там, где под стёганым одеялом в носках из овечьей шерсти лежала её мать – Мирра Илиади.
На рассвете она захворала. Кашель лаем вырывался из горла. Руки сковал холод. Но она сказала Дафне:
– Не беспокойся. Иди в школу, учись! Учись, несмотря ни на что. Да-да, и дома у нас много книг. Но школа даёт и другие знания. Не хочу, чтобы тебя выгнали. Веди себя хорошо. Обещаешь?
– Обещаю, – тихо ответила Дафна и нехотя вышла из дома.
С появлением в классе фрау Фогель, учителя географии, ученицы пропели: «Доброе утро, фрау Фогель».
– Доброе! Ах, и Дафна? Рада видеть вас на моём уроке, – поправляя круглые очки, улыбнулась фрау. – Первый раз в этой четверти?
– Вы правы. Простите, – прошептала Дафна.
– Прощаю. К тому же ваша мать утверждает, что в географии вы своего рода доктор наук, – улыбнулась учитель.
– Доктор! Такого доктора лечить надо, – затарахтели на задних партах Клара Кёнинг, Клавдия Вольф и Гертруда Бэйкер.
– Тихо! – потребовала фрау Фогель. – Вы, Дафна, словно инопланетянка. Они вас не принимают. Так и не смогли подружиться с классом?
– Она и не собиралась! – вмешалась Кёнинг.
– Да она со странностями! Я слышала, как она с рекой разговаривает, – прошептала Вольф.
– Да-да! А ещё она дерётся! – не выдержала и кудрявая Гертруда.
– Довольно! – остановила девочек фрау Фогель. – Дафна, к доске! Буду рада, если ваша матушка окажется права. Ну, поразите меня?
Одноклассницы Дафны, как лисицы в ожидании зайца, навострили уши и хищно прищурились. Они надеялись, что Дафна проглотит язык, или упадёт в обморок, или перепутает Азию с Европой. И как же удивились они, когда прогульщица без запинки рассказала, что «Евразия – это крупнейший материк на Земле, и занимает он свыше пятидесяти тысяч квадратных километров», что «в мире больше восьмидесяти разных морей», а египетская пирамида Хеопса – «одно из самых впечатляющих чудес света» [1].
Затем Дафна с лёгкостью назвала страны и столицы: во Франции – Париж, в Германии – Берлин, в Италии… Рим. И тут фрау Фогель сказала:
– Не-ве-ро-ят-но!
А вот у одноклассниц, даже у Клары Кёнинг, не было слов. Ещё вчера Кёнинг мучительно долго вспоминала, где живут быстроногие кенгуру. В Австрии или в Австралии? Или сразу в обеих странах? Хорошо, что фрау Фогель не умела читать чужие мысли. Вот бы она позабавилась!
– Присаживайтесь, Дафна! Прекрасный ответ, – сказала учитель. – Если вы и в других дисциплинах сильны, как в географии, то не страшно разок пропустить школу. Ох, что это я такое говорю!
После полуденных занятий Дафна вновь встретила фрау Фогель. Та несла учебники географии, новые, с блестящими обложками. С виду тяжёлые.
– Вам помочь? – спросила Дафна.
– Благодарю, знания… они ведь никогда не были лёгкой ношей, – улыбнулась фрау. Дафна с пониманием кивнула. – Как прошли другие уроки? – спросила учитель.
– Хорошо. Спокойно, – ответила Дафна.
– Тебе нужно подружиться с девочками, а то ты как…
– Инопланетянка? Да, вы это уже говорили, – хмыкнула Дафна. – И куда же мне деться? На карте вашего мира есть такое волшебное место?
– Хм, не знаю, – рассмеялась фрау Фогель.
– А вы сами хотели бы куда-нибудь деться? – спросила Дафна.
– О! Скажу тебе по секрету: очень! Особенно, когда директор вызывает… Но ты об этом ни-ни. Молчи, в общем, – попросила фрау.
– И я бы хотела деться, – мечтательно сказала Дафна. – На море. С мамой. И навсегда.
– Ох и мечтательница ты! Сложно тебе, ласточка, будет! С такими-то мечтами… С мечтами всегда сложно. А без них невыносимо. Ну, спасибо за помощь. А теперь домой! – и фрау погладила Дафну по всклокоченным волосам.
Мороз в Марбурге свирепствовал. Вместо пушистого снега декабрь послал в город северный ветер и колючую морось. Дафна по уши нырнула в шарф, как черепаха в свой панцирь. И припустила домой быстрей керинейской лани [2]. По пути она заскочила к местному фармацевту за микстурой для матушки. А тот возьми да и потребуй в два раза больше денег, чем дала ей Мирра.
Когда Дафна попросила записать микстуру в долг, господин Гольфингер ещё и рассердился:
– Зачем болеть, если нет денег на лекарства?
– Господин Гольфингер, – настаивала Дафна, – вечером я принесу вам ещё, а сейчас… продайте вот за эти… – и она протянула ему две помятые коричневые банкноты.
– А если не принесёшь?
– Принесу!
– Беги-ка ты отсюда. Не мешай. Деньги найдёшь – добро пожаловать.
Отчаянно хлопнув дверью, девочка выбежала на улицу. Ветер стих. И тут Дафна увидела, как на городскую площадь с грохотом и свистом въехала огромная повозка, запряжённая пёстрыми лошадьми. В гривах блестели красные банты, из ноздрей валил пар. А кучер, толстопузый рыжеволосый господин, накручивая свою длинную бороду на указательный палец, пел:
– Рождество на носу!
Я на ярмарку везу:
Ёлки, бусы и шары!
Покупай для детворы!
Расступитесь, хворь и грусть,
Праздник, праздник будет пусть!
Дафна с любопытством подскочила к повозке, где под толстой мешковиной и правда бренчали гирлянды и благоухали ёлки.
– А сколько стоит веточка? – спросила она господина.
– Веточка-приветочка? – пропел он.
– Самая маленькая! – уточнила Дафна.
Придержав лошадей, незнакомец ловко спрыгнул с кóзел. Словно фокусник, он запустил свою перчатку под мешковину и лёгким движением руки вытащил оттуда пушистую, краше павлиньего хвоста, мягкую еловую веточку. Дафна смущённо прошептала:
– Наверное, дорогая?
– Не дороже твоей улыбки, – ответил господин. – Держи, кареглазка, это – подарок! – и скомандовал лошадям: – Но-но! Рождество на носу! Я на ярмарку везу…
– Спасибо! – прокричала Дафна. И, отныне счастливая, полетела домой.
Вот только дома матушка Дафны по-прежнему лежала без сил. Её лоб, щёки, нос, губы – всё превратилось в серую карнавальную маску из тоски и печали. Лишь в глубоких тёмных глазах горел чуткий материнский огонёк. Стоило Дафне вернуться, как он стал ярче!
Мирра улыбнулась.
– Как ты? – спросила дочь, протягивая матушке еловую веточку. – Это тебе, к Рождеству…
– Какая красота… Как пахнет! Где же ты её взяла?
– Мне подарили… Один господин на ярмарку ехал. Но вот лекарство…
– Не хватило денег, – поняла Мирра. – Ничего. Я поправлюсь. Честное слово. Как же это нелепо – разболеться под Рождество.
– Это всё гадкий Гольфингер! Я просила дать нам в долг… – начала Дафна.
– Это я виновата. Даже на куртку тебе заработать не могу… Какие тут лекарства!
– Мне нравится моя куртка! – возразила Дафна.
Мирра привстала поцеловать дочь, но слабость мигом вернула её к подушке.
– Ах, Дафна, вещицу эту давно пора выбросить. В ней можно и простыть… – не унималась она. – Разве я знала, что, переехав в Марбург, мы будем бедствовать? Я мечтала стать величайшим художником, – тут она рассмеялась, – а теперь лежу и ною, как пойманная белуга.
– А ты не ной, – прошептала Дафна. – Пойду, заварю тебе чаю. У нас ещё есть чай? И Сальвадора покормлю. У нас ещё есть хлеб?
– Сальвадор сытый! Сгрыз почти всю мою бумагу для рисования и даже в краску залез, – хмыкнула Мирра. – Погляди на него: вон одно пузо торчит и морда вся синяя, – и, распахнув одеяло, Мирра указала на мышонка с длинными вьющимися усами и шоколадным поцелуем матушки-природы на макушке. Тот без чувства вины грелся у носков Мирры.
– Привет, Сальвадор, – захихикала Дафна, – бежим на кухню. Там сахар кубиками!
Сальвадор обрадовался. Пропищал что-то в духе «пипивчук-чук-чук!» и рванул за хозяйкой.
А Мирра бережно прижала к груди еловую ветку. Как она пахла! Так благоухает волшебство! Волшебство, в которое Мирра верила с детства.
Она родилась у моря. На острове Крит. В колыбели древнего греческого городка под названием Ретимно. Он был хорош собой, а уж как живописен: с запутанными венецианскими улочками, величественной крепостью в окружении ветвистых бугенвиллий [3] и убаюкивающих мелодий бузуки.
Мирра вставала вместе с солнцем. Оно, знаете ли, в тех краях пахнет мёдом и хрустящими кулури! И, прихватив кисти, краски и мольберт, бежала к морю. Мирра мечтала нарисовать его так, как никому и никогда ещё не удавалось. Мечтала, чтобы люди, увидев картину, тут же слышали и песнь волн, и шёпот вечно юного зефира [4]. Но, как Мирра ни старалась, море капризничало и не ложилось на холст. Однажды уже на закате она выронила из рук все краски и кисти и прокричала:
– Море! Больше я не приду! Лучше цветы рисовать и бабочек!
Но море рассмеялось ей в ответ. И утром Мирра вновь стояла на берегу с набором свежих кистей и красок.
Так вильнули хвостом воспоминания. В конечном счёте Мирра стала дивной художницей. Равных ей на острове не было. Но однажды ей пришлось оставить свой дом. Неожиданная весть о том, что Мирра скоро станет матерью, сорвала с петель замки на языках самых остервенелых сплетников. Чопорные островитяне с рассвета и до захода солнца пережёвывали одно и то же: «кто отец этого несчастного ребёнка», «какой кошмар – родиться без фамилии», «Мирра опозорила всю свою семью». Злые языки без устали кочевали по улицам, они слагали о Дафне и Мирре легенды: будто отцом Дафны был афинский моряк, а лучше – местный рыбак Янис, другие настаивали на Манолисе, владельце лавки, где Мирра покупала рисовальные краски… Так, молодая художница не выдержала и сбежала от сплетен. Навсегда. Работать в далёкий, холодный Марбург. Ей посулили много денег с щепоткой северного равнодушия. Мирра согласилась. Работы в Марбурге правда хватало! И платили за неё исключительно хрустящими немецкими марками. Мирра поселилась в уютном домике на берегу Лана. Подружилась с портнихой – фрау Шнайдер (ей в ту пору исполнилось восемьдесят) и супругами Беккер, что жили неподалёку. Она написала портреты пятерых беккеровских детей. Глаза их сверкали изумрудами, волосы, как у молодых ягнят, вились белыми кудряшками. Воскресными вечерами Илиади и Беккеры ходили друг к другу в гости посплетничать о современном искусстве.
Вскоре родилась Дафна. И фрау Шнайдер с нескрываемым удовольствием стала за ней присматривать, пока Мирра трудилась в своей конторе под названием Klecks und Kopien [5]. Она рисовала и рисовала… И, признаться, уже ненавидела эту работу! Ведь к тому времени хозяин конторы – герр Блиндер – изменил условия контракта: отныне Мирре приходилось копировать чужие картины. А на свои у неё не оставалось и часа. Так протянулись три года. Однажды Мирра сказала:
– Господин Блиндер! Я наконец-то справилась с «Тайной вечерей». Взгляните!
– Неплохо, неплохо… – оценивая работу, пропыхтел хозяин. – Клиент будет счастлив. Долго же ты возилась!
– Тут за один день не управиться, – ответила Мирра. – Могу ли я отдохнуть пару дней? – робко спросила она.
– Да хоть и всю жизнь, – как-то нехорошо улыбнулся герр Блиндер. – Мирра, я давно хотел сказать, что… Контора Klecks und Kopien закрывается. Я скопил достаточно денег. Устал мёрзнуть в этих краях. Отчалю к солнцу! Возраст, знаешь ли, уже не тот, чтобы терпеть марбургские ветры. Да и болячек накопилось. Пора бы подлечиться. Ну и наконец, скажу: интерес-то к нашим картинам упал. Уж почти год, как никто ничего не заказывал. Всё «цветочки да мотылёчки». А у меня аренда! Да и копиистам платить надо. А вас у меня трое!
– Но «Тайную вечерю» же кто-то заказал! Значит, есть. Есть спрос! – сказала Мирра, чувствуя, что вот-вот, и слёзы выскользнут из её глаз.
– Я! Я заказал тебе «Тайную вечерю». Заберу с собой в тёплые края, – признался герр Блиндер. – Денег за неё тебе хватит на какое-то время. А дальше ещё заработаешь, – сказал старик и, ободряюще похлопав Мирру по плечу, исчез за дверью.
С того дня жизнь Мирры превратилась в «А хотите, я вас нарисую?». Она стала уличным художником. Рисовала: портреты прохожих, дома, природу, городских кошек, воробьёв, дерущихся за чёрствую краюху. Отныне денег хватало лишь на скромную еду и плату за уютный домик на берегу Лана… Беккеры больше в гости не приходили. Да и Мирру с Дафной к себе не звали. Дружить с бедной художницей им стало неудобно. А что же фрау Шнайдер? Фрау умерла по осени, когда городские листья наполнились блеском вечерней тоски.
Вот тут-то Мирра уколола нос еловой веточкой и вынырнула из омута своих воспоминаний.
– Как-то у нас… не празднично! – выпалила она.
– Что? Мама, я не расслышала! – отозвалась из кухни Дафна.
– Не празднично у нас, говорю.
– Так давай устроим праздник! – воскликнула Дафна. – Или хоть помечтаем о нём! Фрау Фогель говорит, что без мечты никак нельзя. Я вот о море мечтаю… О таком большом, солёном, – с этими словами Дафна вошла в комнату. На подносе у неё дымились две чашки чая. И Сальвадор грыз сахарный кубик. – О море, понимаешь? – сказала она мышонку и добавила: – Только я плавать не умею.