Morbus[4]
IX
– Иоганн, просыпайся.
Он почувствовал, что кто-то трясет его за плечо, и открыл глаза.
У кровати стоял Альбин с масляной лампой в руках и широко ухмылялся.
– Кузнецом ты, может, и мог дрыхнуть до обеда, но здесь такое не пройдет. В хлеву много работы.
Иоганн откинул одеяло. В комнате стоял жуткий холод, одежда на ощупь будто заледенела. Поеживаясь, он натянул брюки и рубашку, подхватил негнущийся плащ и поспешил за Альбином.
Хлев располагался за домом. Альбин с Иоганном шагали через сугробы, и в морозном воздухе из их ртов вырывался пар.
Альбин посмотрел в небо. Над вершинами гор уже занимался рассвет.
– Снега сегодня не будет, – сообщил батрак. – Ну да грех жаловаться.
Иоганн подвигал руками, чтобы согреться.
– Когда идет снег, не так холодно.
Альбин усмехнулся.
– Здесь всегда холодно.
Они подошли к хлеву – массивному строению из камня и бревен, с крошечными окнами, заколоченными изнутри толстыми досками.
– Больше похоже на крепость, чем на хлев, – заметил Иоганн.
– Чтобы мухи не вылетали, – усмехнулся Альбин.
Шутка часто становится прикрытием правды.
Лист не стал допытываться.
Внутри пахло скотом, соломой и мочой, но все-таки было теплее, чем снаружи. В полумраке Иоганн разглядел Софи: она уже доила корову. Перед ней выстроились три котенка, жадно вытягивая головы. Софи подмигнула новенькому, затем чуть оттянула вымя и брызнула парным молоком в широко раскрытые рты. Искупавшись в молоке, котята принялись с громким мурлыканьем облизывать друг друга.
– Им так нравится! – с восторгом воскликнула Софи и помахала Иоганну.
Тот помахал в ответ. Потом Альбин вручил ему лопату.
– Давай за дело, надо навоз выгрести…
Софи закончила с первой коровой и пододвинула скамейку к следующей. Лист подошел и помог перенести деревянное ведро. Над молоком поднимался пар.
– Мне бы тоже понравилось, – Софи двусмысленно улыбнулась.
Иоганн знал девиц такого склада, непосредственных и с добрым сердцем, однако чувствовал, что сейчас в игру лучше не ввязываться. Он улыбнулся в ответ, словно не понял ее намека, и похлопал корову по шее.
Корова была красивая, черная с белыми пятнами. Софи с нежностью погладила ее по спине.
– Это Штанцерль, моя любимица. Она больше всех дает молока.
– И не только молока.
Иоганн принялся сгребать навоз лопатой и накладывать в тележку. Когда тележка заполнилась, он выкатил ее наружу и вывалил в большую кучу за хлевом.
Уже после первого захода лоб Иоганна покрылся холодным потом. И с каждой новой ходкой он чувствовал нарастающую слабость.
Каррер не станет держать слабого работника. Соберись!
Когда Лист вывалил третью тележку, в боку снова закололо. Он сделал глубокий вдох и постарался не думать о боли.
Не получалось.
Альбин забрал у него лопату.
– Накорми свиней, а потом передохни. Скоро завтрак.
Иоганн с благодарностью кивнул.
– Ну как, есть от него толк?
Якоб Каррер сидел во главе массивного стола, точно под распятием в углу. Альбин с Иоганном тоже сели.
– Работать умеет. Один выгреб весь навоз, – похвалил его Альбин.
Лист был благодарен ему за эту ложь. На самом деле Альбин и Софи почти всю работу проделали без него – он был еще слишком слаб.
– Ну, значит, на сегодня свой кусок ты заслужил, кузнец, – последнее слово в устах Каррера прозвучало почти как оскорбление.
Иоганн посмотрел хозяину в глаза, но говорить ничего не стал. Вместо этого обвел взглядом комнату и большую печь с лежанкой. Потолок был украшен искусной росписью на религиозные мотивы. Цвета с течением времени потускнели, но рисунок по-прежнему был различим. Судя по насыщенности красок, сначала был расписан угол над распятием, и с каждым годом что-то добавлялось, пока узор полностью не покрыл потолок. Иоганн различил несколько надписей, нанесенных поверх рисунка, – вероятно, выдержки из Библии.
– Красивая роспись. Ваша работа? – спросил он Якоба.
– Отца, – в пренебрежительном тоне ответил крестьянин.
Позади них отворилась дверь.
В комнату вошла Софи, внесла большой глиняный горшок, поставила его на стол, где уже стояли несколько деревянных мисок, и села. Следом за ней появилась юная девушка с караваем румяного хлеба в руках.
– Садись уже, Элизабет, сколько можно ждать! – прикрикнул на нее Каррер.
Иоганн уставился на девушку.
Элизабет.
Он разыскал своего ангела.
Элизабет поспешно села рядом с Софи.
– Радуйся, Мария… – начал Каррер, и остальные присоединились вполголоса.
– Благословенна Ты между женами, и благословен плод чрева Твоего Иисус…
Иоганн украдкой поглядывал на Элизабет, погруженную в молитву. Густые темные волосы, голубые глаза, бледное лицо в веснушках, стройная фигура.
– Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных…
Но не только ее красота привлекала Иоганна. Элизабет излучала решимость, какую сложно было заподозрить в дочери такого строгого человека.
– …ныне и в час смерти нашей. Аминь.
Кто-то кашлянул и вывел Иоганна из задумчивости. Каррер уперся в него взглядом.
– Закончил, кузнец?
Тот поспешно пробормотал аминь.
Каррер вновь опустил голову.
– Святая Матерь Божья, обереги нас от бедствий и защити нас от них. Аминь.
Иоганн вместе с остальными произнес аминь. Последняя часть молитвы была ему совершенно незнакома. Так или иначе, к «Аве Марии» она не относилась.
Элизабет стала разливать по мискам густой суп и передавать по столу – сначала, конечно же, отцу, как того требовал обычай. Каррер зачерпнул ложку супа и отправил в рот. Только потом остальные принялись за еду.
После завтрака Каррер громко рыгнул, откинулся на спинку и лениво поглядел на Иоганна.
– Понравилось?
– Да, благодарю, – ответил тот и помедлил. – И за то, что взяли меня к себе.
Якоб покровительственно отмахнулся.
– Не бросать же тебя замерзать. Что поделать, голодным ртом больше… Но весной пойдешь своей дорогой.
– Вы очень великодушны, – равнодушно проговорил Иоганн.
Каррер посмотрел на него с недоверием, как будто не знал, как расценить слова пришлеца. Затем повернулся к Альбину.
– Потом заколотите амбар.
Работник посмотрел на него с удивлением.
– Что, опять? Но…
Каррер гневно ударил ладонью по столу.
– Закрой рот и делай, что говорят!
Альбин поспешно закивал, бросил взгляд на Иоганна и поднялся.
– Тогда мы лучше сейчас и пойдем.
Он перекрестился. Лист последовал его примеру, и они скрылись за дверью.
Элизабет и Софи убрали со стола и тоже вышли.
Якоб остался один. Он набил трубку и зажег от тлеющей щепки из очага. Потом поднялся и посмотрел из маленького окошка на задний двор, увидел сквозь зеленоватое стекло искаженные контуры Альбина и Иоганна, как они шагают к амбару.
Может, старуха Зальцмюллер была права… Может, не следовало проявлять к дочери снисходительность и принимать этого кузнеца… Конечно, выгоды от него больше, чем убытков. Но и хлопот он доставил немало…
Якоб глубоко затянулся, едкий дым полностью окутал его лицо.
Однако еще не поздно исправить ошибку. Конечно, придется все делать самому, но ему не привыкать…
Каррер перекрестился и вышел из комнаты.
X
На снег перед амбаром высыпалась уже целая горка ценного содержимого. Сверху в обшивке зияла дыра, и по краям были заметны глубокие следы от когтей. Альбин примерился, потом взял доску и принялся обтесывать топором.
– Непохоже, что ее выдавило изнутри. Скорее кто-то выломал руками, – проговорил Иоганн, осмотрев отверстие. – Зверь вряд ли позарится на зерно.
– Верно, – отозвался Альбин.
Он поднял обтесанную доску и приложил к отверстию. Она подошла почти идеально.
– Придержи-ка.
Иоганн держал доску, и Альбин обухом топора приколотил ее к стенке. Зерно перестало сыпаться.
– Хорошо бы тебе сделать пару железных скоб… Прибьем их, и никто сюда больше не залезет.
– Откуда тут взялась дыра? – не унимался Иоганн.
– Надо собрать просыпанное зерно.
Больше Альбин ничего не добавил.
Когда они возвращались к дому, Лист заметил чью-то фигуру в окне второго этажа. Он остановился и попытался разглядеть, кто это. В следующее мгновение фигура скрылась.
Софи. Иоганн невольно усмехнулся. Он уж и забыл, когда в последний раз его вот так преследовала девушка.
Элизабет отпрянула от окна. Сердце колотилось в груди. Неужели он ее заметил? Что он теперь подумает? Если она его выходила, это еще ничего не значит. Все-таки она дочь крестьянина, а он – простой батрак…
Элизабет стиснула кулаки, поймав себя на этой мысли. Она никогда не придавала значения положению – во всяком случае, в душе́.
Но что ей теперь делать?
Господь укажет тебе путь.
«Господь или, по крайней мере, его наместник», – подумала Элизабет и поспешно вышла из комнаты.
В доме было тихо. Девушка осторожно спустилась по скрипучей лестнице, стараясь не привлекать к себе внимания отца. У него непременно найдется для нее задание – хотя бы по второму разу вымести комнаты.
На последней ступени она остановилась и заглянула за угол. Отец уснул в общей комнате, упершись локтями в подоконник. Время от времени он всхрапывал, и по его тучному телу разбегалась рябь.
В такие моменты его можно было принять за безобидного увальня.
Она накинула куртку и вышла из дома.
Элизабет была одна в церкви. Она стояла на коленях перед высокой, искусно расписанной статуей Девы Марии и молилась, перебирая четки, – одна из немногих вещиц, доставшихся ей от матери.
Элизабет любила бывать в церкви. В эти минуты она была свободна от отцовского надзора, могла побыть собой. Здесь ее никто не судил и не указывал, что делать. И это место, как ни одно другое, располагало к размышлениям.
– Святая Матерь Божья, обереги нас от бедствий и защити нас от них. Аминь, – закончила Элизабет молитву.
Она поцеловала четки, перекрестилась и встала, чтобы сменить выгоревшие свечи к вечерней службе.
В этот момент дверь в ризницу открылась, и появился Кайетан Бихтер. Священник несильно удивился при виде Элизабет.
Она поприветствовала его поклоном.
– Здравствуй, Элизабет, – произнес священник, тяжелым ключом запирая дверь в ризницу. – Ты, как всегда, не можешь сидеть без дела.
– А, это сделал бы любой на моем месте, – застенчиво ответила девушка.
– И сердце доброе, Господь видит это…
Священник ласково похлопал ее по плечу, после чего взял метлу, прислоненную в углу, и принялся подметать.
– Господь видит это в каждом человеке, верно? – неуверенно спросила Элизабет.
– Верно, дитя мое, верно, – рассеянно пробормотал Бихтер.
– Неважно, мужчина это или женщина, крестьянин или батрак? – осмелилась уточнить Элизабет.
– Господу все равно, я в этом уверен, ибо перед Ним все люди равны.
Кайетан Бихтер заметил, что не расположен к долгим рассуждениям. Вообще-то подобные вопросы, какие задавала Элизабет, ему не досаждали. Но прошедшая ночь еще напоминала о себе ломотой в костях. Ему пришлось проделать неблизкий путь, и поспать толком не удалось.
Элизабет помедлила, потом собралась с духом.
– Но если люди равны перед Богом, то и между собой они не должны видеть различий, разве не так?
Священник усмехнулся.
– Все не так просто, дитя мое, – и продолжил поучительным тоном: – Кто станет сражаться, если все будут крестьянами? Кому работать в поле, если все станут феодалами? Кто станет править, будь все вокруг королями?
Элизабет взглянула на него с разочарованием, но Бихтер невозмутимо продолжал:
– Каждому предназначено свое место. И тот, кто противится судьбе, поступает вопреки Его воле и не найдет пути к спасению.
– Это касается и… – Элизабет говорила теперь совсем тихо, – и…
Бихтер остановился и оперся на метлу.
– Это касается всех и всякого, – прервал он ее резко. – Без исключений.
Несколько мгновений царило молчание.
– Конечно, вы правы, – робко проговорила Элизабет.
Священник пожалел о своих резких словах.
– Элизабет, – он примирительно поднял руку. – Элизабет, это…
– Нет-нет, всё так, как вы сказали. – Девушка выпрямилась. – Всех и всякого. Без исключений.
Она перекрестилась и, коротко попрощавшись, выбежала из церкви.
Кайетан Бихтер проводил ее задумчивым и внимательным взглядом.
Он чувствовал жалость к этой девчушке, но ее отец был из числа самых зажиточных в общине, и его слово имело вес.
Кроме того, ему следовало заботиться о делах более важных, о людях, которые действительно нуждались в его помощи. Бихтеру вспомнилась прошедшая ночь…
Господь Всемогущий, не оставь их.
Священник вздохнул и продолжил подметать.
XI
В последующие дни, что бы Иоганн ни делал – работал ли с Альбином во дворе, чистил хлев или рубил дрова, – Элизабет занимала все его помыслы.
Лист с нетерпением ждал общей трапезы или вечера, когда они собирались в общей комнате и он мог украдкой смотреть на нее. Когда они сидели вот так, все вместе, и после молитвы мужчины вырезали фигурки из дерева, а Элизабет и Софи сидели за прялками; когда ветер завывал за окном, а в печи потрескивали поленья и в нишах тлели лучины, распространяя запах смолы и тусклым светом заливая комнату, – в такие моменты деревенская жизнь казалась Иоганну хоть и тяжелой, но благословенной.
Если б…
Если б не «Аве Мария» с этой зловещей концовкой. Казалось, эти слова определяют всю жизнь в деревне – в работе ли, в дни отдыха или в церкви.
Святая Матерь Божья, обереги нас от бедствий и защити нас от них. Аминь.
От кого обитатели деревни просили защиты у Девы Марии?
Рано или поздно, но он это выяснит.
– Господи, прости нам прегрешения наши…
Было воскресенье, и жители деревни собрались на службу. Иоганн вместе с другими батраками и служанками стоял позади, а перед ними на скамьях сидели крестьяне с женами: мужчины с правой стороны, женщины – с левой. При этом зажиточные крестьяне, такие как Каррер и Риглер, занимали передние места.
Как в жизни, так и в церкви.
Если в течение недели мессу посещали, как правило, по одному человеку от каждой семьи – от Карреров это была Элизабет, – то к воскресной службе являлись все, и подобающе одетыми: крестьяне в темных валяных куртках, чистых рубашках и кожаных брюках, их жены – в темных платьях, с аккуратно зачесанными волосами. На челяди были простые, но чистые льняные рубахи и блузки. Все, от крестьянина до батрака, приводили себя в порядок, были вымыты и опрятны.
Иоганн потер озябшие руки – в церкви стоял нестерпимый холод. Он наблюдал за Кайетаном Бихтером: тот стоял с двумя румяными служками у алтаря и бормотал вступительные слова к причастию. Священник выглядел рассеянным и заметно нервничал, хотя Лист не понимал, в чем причина – ведь Бихтер повторял этот ритуал каждую неделю. Но со временем мысли его потекли в ином направлении, и вместо того чтобы следить за ритуалом, знакомым наизусть, Иоганн стал рассматривать церковь.
Внутреннее убранство отличалось простотой, пестрые витражи едва пропускали свет, и над стрельчатыми окнами можно было заметить уже знакомые символы. В выцветших фресках угадывались различные сцены крестного пути. Алтарь незатейливый, без лишних украшений. И только высокая статуя Девы Марии слева от алтаря, мастерски исполненная и ярко расписанная, приковывала внимание.
Затем произошло нечто удивительное.
В церкви стало светлее – должно быть, солнце выглянуло из-за облаков. Свет сквозь витражи переливался самыми разными оттенками. И лишь в одном месте падал белый луч, направленный точно на статую Богородицы, окружая ее ангельским сиянием.
Иоганн огляделся, но никто, похоже, не обратил на это внимания. Тогда он повернулся к Альбину и шепнул:
– Удивительно… Что это за стекло?
– Это? Оно сохранилось в руинах монастыря, и его принесли сюда, уж много лет тому назад, – шепотом ответил Альбин. – Одни называют это чудом; говорят, только на Богородицу через цветное стекло падает белый луч. Другие связывают это с особой техникой росписи… – Тут он ухмыльнулся. – Можешь догадаться, к какой партии склоняюсь я.
– Если поглядеть, сколько ты молишься, то я бы сказал, что к первой. Удивительно, почему ты не сидишь впереди, среди женщин.
– А было бы недурно, – снова ухмыльнулся Альбин и дружески ткнул Иоганна в бок, так что у него перехватило дыхание.
– Тсс… – шикнул на них стоявший рядом батрак и кивнул в сторону первой скамьи.
Лист проследил за его взглядом: Якоб Каррер оглянулся и наградил их свирепым взглядом. Они замолчали, и хозяин отвернулся.
Кайетан Бихтер торжественно поднял кубок.
– Подойдите же и примите тело Господне…
После службы жители собрались перед церковью; их дыхание паром клубилось в морозном воздухе. Стояло прекрасное зимнее утро. Облака расступились, на голубом небосводе засияло солнце, и снег переливался под его лучами.
Многие из жителей, в их числе и Каррер с Риглером, направились к харчевне. Иоганн заметил, что Элизабет и Софи задержались у могил, и помедлил.
Элизабет смахнула снег с одного из надгробий, зажгла потухшую свечу и опустилась на колени.
– Могила ее матери, – прошептал Альбин у него за спиной. – Она умерла во время родов. Хотя не думаю, что она долго протянула бы с Каррером. Говорят, женщина была весьма миловидная…
Иоганн не ответил.
– Ты как, пойдешь в харчевню? – спросил Альбин.
– Я догоню.
– Будем говорить насчет завтрашней игры в айсшток. Пропускать не стоит.
Лист бросил на него вопросительный взгляд.
– Ни разу не видел? Палки по льду! Пиво! Будет весело. – Альбин потер ладони.
– Я знаю, что это за игра, но…
– Но?
– Ступай вперед, я задержусь на пару минут, – ответил Иоганн.
– Дело твое.
Альбин пожал плечами и поспешил за остальными.
Элизабет поднялась с колен и перекрестилась. Лист огляделся – они были одни. Он помедлил в нерешительности, потом собрался с духом и подошел к девушкам.
– Элизабет…
– Да? – Она повернулась к нему.
– Я хотел поблагодарить тебя за все, что ты сделала для меня. Когда я был болен и…
– Любой поступил бы так же, – холодно проговорила Элизабет и с беспокойством посмотрела в сторону харчевни, где скрылся ее отец.
– Да, но ты…
– У меня сейчас нет времени, Иоганн. Нам нужно готовить ужин, – прервала его Элизабет, без злости, хоть и с нажимом.
Они с Софи направились к дому. Последняя оглянулась и одарила Листа улыбкой. Но тот уже витал в своих мыслях.
Чем объяснить реакцию Элизабет? Ее самоотверженность сводилась к простому долгу, доброта сменилась холодностью. Иоганн не припоминал, чтобы он сказал или сделал что-то неподобающее. Хотя, когда дело касалось женщин, это мало что значило. Переменчивы, как погода в апреле, поговаривал один его приятель. Иоганн склонен был с ним согласиться.
Между тем он остался один среди заснеженных надгробий. Над старым кладбищем воцарилось безмолвие.
За спиной послышались шаги. Иоганн резко обернулся.
Перед ним стояла старуха, которая была в харчевне в тот первый день, когда его заставили снять рубашку. Мария Зальцмюллер.
Старуха молча смотрела на него. Листу стало не по себе под ее сверлящим взглядом.
Потом она осенила себя крестом, поцеловала средний и указательный пальцы и направила их сначала в сторону леса, а потом на Иоганна.
Тому был знаком этот жест. Mala fide, древний знак против скверны.
Старуха сплюнула чужаку под ноги и, волоча ноги, пошла прочь.
«Старая карга, – подумал он и почесал голову. – Суеверная до мозга костей». Последнее, что ему сейчас было нужно, – это религиозная фанатичка, которая настраивала жителей против него.
Исполненный тревоги, Иоганн зашагал к харчевне.
XII
– Погода вроде бы хорошая, – Альбин посмотрел в окно и просиял. – Значит, все остается в силе!
– Хм… – неопределенно протянул Якоб. – Видимо, так. Элизабет, приготовь там все. Два каравая и одну шквару, но не больше. Хотя можешь положить еще несколько яблок.
– Да, отец. – Девушка вышла из комнаты.
Каррер повернулся к Альбину.
– А вы пока вычистите хлев, а уж потом ступайте.
– Так ведь нужно помочь остальным на лугу…
– Делай, что сказано. И поживее! – напустился на него Каррер.
– Понял. Идем, Иоганн, – поспешно ответил Альбин и махнул своему товарищу.
После обеда, когда они явились на окраину деревни, взору их открылась внушительная картина. На лугу расчистили площадку и разровняли до зеркальной гладкости, утоптанный снег переливался под солнечными лучами. Посередине площадки был вбит столбик, а справа лежали в ряд четырнадцать штоков с деревянными рукоятями на круглых болванках из железа[5]