Adventus[2]

ТИРОЛЬ,
1703 ГОД ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА

I

Иоганн Лист повалился лицом в грязь. Из рассеченной брови сочилась кровь, смешиваясь с глинистой водой. В голове пульсировала боль. Происходящее воспринималось словно сквозь плотную пелену: завывающий ненастный ветер, дождь, приближающиеся шаги… Затем все стало расплываться. Иоганн закрыл глаза…

Не позволяй загнать себя в угол.

Иоганн внял своему внутреннему голосу – ибо привык ему доверять – и с трудом перевернулся на спину.

Крестьянин стоял над ним в отсветах молний, едва различимый сквозь стену дождя. Он наклонился ближе, и тогда Иоганн разглядел его лисье лицо. Этот человек приютил его на несколько дней в своем доме, а потом так предательски напал… При мысли об этом Лист исполнился ярости. Он уперся ладонями в грязь и с трудом приподнялся. Крестьянин ухмыльнулся. И на Иоганна обрушился град ударов.

Его окутала тьма…

Крестьянин склонился над своей жертвой и принялся методично обшаривать карманы, при этом то и дело поглядывая на застывшее лицо, выискивая на нем малейшие признаки жизни. Вдруг он замер – в кармане брюк лежало что-то продолговатое. Это был нож, и не какой-нибудь: серебряные вставки и безупречный клинок говорили о том, что для владельца он значил больше, чем просто инструмент.

– Это я, пожалуй, заберу… – восторженно прошептал крестьянин.

– Не заберешь.

Грабитель повернулся на голос, но было уже поздно. Не успел он опомниться, как Иоганн схватил его за запястье и вывернул руку. Крестьянин вскрикнул от боли и выронил нож в грязь. Лист ударил противника ногой в живот, тот повалился на спину и застонал.

Воспользовавшись передышкой, Иоганн зашарил по грязи в поисках ножа. Вспыхнула молния, и на мгновение стало светло как днем. Он увидел клинок в луже, потянулся и с облегчением взялся за рукоять. В этот момент бок пронзила резкая боль.

Противник вонзил ему в ребра острие деревянных сенных вил.

У Иоганна подогнулись ноги, он снова упал. Когда крестьянин медленно повернул вилы и выдернул их, по всему телу прокатилась волна жгучей боли. Лист всеми силами пытался сохранять сознание – в противном случае его ждала смерть. Во второй раз враг не позволит застать себя врасплох.

Иоганн прижал рукой кровоточащую рану и перевернулся на спину. Крестьянин вырос над ним, сжимая в руках вилы.

– Сопляк, я и не таких уделывал! – прокричал он визгливо и занес вилы, готовясь к решающему удару.

Этого времени оказалось достаточно: Иоганн извернулся, перехватил нож и рассек противнику сухожилие под левым коленом.

Крестьянин замер, на лице его застыло изумление, и было в его облике что-то неуловимо смешное. Нет, все происходило совсем не так, как он рассчитывал. Опустив взгляд, крестьянин в ужасе уставился на свою левую штанину, быстро темнеющую от крови, зашатался, но прежде чем у него подкосились ноги, Иоганн вскочил и схватил его за горло. Крик боли застрял у него в глотке, затем Лист безжалостно отбросил его, так что крестьянин пролетел через двор и ударился спиной о стену.

Он уставился на Иоганна широко раскрытыми глазами. Тот занес нож, готовый нанести смертельный удар.

– Будь милосерден! – всхлипнул грабитель.

Иоганн ударил.

Крестьянин машинально зажмурился.

Потом снова открыл глаза. Нож торчал в стене, рядом с его головой. Крестьянин неуверенно посмотрел на Иоганна.

– Что ты знаешь о милосердии!

Лист рывком выдернул клинок из почерневшего бревна и выпустил противника. Тот сполз по стене и заскулил.

Иоганн спрятал нож обратно в карман и поднял узел со своими пожитками, лежавший в грязи возле дома. Затем зажал ладонью рану на боку и, не удостоив крестьянина взглядом, направился в сторону леса.

* * *

Шторм раскачивал верхушки деревьев. Лес едва ли давал защиту от проливного дождя и промозглого ветра.

Иоганн взбирался по склону, продираясь через замшелый подлесок. Он вымок насквозь и замерз, рубашка и кожаные брюки липли к коже. Кроме того, рана на боку снова стала кровоточить. Заметив это, Иоганн укрылся среди торчащих корней сосны, задрал рубашку и, несмотря на темноту, попытался оценить тяжесть ранения.

Рана оказалась глубокой, но внутренние органы, по всей видимости, остались не задеты. Иоганн вздохнул. Если остановить кровь и держать рану в относительной чистоте, воспаления можно не бояться. Лист знал людей, которые выживали и с худшими увечьями.

Он раскрыл мешок и вынул запасную рубашку. Резким движением оторвал рукава, связал их вместе и обернул вокруг талии. Боль была страшная, но Иоганн стиснул зубы и затянул узел так туго, как только смог.

Когда он уже завязывал мешок, его вдруг посетила тревожная мысль.

Лист торопливо перерыл свои пожитки, но не нашел того, что искал.

Крестьянин выкрал у него кошелек.

Все его жалованье за последнее время, все, что он сэкономил на пропитании, – все пропало. Иоганн почувствовал, как внутри него закипает злоба, и невольно взялся за нож.

Проявляй милосердие, даже к тем, кто его не заслуживает.

Эти лживые заповеди. Вот только бы…

Резкая боль в боку образумила его. В нынешнем состоянии с крестьянином ему не справиться. Но он еще вернется, и уж тогда пусть тот молится Богу…

Иоганн глубоко вдохнул. Его трясло от холода, и только теперь он понял, до чего же устал. Путник огляделся в поисках укрытия, где можно было бы провести ночь. На мгновение молния высветила в темноте очертания поваленного дерева. Лист разостлал хворост, сколько сумел набрать, и забрался под гигантские корни.

И через пару мгновений уснул.

II

Когда Иоганн проснулся, его била дрожь. Стояла ледяная стужа, и пар изо рта, казалось, замерзал в воздухе. Хворост не помог уберечься от первых в этом году заморозков. Холод пробирал до костей, и промокшая одежда липла к телу.

Иоганн огляделся, пытаясь сориентироваться, но спросонья не смог ничего различить. Он потер глаза и, проснувшись уже окончательно, понял, в чем дело. Все вокруг заволокло густым туманом, и дальше нескольких шагов сложно было что-либо разглядеть.

Зима стояла у порога.

Времени оставалось совсем мало. Иоганн осторожно потянулся, после чего осмотрел рану. Повязка насквозь пропиталась кровью и присохла к плоти. Легкое прикосновение вызвало слабую, но тянущую боль. Первый признак воспаления.

Гангрена.

Должно быть, в ране осталась щепка. Что это означало, догадаться было нетрудно: необходимо как можно скорее избавиться от гнойного очага, иначе не избежать заражения крови, и это предрешит его судьбу. Старая песня: чаще всего солдаты умирали не на поле боя, а позже, от ранений, полученных в этом бою.

Иоганн поднялся, сделал несколько шагов – и покачнулся. Все тело – даже лицо – словно распухло, мускулы болели. Он осторожно наклонился, поднял мешок и вновь попытался сориентироваться.

Плотный туман рассеивал солнечный свет. Иоганн попытался определить север по мху на деревьях – но они были покрыты им со всех сторон, так, словно пытались укутаться на зиму.

Лист закрыл глаза и задумался. Ему вспомнился пройденный накануне путь. Тропа, по которой он пришел к дому крестьянина. Воспоминания увлекали его все дальше, к самому началу, когда началось то, что…

Иоганн резко открыл глаза. Нужно двигаться дальше. Инстинкт подскажет ему направление, он еще ни разу его не подводил.

Ни разу? Ты уверен?

Иоганн решительно зашагал прочь от поваленного дерева. Следовало найти укрытие, где он смог бы отдохнуть и заняться раной.

* * *

В дороге, если идти в одиночку, время словно замедляется, Иоганн знал это как никто другой. Должно быть, в такие мгновения человек мог всецело отдаться во власть собственных мыслей – и далеко не всегда это шло на пользу. Но теперь, когда он был ранен, время тянулось для Иоганна бесконечно. Каждый шаг растягивался в час, каждая пройденная миля – в вечность.

Возможно, он совершил ошибку, когда решил порвать с тем, что…

Хруст ветки прервал его размышления. Иоганн застыл на месте и медленно оглянулся.

Ничего.

С трудом верилось, что крестьянин стал бы его преследовать. Может, какой-нибудь зверь? Волк? Лист двинулся дальше, настороженно, то и дело оглядываясь, и… Шагнул в пустоту. Ухватиться было не за что. Он покатился по укрытому листвой склону и жестко ударился о землю.

Некоторое время Иоганн лежал неподвижно. Сердце колотилось, дыхание было прерывистым, все тело дрожало.

Затем он сделал глубокий вдох и заставил себя успокоиться.

Дыши. Сосредоточься на дыхании.

Вскоре Иоганн взял себя в руки и огляделся. Он лежал в глубокой яме шириной примерно в три сажени. Дно было устлано листьями, над ямой пушистым одеялом клубился туман. Лист заключил, что выбраться будет нелегко, но по силам, и…

Тут он почувствовал запах.

Сладковатое, до боли знакомое зловоние. Почуяв его однажды, забыть уже невозможно. Запах разложения.

Товарищи в полку цинично называли его «солдатским благовонием».

Иоганн с шумом втянул воздух, после чего стал разгребать листву. И в следующий миг замер.

Из-под прелых листьев на него уставились глаза, обреченно и неподвижно.

Путник принялся разгребать дальше. Они лежали повсюду, трупы, некоторые совсем изгнившие. Оставалось только догадываться, что здесь могло произойти и откуда взялись все эти тела. Никаких селений поблизости не было.

Иоганн заметил, что на некоторых трупах недоставало одежды и обуви. Он многое повидал в своей жизни, но это зрелище потрясло его до глубины души: глухой лес, огромная могила, обнаженные тела… Казалось, кто-то небрежно побросал сюда трупы, словно избавился от нечистот.

Один из трупов лежал на животе: от куртки остались одни лохмотья, на спине были видны три глубоких отверстия. Слишком узких для ножа – скорее от копья.

Или от вил…

Внезапная догадка была подобна удару. Эта могила предназначалась и ему. Во всяком случае, таков был замысел крестьянина. Должно быть, Иоганн стал не первой его жертвой, не единственным, кого он обокрал, прежде чем расправиться. Несчастные в могиле служили тому доказательством. Лист рассердился на самого себя: следовало прикончить мерзавца на месте.

Он поднялся и насчитал по меньшей мере семь… нет, девять трупов. Чуть дальше из листьев торчали голова женщины и детская рука.

Чертов ублюдок!

Иоганн перекрестился и уже начал было выбираться из ямы, но тут на глаза ему попался широкий кожаный лоскут, лежавший поверх одного из трупов. Он потянул за край: это оказался кожаный плащ. Превосходной выделки, пусть немного потертый, от холода такой плащ защищал бы лучше, чем его собственная одежда, а мертвому он уже без надобности. Иоганн, не колеблясь, накинул его на плечи и затянул шнурок. Затем, цепляясь за корни, стал взбираться по крутому склону.

Подтянувшись из последних сил, он вылез из ямы и поднялся на ноги. Еще раз взглянул на скопище тел и снова перекрестился.

И двинулся дальше.

III

В этом проклятом лесу терялось всякое ощущение времени. Тропы не было, заросли, точно ряды копий, не давали идти. Кроме того, долина стала понемногу сужаться.

Однако повернуть назад он тоже не мог. В нынешнем состоянии вернуться будет просто не под силу. Придется выбираться из леса и переходить в следующую долину. Может, удастся отыскать какую-нибудь деревню или, на худой конец, крестьянский двор… Тогда оставались хоть какие-то шансы.

Однажды ты поплатишься, Лист. Придет день.

Этот второй голос… Иоганн надеялся, что больше его не услышит. В том, что он зазвучал в голове именно сейчас, виделось дурное предзнаменование. «Может, настало мое время? – подумал Лист. – Не лучше ли просто сесть и ждать?»

В тот момент, когда отчаяние, казалось, овладело им окончательно, лес начал редеть, среди деревьев показалась горная гряда. Иоганн воспрянул духом, продрался между последних деревьев и наклонил в сторону высохший куст орешника.

Пред ним, насколько хватало глаз, раскинулись величественные тирольские горы. Заснеженные вершины были окутаны облаками. Над лесами, растущими по склонам вплоть до снеговой линии, поднимался туман, словно они дышали.

Суровый и безыскусный, но в то же время упоительный пейзаж.

Твоя родина.

Вдали в поисках добычи кружили соколы. Ни деревень, ни крестьянских подворий видно не было. Но ощущалось нечто возвышенное в этом мгновении: на краткий миг Иоганн почувствовал себя повелителем раскинувшихся перед ним земель.

Это, конечно же, не могло быть правдой – никому не подчинить эти земли. Ни кайзеру, ни баварским захватчикам. Даже тирольцы ничего не могли противопоставить этой природной мощи.

Иоганн поднял ворот плаща и стал спускаться в долину.

* * *

После затяжных дождей склоны стали скользкими, что замедляло спуск. Иоганн то и дело оглядывался в поисках убежища, но в этих местах, казалось, не обитало ни единой живой души. Даже пастбища не попадались.

Спустившись, Лист решил перевести дух и опустился на большой замшелый камень, над которым росла искривленная сосна. Ощущение эйфории, которое овладело им прежде, исчезло без следа. Дождь усилился, вода стала просачиваться сквозь швы плаща и теперь стекала по спине.

Иоганн вновь попытался сориентироваться. По его расчетам, если держаться юго-востока, то рано или поздно он выйдет к Швацу. А оттуда по старым трактам на запад, подальше от войны и разоренных деревень, которые оставляли после себя баварские отряды.

Рана в боку напомнила о себе тянущей болью. Иоганн приподнял повязку: воспаление усилилось. Он знал, что ему предстояло сделать, и при мысли об этом содрогнулся. Снова туго затянув повязку, Лист обвел хмурым взглядом необитаемую долину.

И сердце вдруг подскочило в груди. Слева, едва заметная, по дну долины змеилась заросшая тропа.

Тропа, которая, возможно, вела к деревне. К людям, которые могли бы его приютить.

С новыми силами Иоганн закинул мешок на плечо и двинулся по тропе.

* * *

Когда опустились сумерки и начали тускнеть окружающие краски, он наконец-то понял, что шел по ложному пути. Тропа сужалась, и горы с каждым шагом становились все ближе. Прежде это ощущение дарило чувство защищенности; теперь те же горы выглядели холодными и зловещими. Кроме того, рана болела все сильнее, и дождь не прекращался: еще одну ночь под открытым небом ему не пережить.

Иоганн уже отчаялся найти полноценное укрытие и поэтому не поверил своему везенью. Впереди, примерно в двух милях, вырисовывалось какое-то строение: дощатый сарай, надежное убежище на ночь! Лист стиснул зубы и двинулся дальше. Нужно непременно преодолеть этот последний отрезок до наступления темноты…

* * *

По гнилым доскам и худой крыше Иоганн понял, что сарай уже многие годы как заброшен. Между половицами проросли сорняки. Но ему по крайней мере не придется вторую ночь спать на голой земле…

Лист сдвинул несколько досок перед входом и сгреб остатки соломы. Стоило ему сесть, как его покинули последние силы. Он закрыл глаза и позволил себе краткий миг передышки.

За последние полчаса дождь наконец-то прекратился, и ветер разогнал тучи. Холодный лунный свет пробивался сквозь щели, расчерчивая полосами противоположную стену.

Иоганн раскрыл мешок и вынул последнюю краюху хлеба, похожую скорее на комок зеленоватой плесени. С человеческой едой этот вонючий ломоть не имел ничего общего. Ему вспомнились густые супы, жаркое, куски мяса с поджаристой корочкой. Иоганн буквально чувствовал их аромат… Но воспоминаниями сыт не будешь. Поэтому он сделал над собой усилие, откусил кусочек хлеба и заставил себя проглотить эту тягучую массу. Когда последний кусок был с трудом проглочен, остатки провизии оказались исчерпаны.

Что теперь? Как ему пережить следующие несколько дней? Он был слишком слаб, чтобы охотиться, а ягод и корней почти не осталось, и…

Тянущая боль прервала его мрачные раздумья. Рана в последние часы болела все сильнее. Выбора не оставалось, ее следовало обработать.

Иоганн стянул рубашку и для начала попытался осторожно снять присохшую повязку. Он все делал медленно, и чтобы содрать даже небольшой клочок, приходилось превозмогать жуткую боль.

А ведь он только приступил…

Нет, это делается иначе. Иоганн стиснул зубы и одним рывком сорвал повязку.

Отрывистый крик прорезал ночь, и снова все стихло.

* * *

С дрожью во всем теле Лист взглянул на рану. Края сильно воспалились, кожа стала бледной, и сквозь нее проглядывали сосуды. Наружу сочился густой гной.

Первые признаки гангрены.

Дрожащей рукой Иоганн взялся за нож, убеждая себя, что хуже не будет.

Лжец.

Он аккуратно вытер клинок о штаны, после чего срезал корку. От боли на лбу выступил пот, а на глазах – слезы. Иоганн замер, с трудом перевел дух. Затем подобрал щепку и вставил в рот. Впился зубами в старую древесину. Левой рукой раздвинул края раны и погрузил палец в гноящуюся плоть, глубже, еще глубже…

Перед глазами плясали искры. Иоганн знал, что долго ему этого не выдержать. Наконец, когда минула целая вечность, едва не потеряв сознание, он вытащил то, что искал: обломавшийся кончик острия вил.

Лист брезгливо отшвырнул окровавленную щепку и выплюнул бесполезную теперь деревяшку – от боли он перекусил ее надвое. Из раны снова обильно потекла кровь, но это только к лучшему, так она хоть как-то очистится. Место было неудобное, Иоганн даже не мог помочиться на рану, чтобы обеззаразить ее. Про этот способ ему рассказал один рудокоп из Шваца, и это не раз ему помогало. Но, так или иначе, сейчас прибегать к нему поздно.

Иоганн нашел чистое место в своей повязке и прижал к ране. Затем, одевшись из последних сил, забился в угол и укрылся плащом.

Сквозь щели в полу тянуло холодом. Он был уверен, что не сможет сомкнуть глаз.

Через некоторое время Лист крепко спал.

IV

Пороховой дым окружал его плотной стеной. Крики, взрывы, барабанная дробь – все сливалось, какофония звуков нарастала. Затем все стихло в ослепительно-яркой вспышке.

И если шум был гнетущим и невыносимым, то полная тишина казалась зловещей.

В тумане вырисовывались фигуры и исчезали столь же быстро, как и появлялись. Иоганн чувствовал себя одиноко, но и чужим не был. Все это казалось знакомым, только не находилось слов, чтобы назвать. Он затаил дыхание. К нему приближалось что-то, похожее на…

* * *

Лист проснулся весь в поту. Его трясло, дыхание было прерывистым; оно паром поднималось в морозном воздухе и сразу рассеивалось. Иоганн бросил взгляд на лужу, подтекшую вечером на полу, – она замерзла. В противоположном углу намело кучу снега.

Зима пришла.

Лист торопливо поднялся, но его зашатало, и пришлось ухватиться за деревянную балку. Он почувствовал слабость. Левая сторона тела горела, кровь шумела в ушах, руки и ноги плохо слушались.

Не может так все кончиться – соберись! Определи себе цель!

Иоганн так и сделал. Сосредоточился на сегодняшней цели – найти надежное убежище, где он сможет поправиться. Тироль был населен негусто, но в этих долинах все же попадались небольшие поселения, горные деревни или, на худой конец, скопление крестьянских дворов и выгоны.

Тогда в путь!

Иоганн оттолкнулся от балки, открыл дверь и выглянул наружу. Снега выпало почти по колено, и он по-прежнему валил так, словно сам Господь вывернул наизнанку серое небо. Снежные хлопья кружились в воздухе и укрывали все вокруг белым одеянием.

При виде этого толстого покрова настроение у Иоганна мгновенно упало. Теперь каждый шаг будет даваться с огромным трудом. Но выбора не оставалось, нужно было идти.

Лист взял свой мешок и вышел из сарая. С первых же шагов он увяз в снегу; изношенные сапоги не спасали от холода, пальцы ног коченели.

День обещал быть скверным.

Иоганн обернулся и в последний раз взглянул на сарай, который дал ему приют хотя бы на эту ночь. Он уже двинулся дальше, как вдруг заметил узор, вырезанный над дверью. Кто-то аккуратно выдолбил в бревне круг, но вместо привычной пентаграммы, призванной оберегать от ночных кобольдов[3], этот рисунок содержал куда больше символов: по вертикали круг делил крест, а поверх него от подножия к краям расходились две изогнутые линии, оканчиваясь у перекладины в тех местах, где должны быть прибиты руки Христа. Справа и слева от креста стояли греческие буквы X и P – Христос и Вседержитель.

Иоганн впервые видел нечто подобное. Должно быть, это был какой-то местный ритуальный символ.

Он задумчиво смотрел на узор. Было в нем что-то притягательное, и выглядело это все каким-то зловещим и судьбоносным…

Приглушенный удар вывел Иоганна из задумчивости. С покосившейся крыши съехала груда снега, и в этом виделось некое предостережение. Он не стал терять времени и двинулся в путь.

* * *

Снегопад только усиливался. Белая завеса окружала Иоганна, и за ней невозможно было что-либо разглядеть. Промозглый ветер поднимал вихри над снежным ковром и без труда отыскивал лазейки в одежде. Холод пробирал до костей, но в этом была и своя польза: он как будто остужал горящий бок.

В полдень (точно ли полдень? он не мог сказать с уверенностью) шторм пошел на убыль. Иоганн усмотрел в этом добрый знак. Плохо было то, что он понятия не имел, как далеко отошел от своего ночного пристанища и где вообще теперь находится. Он нисколько не удивился бы, если б, описав круг, снова пришел к сараю.

Но какое это имело значение?

Лист заметил выступающий из сугроба камень и сел. Несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. От напряжения и жара путник был совершенно изможден, и его мучила жажда, хотя он то и дело останавливался и набирал в рот горсть снега.

Иоганн трезво оценивал свое положение: смерть настигнет его посреди этого белого ада.

Странно, но мысль о таком исходе теперь не казалась такой уж скверной, как пару часов назад. Он слушал завывания ветра, чувствовал снег на лице, и все как будто расплывалось, тускнело: деревья вокруг, поляна, тень над поляной…

Тень?

Он вскочил. На некотором отдалении вырисовывался размытый силуэт. Иоганн раскрыл рот, но вместо крика вырвался лишь хрип. Тогда он из последних сил двинулся навстречу фигуре.

И понял, что глаза его обманули.

Это был не человек, а распятие, почти целиком занесенное снегом. В первый миг Иоганн испытал разочарование, затем мысль его лихорадочно заработала. Ведь к распятию должна вести тропа? Он опустился на четвереньки и принялся разгребать снег. И работал с остервенением, пока не расчистил площадку вокруг креста.

Никакой тропы, конечно же, не было.

У Листа вырвался истерический смешок. Довольно жалкий звук, ничтожный против ветра и снега, он тут же смолк.

Путник огляделся и посмотрел на распятие. Медленно смахнул снег с фигуры Спасителя. Он заметил, что крест оплетен ивовыми прутьями, и плетение это напоминало узор над входом в сарай. Все это таило в себе что-то чуждое, зловещее. Тем не менее Иоганн опустился перед распятием на колени – и стал молиться, истово, как не молился уже долгие годы.

Он был воспитан в христианской традиции, но опыт прошлых лет все чаще давал повод для сомнений. Лист уже не верил, что все беззаконие вокруг совершается по Божьей воле. Для него религия была, с одной стороны, прибежищем для отчаявшихся, а с другой – орудием продажного духовенства. Иоганн обращался к вере лишь в случаях крайней нужды и потому относил себя к первой группе, к отчаявшимся.

Иисус безмолвно взирал на него с распятия. Лист молился о верном пути.

Наконец он поднял голову и медленно перекрестился.

Помоги мне, Господи!

Справа в подлеске что-то едва уловимо шевельнулось.

Иоганн молниеносно развернулся и зашарил взглядом по опушке.

Ничего.

Может, олень? Это означало бы пищу. Или спасение – будь это человек…

– Есть там кто? – выкрикнул Лист, но ответом ему было лишь завывание ветра.

– Мне нужна помощь! – попытался он снова и задохнулся в сильнейшем приступе кашля.

Когда приступ миновал, Иоганн кое-что приметил. По правой стороне долины змеилась расселина – возможно, ложбина, образующая выход из этой неприютной местности.

Почему он заметил ее только теперь?

Иоганн быстро взглянул на распятие, затем вновь устремил взор на расселину. В душе вновь затеплилась надежда: возможно, еще не все потеряно. До расселины не так уж далеко, за несколько часов он вполне может до нее добраться… Хотя намерение это казалось ему смешным – он не рассчитывал протянуть и часа, – Иоганн наметил ориентир и двинулся в путь.

* * *

Спустя час Лист скорее полз на четвереньках, нежели шел, однако он еще мог двигаться. Рана время от времени напоминала о себе, и боль огненной волной расходилась по телу.

Но Иоганн уже не обращал внимания на боль.

Иногда ему начинало казаться, что он не один: ветер завывал над обледенелыми вершинами горных цепей, говорил с ним, а в снежных вихрях то и дело виделись смеющиеся лица и насмешливые гримасы.

У него закружилась голова. Лист остановился и глубоко вдохнул.

Головокружение усиливалось. Путник повалился лицом в снег. Он попытался подняться, но не смог. Все кончено. Его вдруг охватило чувство глубокого покоя и уюта, какого он не испытывал очень давно.

Пожалуй, это место ему подойдет.

V

Пронзительный крик вернул Иоганна в чувство.

На него смотрели неподвижные черные глаза. Снова крик.

На груди его восседал крупный ворон, криком заявляя о своих правах на падаль.

Еще не время, трупоед, еще не время.

Иоганн взмахом руки отогнал ворона, и тот с протестующим криком улетел прочь. Сил хватило лишь на одно это движение. О том, чтобы встать, нечего было и думать.

Он повернул голову сначала в одну сторону, потом в другую.

Все вокруг утопало во мраке, и только снег вступал в резкий контраст с непроницаемой тьмой. Лес вздымался неподалеку плотной стеной.

За лесом, должно быть, лежит долина. До нее совсем недалеко…

Собрав остатки сил, Иоганн ухватился за ствол ели, поднялся и, спотыкаясь, углубился в лес, продираясь сквозь подлесок, перебираясь через поваленные деревья. В какой-то момент он словно выскользнул из своего измученного тела и взглянул на самого себя, бредущего по лесу.

По лесу, в котором ему среди деревьев виделись лица.

Поначалу дружелюбные, они становились все более нахальными и лукавыми. Слабость Иоганна доставляла им удовольствие, их смех гремел в ушах. Выносить это больше не было сил. Лист воздел кулаки к небу и издал вопль отчаяния.

Он сразу почувствовал напряжение, кровь застучала в висках, после чего все стихло.

Иоганн упал лицом в снег.

Это было его третье падение с тех пор, как он обнаружил крест на поляне. Спаситель тоже падал трижды, прежде чем принял смерть. Странно, что это пришло ему в голову сейчас.

Перед глазами вспыхнули мириады огней, и веки стали медленно опускаться…

Огни?

Лист открыл глаза.

В милях двух или трех мерцали огни.

Иоганн потер глаза, но это не было галлюцинацией, порождением воспаленного разума. Там были дома. Жилье! Эта мысль придала ему сил. Он чуть приподнялся и пополз на четвереньках в сторону огней.

* * *

Первый попавшийся ему дом был выстроен в манере, обычной для этой части Альп: каменный фундамент, толстые бревна, массивная крыша. Из окна на снег падал прямоугольник теплого света, из трубы поднимался дым.

Это место обещало приют и казалось Иоганну раем на земле.

Он забрался по двум ступеням к дверям и уже занес руку – но тут внимание его привлекла фигура, закрепленная под коньком крыши. Лист присмотрелся. Это была фигура святого Леонарда. Святой тянул к нему руку, но в жесте этом не было ничего благого: неподвижные глаза и широко раскрытый рот служили скорее предостережением, которое Иоганн проигнорировал – и из последних сил постучал в дверь.

Поначалу ничего не было слышно. Затем изнутри послышались голоса, прогремели тяжелые шаги. Дверь резко распахнулась. Перед Иоганном вырос неотесанный мужчина.

– Кто там еще? – рявкнул он недовольно.

Последние силы наконец покинули Листа. Он стал заваливаться на спину и рухнул со ступеней в снег.

Мужчина взглянул на неподвижное тело.

– Ну и черт с тобой! – бросил он пренебрежительно и закрыл дверь.


Иоганн не в силах был пошевелиться. Его понемногу заносило снегом.

И все же он еще слышал обрывки фраз, которые доносились из дома. Там, похоже, разгорелся спор. Женский голос спрашивал, кто приходил и чего хотел.

Мужчина, открывший дверь, решительно отметал доводы о «любви к ближнему» и «христианском милосердии».

– А если это один из них? Такому не место в моем доме.

Спор постепенно угас. Кто-то с топотом поднялся по лестнице, и все стихло.

Иоганн лежал и чувствовал, как сам становится частью снежного ковра. Холод через кончики пальцев проникал во все тело, но путник уже не мог ничего предпринять. Сил не осталось.

Потом боль сменилась теплом, и оно даровало покой и избавление.

Так и быть. Лист закрыл глаза.

Где-то со скрипом отворилась дверь.

Послышались торопливые шаги.

Юная девушка и старик. Они склонились над ним; девушка смахнула снег с его лица и внимательно оглядела.

Иоганн потерял сознание.

* * *

– Не похоже, что он один из них, – проговорила вполголоса девушка.

– Есть какие-нибудь проявления? – с недоверием спросил старик.

Девушка внимательнее осмотрела шею Иоганна, после чего расстегнула его плащ. Кровь просочилась сквозь рубашку и окрасила левый бок в густо-красный, почти черный цвет.

– Дедушка, он ранен.

Теперь и старик пристальнее взглянул на Иоганна. Потом решительно кивнул.

– Лучше отнесем его ко мне, тогда он хотя бы умрет в тепле.

Он ухватил Листа за ворот плаща.

Девушка вдруг засомневалась.

– А если он протестант? – Она произнесла это едва слышно.

– Вздор, – возразил ее дед. – А если и так, то никому не следует об этом знать. Идем, Элизабет.

Они пронесли безжизненное тело через всю деревню, до самой окраины. Лишь в некоторых домах еще горел свет, и на улице не было ни души. «Неудивительно, в такую-то погоду», – подумала Элизабет.

Они подошли к маленькому дому, и старик отворил дверь. Послышался лай; через мгновение навстречу им выбежала овчарка. Годами пес едва ли уступал хозяину. Лишь только узнав вошедших, он принялся вилять хвостом и с любопытством обнюхивать Иоганна.

– Ну, будет тебе, Вит! – успокоил его старик и добавил, обращаясь к Элизабет: – Уложим его в комнате наверху.

Элизабет взглянула на чердачную лестницу, узкую и крутую, и неуверенно кивнула. Они принялись за дело. Чтобы втащить Иоганна наверх, пришлось приложить немало усилий. При этом нужно было следить, чтобы голова его не билась о стертые ступени.

Когда они наконец-то управились, старик открыл дверь в комнату, скудно обставленную, но довольно уютную. Они уложили Иоганна на кровать, сняли с него плащ, сапоги и мокрую одежду.

– Принеси мне таз с водой и чистых тряпок.

Элизабет поспешила вниз. Старик вынул ножик из кожаного чехла и срезал присохшую к ране повязку. Воспаление было сильное, некоторые из сосудов вокруг раны стали черными. Увиденное не на шутку встревожило старика.

Элизабет принесла все, что требовалось, и поставила таз рядом с кроватью. Она тоже заметила потемневшие сосуды и тонко вскрикнула.

– Все-таки он один из них, – произнесла она в ужасе. – Придется…

– Нет, дитя мое, это скорее похоже на заражение крови. Принеси-ка мне еще и трав.

Элизабет снова вышла из комнаты. Старик смочил тряпку и стал осторожно очищать рану. Иоганн застонал, но глаза его оставались закрытыми.

Вернувшись, Элизабет протянула деду жестяную миску с целебными травами, в числе которых были ромашка и арника. Старик разжевал травы в кашицу и приложил к ране, поле чего накрыл куском чистой материи. Ткань сразу пропиталась кровью и прилипла. Элизабет укрыла Иоганна толстым одеялом.

– На сегодня все, что могли, мы сделали, – сказал старик. – Лучше возвращайся домой, пока твой отец снова не рассердился.

– Пуще обычного, ты хотел сказать? – отозвалась Элизабет. – Спасибо, дедушка.

Она перекрестилась, поцеловала его в щеку и поспешила домой.

Старик принес кружку воды и поставил на дощатый пол, рядом с ночным горшком. Потом опустился на стул возле кровати и взглянул на раненого. В комнату, неуклюже ступая, вошел Вит и с утробным ворчанием улегся у ног хозяина.

Старик зажег трубку и сидел, задумчиво покуривая.

Давно в их деревню не забредал человек из внешнего мира. Да лучше б так оно и оставалось. Новые люди всегда несли перемены, к лучшему или к худшему. Теперь, когда в деревне наконец устоялся свой повседневный уклад, ничего нового здесь не желали. Так, во всяком случае, думали многие, включая его сына.

С другой стороны, он прожил столько лет и хорошо – слишком хорошо – помнил, что когда-то жизнь в этой деревне била ключом.

А потом явились они, и тень легла на долину.

В общем-то хуже стать уже и не могло. Старик глубоко затянулся и вновь посмотрел на Иоганна.

– Что ж, посмотрим, что ты нам принес…

VI

Девушка склонилась над Листом. Тот не мог рассмотреть ее лица – перед глазами все расплывалось, словно он смотрел сквозь мутное стекло. Свет пульсировал в одном ритме с сердцебиением. Из разговоров удавалось уловить лишь обрывки фраз; о том, чтобы понять их, не было и речи – словно говорили на каком-то чужом языке, из которого он знал лишь несколько слов. И все-таки чувство было такое, будто говорят о нем.

Хотя Иоганн не знал, где находится, он чувствовал, что окружен заботой. Раненый пытался пошевелиться, однако не ощущал своего тела. Потом голова стала вдруг очень легкой. Он медленно поднялся, огляделся…

* * *

Пороховой дым окружал его плотной стеной. Крики, взрывы, барабанная дробь – все сливалось, какофония звуков нарастала. Затем все стихло в ослепительно-яркой вспышке.

И если шум был гнетущим и невыносимым, то полная тишина казалась зловещей.

В тумане вырисовывались фигуры и исчезали столь же быстро, как и появлялись. Иоганн чувствовал себя одиноко, но и чужим не был. Все это казалось знакомым, только не находилось слов, чтобы назвать.

Он затаил дыхание.

Тут из тумана появился Пруссак, что-то крикнул и замахал руками. Но Иоганн не понимал его. Он попытался добежать до него, но не сдвинулся с места, и…

Внезапно вокруг взметнулся вихрь из конечностей людей и животных вперемешку со щепками, комьями земли и шрапнелью. Так, значит, он находился там, где всегда был, посреди…

* * *

– Кажется, он приходит в себя!

Иоганн снова услышал женский голос, на сей раз взволнованный.

– Дедушка!

К кровати подошел мужчина преклонных лет. Старческое лицо, побитое погодой, осветила довольная улыбка.

– Уже хорошо. А если он еще и…

Громкий топот за спиной заставил его замолчать на полуслове. В дверях появился крупный мужчина.

– Ты все-таки взял его к себе, старый дурень! – В последние слова он словно вложил все свое презрение.

Девушка, потупив взгляд, попыталась объяснить.

– Но ведь он не из…

Мужчина врезал кулаком по двери, и девушка замолчала.

– Я не с тобой разговариваю!

Старик постарался умерить его злость.

– Якоб, бедняга был тяжело ранен. Он умер бы в ту же ночь. Может быть, нам удастся его выходить. К тому же он не из них, и в моем доме…

– В твоем доме?! – Мужчина пришел в бешенство. – В твоем доме? Насколько я знаю, это мой дом, и я позволил тебе жить здесь. Ты бы остался тогда ни с чем, дорогой батюшка. Ни с чем!

Старик опустил голову.

Мужчина вновь ударил кулаком по двери. Потом задумался и ехидно усмехнулся.

– Черт с ним. Если он встанет на ноги, будет работать на меня в счет долга. Ясно? – Повернулся к девушке. – А ты не отлынивай от домашних обязанностей!

Он вышел из комнаты и хлопнул за собой дверью.

– Не все дети суть благословение Господне, – посетовал старик, и девушка смиренно кивнула.

Он с нежностью погладил ее по щеке.

– Лишь некоторые.

Раненый закрыл глаза.

* * *

В ту ночь Иоганн проснулся снова: приоткрыв глаза, он увидел сидящую рядом девушку. Тусклый свет от масляной лампы окружал ее мягким, ангельским сиянием.

Лист хотел сказать что-нибудь, но сумел лишь раскрыть рот. По телу волнами расходился жар, лоб горел, и в то же время спину покрывал холодный пот.

Гангрена.

Слово это громовым раскатом прозвучало в помраченном сознании.

Смерть.

Девушка наклонилась, придержала ему голову и дала попить. Горячее и горькое, омерзительное на вкус, питье все же принесло облегчение. Девушка улыбнулась и что-то сказала, но Иоганн не понял. Потом мысли затуманились, и он провалился во тьму.

И в этот раз надолго.

VII

Иоганн пришел в себя.

Он медленно открыл глаза, едва приподнял веки. От слабого света вспыхнула боль, волной прокатилась по всему телу. Лист чуть было не вскрикнул, но стиснул зубы и резко закрыл глаза.

В темноте стук в голове стал понемногу стихать. Боль не утихала, но теперь Иоганн мог хотя бы ясно мыслить.

И прислушаться к внутреннему голосу. Голосу настоятеля Бернардина.

Жизнь и покой исключают друг друга.

Лишь одна из многих премудростей аббата, которые Иоганн еще мальчишкой впитывал как губка. «Следуй этим советам, – поучали его, – и будешь жить благонравной жизнью». Но довольно скоро он понял, что очень немногие из ближних придерживались этих истин. И потому, затворив их глубоко в душе, вспоминал о них лишь в случае нужды.

И уже не раз они ему помогали, особенно тогда, в темные времена, когда он…

Не сейчас!

Иоганн подавил воспоминания. Прошлое есть прошлое, и лучше его не трогать. Сейчас у него задача куда более важная. Он должен встать на ноги и выяснить, что произошло.

Лист припоминал схватку с крестьянином, снежную бурю, забытую людьми долину. Были ведь еще огни в темноте, деревня? Иоганн уже не мог сказать с уверенностью.

Но, судя по всему, у него была лихорадка. Ему уже доводилось лежать с такой горячкой, когда тело едва не сгорало от жара. Похоже, что и в этот раз он провалялся несколько дней. Последствия еще давали себя знать: путник чувствовал себя разбитым, словно целую вечность провел в темных, холодных шахтах, где в одиночку загружал тележки рудой.

Тяжесть в руках и ногах приковала его к соломенному матрасу.

Попробуй осмотреться.

Открыть глаза Иоганн не мог. Он глубоко втянул воздух и попытался таким образом оценить обстановку.

Запах старого дерева, одеяла и соломы. С левой стороны, где-то у изголовья кровати – едва уловимый аромат трав и горькой микстуры. В целом запах действовал благотворно и успокаивал. Лист знал места, где обитала смерть; там стояла вонь крови, металла и отчаяния. Но здесь было иначе – здесь пахло безопасностью.

Головная боль понемногу стихала.

Открой глаза.

Иоганн сделал глубокий вдох и, задержав дыхание, полностью сосредоточился на этом мельчайшем движении.

Поднял веки.

Слепящая белизна.

Боль.

Затем свет начал тускнеть, стали проявляться размытые формы и понемногу обретать четкость.

Есть!

Иоганн принялся неспешно изучать обстановку. Потолок из темных, почти черных досок, уложенных под уклон. Выцветший узор напоминал о пестрой росписи, некогда украшавшей комнату. Справа, у стены из грубых почернелых бревен, стоит старый сундук, а на нем аккуратно сложенные штаны и рубашка. Над сундуком небольшое окошко; толстые стекла, скрепленные оловянными пластинками, покрыты морозным узором. Сквозь стекла видны были приглушенные красноватые отсветы. Значит, стояли сумерки, в утренний или вечерний час.

И посреди комнаты – кровать, на которой он и лежал, простая и удобная.

Простое, но опрятное во всем убранство пробуждало чувство безопасности, уже почти забытое.

Слева от кровати стояла низкая, грубо сколоченная табуретка, а на ней кувшин и наполненная до краев глиняная кружка. Иоганн взял кружку и осторожно понюхал. Запах трав был хоть и резкий, но не отталкивающий. Должно быть, какой-то целебный отвар. Только теперь Лист осознал, какая его мучает жажда: лихорадка совершенно иссушила его. Он стал пить жадными глотками. Вкус оказался горьким.

Несколько мгновений – и кружка опустела.

Иоганн отставил кружку и взялся за кувшин, по всей видимости, наполненный водой. Бесценная прохладная вода! Он поднес кувшин к потрескавшимся губам и сделал несколько больших глотков. Желудок отозвался острой болью. Иоганн захлебнулся, выронил кувшин и схватился за живот.

Он пил так быстро, что ослабленное тело запротестовало.

Успокойся. Держи тело под контролем.

Лист медленно вдохнул и выдохнул несколько раз, пока боль не утихла. Вода осталась в желудке.

Превосходно.

Он по-прежнему чувствовал себя обессиленным, но питье пошло ему на пользу. Теперь захотелось встать. Иоганн перевернулся на бок и стал подниматься, но почувствовал колющую боль. Он осторожно ощупал левый бок, тронул повязку на ране. Скинул одеяло и только теперь заметил, что на нем нет никакой одежды. Повязка была чистая и тугая – должно быть, ее поменяли совсем недавно. Иоганн приподнял ее и не заметил ни крови, ни каких-либо признаков заражения. Но кто его раздел? И кто выходил?

Ему вспомнилась жуткая метель. Снег у него в сапогах, во рту, в глазах, всюду. Затем огни в темноте. Красивое улыбающееся лицо над ним, подобное ангельскому…

Лист уронил голову на мягкую подушку и уставился в потолок. Он решил перевести дух, прежде чем встанет.

Разглядывая потолок, Иоганн впервые обратил внимание на царящую вокруг тишину. Ни звуков, ни голосов – ни внутри дома, ни снаружи. Лишь скрипучее дыхание бревен.

Странно.

Кто-то ведь должен здесь быть.

В сумерках по потолку гуляли тени, понемногу изменяясь с течением времени. Иоганн наблюдал за этими метаморфозами, и вдруг что-то его насторожило. Он посмотрел внимательнее: потолок был расписан странными символами. Хотя краски в них почти выцвели, нечто подобное он уже видел: знаки эти напоминали распятие над входом в сарай.

Потом рисунок стал вдруг расплываться, символы пришли в движение. Поначалу словно бы беспорядочный танец их подчинялся какому-то ритму. Рисунки закружились в безумном хороводе, стали сливаться, образуя единое целое. Из этого хоровода возник новый образ, огромный и зловещий: размытые тени и жуткая баранья голова в центре. Иоганна охватило тревожное предчувствие, сердце заколотилось, дыхание перехватило. Лист машинально зажмурился. Снова открыл глаза.

Узор выглядел как прежде. Ни образов, ни теней, лишь несколько выцветших рисунков.

Чувство безопасности, которое Иоганн испытал прежде, испарилось. Он с трудом поднялся, вынужденный при этом опираться на кровать. Когда голова перестала кружиться, подошел к сундуку и взял одежду. Это были его собственные штаны и рубашка, выстиранные и заштопанные.

Иоганн оделся без спешки и вышел из комнаты.

* * *

На верхнем этаже все двери были заперты. Лист стал спускаться по узкой лестнице. Стертые ступени скрипели под каждым его шагом. Внизу был просторный коридор: слева от лестницы находилась дверь, а над ней – широкая отдушина и покрытый копотью дымоход: по всей видимости, здесь в течение многих лет коптили мясо и колбасы.

Иоганн осторожно отворил дверь и вошел в комнату. Открытый очаг, соединенный с печью, еще дышал приятным теплом. Путник провел указательным пальцем по дымоходу над очагом. Судя по толстому слою сажи, в доме кто-то жил. Иоганн огляделся: скамейки, придвинутые к массивному столу, скрыты под грубыми накидками. Две курицы, спящие под скамьей у стены. Свет пробивался в узкие окошки и пыльную взвесь, лучами падал на распятие в углу. Внизу под распятием сложены несколько деревянных мисок и ложек, готовых к использованию. И пол, похоже, подметен совсем недавно.

На кухне, как во всем доме, царили простота и порядок. И… никого не было.

И все же Иоганн чувствовал, что в комнате есть кто-то еще.

У очага он заметил вдруг какую-то тень. Та двинулась к нему, пересекла полосу света, падавшую в окно. Густая бурая шерсть, раскрытая пасть, крепкие зубы – овчарка.

Пес остановился в полуметре перед ним и утробно зарычал. Он выглядел ухоженным, шкура лоснилась, но в его размерах и поведении ощущалась угроза.

Иоганн медленно опустился на колени. Пес пригнул уши и залаял.

Лист склонил голову и некоторое время сидел неподвижно. Затем протянул руку.

Пес замолчал и понюхал протянутую руку. Почувствовал, что человек перед ним не представлял угрозы, и облизнул Иоганну ладонь. Тот поднял голову и почесал четвероногого за ухом. Пес показал зубы, словно бы ухмыльнулся. Потом развернулся и неторопливо отошел к очагу, где вновь занял свой пост у теплой печи. «Собачья жизнь», – с завистью подумал Лист.

В тарелке на краю очага лежал кусок хлеба. Только теперь путник осознал, до чего он голоден. В последние дни, если не недели, его кормили преимущественно бульоном, и ему хотелось твердой пищи. Иоганн без колебаний взял с тарелки хлеб и впился в него зубами, наслаждаясь вкусом пряностей и дымной, хрустящей коркой.

Казалось, ничего вкуснее он не ел.

Обитатели дома, конечно, перенесут эту потерю. Так или иначе вряд ли им, как ему, была ведома ценность такого жалкого куска.

Обитатели дома…

Обрывки воспоминаний пока не желали складываться в цельное полотно: старик, спор, юная девушка, искаженное страхом лицо, запах табака, рука на его разгоряченном лбу…

Жалобное поскуливание прервало его размышления. Пес выглянул из-за очага и облизнулся. Иоганн не смог сдержать усмешки. Он откусил от хлеба еще немного и протянул остатки псу. Тот подхватил кусок и разом проглотил. Лист потрепал его по голове, после чего вышел из комнаты и притворил за собой дверь.

Ему хотелось разыскать хозяев. Невозможно, чтобы они были плохими людьми. Они выходили его, содержали дом в порядке и, судя по всему, хорошо обходились со своим сторожевым псом, если можно было так назвать дружелюбного зверя на кухне…

Иоганн пересек темный чулан и открыл наружную дверь. Его сразу обдало морозным воздухом, и усталость, еще остававшуюся в теле, как рукой сняло. Понадобилось какое-то время, чтобы глаза привыкли к сверкающей белизне.

Он шагнул за порог.

VIII

Перед ним раскинулась маленькая, заснеженная деревня, как миниатюрная диорама, какую Иоганн видел однажды у коробейника.

Дома, старые и обветшалые, почернели от времени и словно сжались посреди промозглого холода и белых отвесных гор, обступивших деревню. Крупные сосульки говорили о том, что зима окончательно вступила в свои права. Из труб поднимался дым, но людей видно не было, и повсюду царила тишина, даже более глубокая и гнетущая, нежели в доме.

Лист огляделся. Леса вокруг деревни взбирались по крутым склонам и терялись в низко висящих облаках. Впечатление создавалось тягостное, путник чувствовал себя в ловушке. «Только люди выберут подобное место для жизни, – подумал он, – зверь не станет по доброй воле забираться в эту теснину».

Иоганн медленно двинулся по тропе, ведущей между домами. Снег скрипел под ногами – звук неестественно громкий, как будто лишний.

Внимательнее присмотревшись к домам, Лист невольно остановился. Вновь он увидел эти символы – как на потолке в комнате и на сарае, – вырезанные над дверьми и окнами, местами даже подкрашенные красным цветом.

Они обладали какой-то притягательной силой. Глядя на них, Иоганн даже не почувствовал морозного ветра, от которого жгло лицо и вырывало пар изо рта…

Он с трудом отвел взгляд и заставил себя идти дальше.

Становилось темнее, последние солнечные лучи скрылись за вершинами гор. Лист ускорил шаг. Было что-то зловещее в этой деревне, в горах, в тишине. Он всегда полагался на свой внутренний голос и инстинкты, а с той минуты, как он вышел из дома, они говорили ему одно.

Убирайся из этого места, и как можно скорее.

Но Иоганн не стал прислушиваться. Нужно было хотя бы разыскать своих спасителей и в благодарность предложить свои услуги. Если им вообще нужен был…

Кузнец. Ты теперь подручный кузнеца, не забывай.

Кузнец… Иоганн невольно улыбнулся.

Далее тропа резко обрывалась. Он оказался перед кладбищем, в центре которого расположилась мрачного вида церковь. У заснеженных надгробий горели небольшие лампы, отбрасывая слабые отсветы на старые могилы. У наружной стены даже мерцали свечи в плоских камнях, каких Иоганн не видел уже много лет. Он подошел ближе и наклонился: фитили в выемках с воском истрепались и едва тлели. Но старые камни вполне отвечали духу долины.

Церковь с кладбищем располагались на окраине, дальше начинался лес.

Стало совсем темно, и только огни на кладбище, дрожащие на холодном ветру, давали немного света. Иоганн замерз и снова ощутил слабость. Просто не верилось, что в деревне никого не было, кто-то ведь зажег эти свечи… Лист истосковался по разговорам, хорошей еде, женскому теплу – тем простым радостям, которые прежде принимал как должное.

Холод пробирал до костей. Иоганн решил вернуться в дом. Он мог разжечь огонь в печи, еще немного поспать, а утром продолжить поиски.

Путник развернулся и уже двинулся в обратный путь, как вдруг услышал неясное бормотание. Человеческий голос. Звук доносился из большого дома слева от кладбища. Иоганн почувствовал облегчение и быстрым шагом направился к массивной двери.

Над дверью была прибита толстая коряга с грубо вырезанным ликом: искривленный в жуткой ухмылке рот выкрашен кроваво-красным цветом. В зрелище этом, весьма зловещем, не было и намека на гостеприимство.

Голоса сделались громче. Убежище для живых, или скорее выживших, – Иоганн сам не понял, почему такая мысль пришла ему в голову.

Он открыл дверь…

* * *

Тяжелый и задымленный воздух, стены, покрытые копотью и освещенные лишь несколькими масляными лампами. Иоганн оказался в деревенской харчевне.

Разговоры оборвались, повисла тишина. Слышен был только треск поленьев в очаге на кухне да завывание ветра в дымоходе.

За большим столом посреди комнаты сидела группа мужчин в выходных нарядах: толстые войлочные куртки с пуговицами из оленьего рога, чистые рубашки и пестрые платки на шеях. Перед каждым стояло по массивной кружке с пивом. Все, как один, смотрели на Иоганна.

Чуть в стороне, за другими столами и вокруг печи, сидели женщины, дети и челядь. Женщины были в платьях, искусно расшитых, но мрачных, похожих скорее на траурные наряды; батраки – в простых чистых рубашках, как у Листа. Служанки прятали волосы под скромными платками.

Иоганн замер на месте, ощущая на себе любопытные взгляды. Никто не проронил ни слова.

Потом грубый мужской голос оборвал тишину:

– Да закрой ты дверь, чтоб тебя!

Иоганн послушно захлопнул дверь.

– Чего тебе надо? Убирайся к черту! – вскинулся на него один из мужчин за столом, тучный и румяный крестьянин.

Некоторые согласно покивали, что-то приговаривая себе под нос. Лист знал людей такого рода: довольно нажили, чтобы выражать недовольство, – но слишком мало, чтобы пользоваться авторитетом. И лишь один человек не проявил к Иоганну особого интереса – крупный мужчина лет пятидесяти, суровой наружности. В движениях его не было спешки, и это явно придавало весу его словам. Лист почувствовал: последнее слово в деревне принадлежало именно ему.

– Я ищу тех, кто меня приютил, – с неуверенностью произнес Иоганн.

Слова эти вызвали ропот среди обитателей деревни. Женщины сидели с напуганным видом. Крестьянин с румяным лицом нахмурился. Но прежде чем он раскрыл рот, поднял руку тот, который прежде хранил молчание.

– Если так, то ты в долгу у меня, – проговорил он с пугающим спокойствием. Голос его показался Иоганну знакомым.

– А если он один из них? – прошипела из полумрака старуха за дальним столом и сплюнула на пол.

– Вот сейчас и посмотрим, – вновь подал голос румяный и хмуро уставился на Иоганна. – Снимай рубаху!

Тот замешкал в нерешительности.

Крестьянин вскочил и ударил кулаком по столу, так что подпрыгнули кружки.

– Оглох? – закричал он.

Иоганн медленно стянул рубашку. Мужчины смотрели на него недоверчиво, женщины – украдкой. Разговоры мгновенно смолкли.

Все увидели его спину и грудь, изборожденные шрамами.

– Не красавец, чего уж там, – раздался язвительный женский голос.

Послышались сдавленные смешки. Лист чувствовал себя голым и уязвимым. С той минуты, как он открыл дверь харчевни, ничего из происходящего не поддавалось объяснению, словно в бредовом сне. Иоганн подобрал рубашку и собрался надеть, но тут снова донесся голос старухи:

– А под повязкой?

Поднялся одобрительный ропот.

– Снимай! – последовал новый приказ.

– Рана еще не совсем…

Договорить Иоганн не успел.

Крестьянин в мгновение ока подскочил к нему, схватил за горло, прижал к стене и быстрым движением сорвал повязку. Лист скривился от боли. Должно быть, присохший струп отошел вместе с повязкой. Из раны теплой струйкой потекла кровь.

Иоганн почувствовал, как внутри закипает злость. Ему ничего не стоило стряхнуть этого неотесанного крестьянина, как назойливую муху, – но он сдержался.

Только дурак выставляет силу напоказ.

Крестьянин свирепо огляделся.

– Теперь довольны? Ничего у него нет!

Он сунул Иоганну сорванную повязку и направился обратно к своему месту.

– С этого дня будешь работать на Якоба Каррера, пока не уплатишь долг, – бросил он. – И оденься, бога ради!

Затем взглянул на Якоба Каррера. Тот кивнул, повернулся к Листу и показал на один из столов для челяди.

– Твое место там!

Иоганн стиснул зубы. Таких людей, кровопийц до мозга костей, он старался обходить стороной, но удавалось это далеко не всегда. Так было и теперь. У него руки чесались показать этому мужлану, с кем он имеет дело. Однако Иоганн не стал этого делать. Для этого еще будет время, а сейчас у него другие заботы.

Он так и не разыскал ангела.

* * *

Иоганн сел за стол, кое-как заново перевязал рану и надел рубашку. Понемногу разговоры в харчевне возобновились.

За столом сидели двое батраков и две служанки – все отмечены тяжелым трудом. Они с недоверием поглядывали на Иоганна, пока тот, что сидел ближе всех, не прервал молчание.

– Я Альбин.

Голос его звучал приветливо, глаза лучились дерзким задором. Коротко подстриженные светлые волосы только усиливали впечатление, и выглядел он намного моложе своих тридцати лет.

Иоганн кивнул и представился. Остальные быстро переглянулись. Потом кашлянул сидящий рядом с Альбином батрак.

– Я Виргилий, – представился он. – А это Софи, Врони и Анна. Софи тоже работает на Каррера.

– Так значит, живой остался, повезло… – ухмыльнулась Софи.

Виргилий рассмеялся:

– Еще как! Каррер так и оставил бы тебя замерзать у порога… – Тут он выдержал паузу. – Но и она своего добьется, если захочет.

– Она? – Иоганн взглянул на него вопросительно.

Виргилий пропустил его вопрос мимо ушей.

– Что же ты умеешь делать?

– Я был подручным у кузнеца.

– Кузнецы нам без надобности.

– Не сомневайся, у Каррера найдется для него работа, – вставил Альбин.

– Я так и понял, что скучать мне тут не придется, – заметил Иоганн и вновь повернулся к Виргилию. – Ну, так кого ты имел в виду?

Тот пожал плечами.

– Она сегодня не пришла. Каррер…

– Помолчи, а то услышит еще! – перебил его Альбин и посмотрел Иоганну в глаза. – Ты еще познакомишься с ней. И не задавай столько вопросов. У нас этого не любят.

Лист понял, что Альбин не шутит, и кивнул. Потом обвел взглядом харчевню, посмотрел на большой стол посередине.

– Там сидят заправилы… – насмешливо пояснил Альбин, проследив за его взглядом. – Того, который заорал на тебя вначале, зовут Алоиз Бухмюллер, здешний корчмарь; вообще-то с ним нетрудно поладить. Рядом с ним, с красной мордой, – Бенедикт Риглер, деревенский староста. У него тут самое крепкое хозяйство. Тот, который тощий, это Кайетан Бихтер, наш священник. Нелюдимый, но заповеди Божьи чтит.

– Аминь! – хихикнула Врони. Другие тоже не сдержали усмешки.

– С Каррером ты уже познакомился. Он здесь второй после Риглера. Настоящий благодетель, как ты заметил… А с ним рядом его брат, Франц. В целом добряк. Даже не верится, что они братья.

Мимо их стола прошел Алоиз Бухмюллер.

– Хозяин, – небрежно окликнул его Альбин, – пива Иоганну, я плачу́!

Бухмюллер что-то неразборчиво проворчал и удалился. Но через некоторое время вернулся и со стуком поставил перед новичком большую кружку пива.

– За счет заведения, милости просим.

Иоганн взял кружку, поднял за здоровье хозяина и залпом отхлебнул половину.

– Неслабо, – усмехнулся Виргилий.

– Во рту сухо после горячки, – Иоганн ухмыльнулся, чтобы скрыть легкое головокружение. Потом вновь обрел серьезный вид. – Для чего нужно было снимать рубашку?

Никто ему не ответил. Все старательно избегали его взгляда.

В конце концов Альбин хлопнул Иоганна по плечу.

– Просто забудь.

Лист смерил его долгим взглядом.

* * *

– На что он тебе сдался? – спросил у Каррера Бенедикт Риглер.

– Будет работать у меня, на что ж еще? – раздраженно ответил Каррер.

– У тебя хватает рабочих рук, Якоб! – не унимался Риглер. – Или ты больше моего решил нажить?

– Больше твоего? Сейчас зима, а у меня, кроме Альбина и Софи, никого нет. Не хватает нам рабочих, ты и сам прекрасно знаешь. А нынешняя зима будет особенно суровой.

– Если сможешь всех прокормить… – продолжал Риглер.

– Это уже моя забота, а ты лучше подумай о своем хозяйстве! – Каррер глотнул пива и грохнул кружкой об стол. – Не желаю больше говорить об этом.

– В этот раз так просто не отмахнешься, Якоб.

Слова эти принадлежали Францу Карреру. Остальные уставились в стол, лишь бы не смотреть на Якоба в тот момент, когда он медленно, со зловещим спокойствием повернулся на голос.

– Это еще почему, дорогой братец?

Франц заметно побледнел, но продолжил:

– Нам тут никто больше не нужен, ты знаешь это лучше меня. И уж тем более чужаки. Чем меньше народу знает о…

Договорить он не сумел. Якоб молниеносно схватил брата за руку и сдавил так, что побелели костяшки. Франц тихо вскрикнул от боли, и Якоб разжал ладонь.

– Не смей перечить мне, братец, – ни сейчас, ни впредь.

Франц потер руку и промолчал.

– Не пристало братьям жить в раздоре, – произнес елейным голосом Кайетан Бихтер.

– Приберегите свои проповеди для следующей мессы, отче.

Якоб дал понять, что больше слушать никого не намерен. Чего еще им ждать, если его решения будут осуждать за общим столом?

Он обернулся и бросил хмурый взгляд на Иоганна.

* * *

– Ваша порция.

Бухмюллер с грохотом поставил посреди стола большую сковороду. Аппетитно запахло маслом и салом.

Альбин подмигнул Иоганну.

– Тебе повезло, что очухался в первое воскресенье месяца, – в этот день мы едим в харчевне.

Он достал из выдвижного ящика две деревянные ложки и протянул одну Иоганну.

Остальные тоже вооружились ложками, но приступать к еде не спешили. За другими столами тоже чего-то ждали: все смотрели на Кайетана Бихтера. Священник поднялся в тишине и прокашлялся, после чего медленно осенил себя крестом. Остальные последовали его примеру, и Бихтер забормотал молитву. Иоганн краем глаза наблюдал за происходящим. Вера крепче там, где нужда особенно сильна, – он убеждался в этом уже не раз. В сравнении с другими деревнями здесь всего было вдоволь, но даже дети притихли и за время долгой молитвы не издали ни звука.

Ритуал завершился всеобщим аминь, и все принялись за еду. Иоганн набивал полный рот, поглядывая при этом на Якоба. Крестьянин впивался зубами в сочный кусок мяса, сжимая в другой руке ломоть хлеба. Новичок наклонился к Альбину.

– Господа отдают нам лучшие куски, а сами довольствуются только мясом, – проговорил он с полным ртом.

Альбин пожал плечами.

– Ты откуда сюда свалился? Как будто не знаешь, как всем приходится, с тех пор как баварцы заявились в Тироль. Радуйся, что вообще голодным не остался… – Он отложил ложку, отрыгнул и погладил себя по животу. – Уф, то что надо… Хозяин! Еще два пива!

* * *

После трапезы в харчевне стало тише, разговаривали вполголоса. В тепле, после простой, но сытной еды Иоганна тоже разморило. Взгляд его, блуждая по комнате, задержался у большого стола посередине. Заправилы, как их насмешливо назвал Альбин, сидели вразвалку, закрыв глаза.

И лишь один пристально смотрел на Иоганна – священник Кайетан Бихтер. Лист был готов поклясться, что распознал страх в его глазах. Что его так напугало?

– Выпьешь с нами шнапса? – В голосе Альбина звучал вызов.

Иоганн повернул голову.

– Спасибо, мне и впрямь не помешает.

Альбин удовлетворенно кивнул.

– Бухмюллер! На всех! – крикнул он корчмарю, стоявшему у стойки.

Софи, бойкая девушка с длинными черными волосами, выглядывающими из-под платка, посмотрела на Иоганна с вызовом.

– Смотри, нашу настойку не каждый осилит.

Корчмарь поставил перед каждым по оловянной чарке.

– На здоровье! – бросил он коротко.

Тот невозмутимо кивнул и по примеру остальных поднял чарку.

– Ваше здоровье.

Иоганн выпил залпом.

«Крепковато, но в целом недурно», – подумал он. В следующее мгновение настойка раскрыла весь свой букет; горло и внутренности обожгло огнем. На глазах выступили слезы, и он невольно выдохнул. От глотки к носу поднялся гнилостный привкус. Затем скверный привкус внезапно исчез; огонь погас, уступив место приятному теплу, и в голове появилась легкость.

Занятно.

Иоганн сделал над собой усилие, чтобы не скривиться, и поставил чарку на стол. Остальные смотрели на него в изумлении.

– Еще ни разу не видела, чтобы кто-то с первого раза не срыгнул половину, – проговорила Софи с тенью уважения в голосе.

Иоганн усмехнулся.

– Хорошая выдержка.

Альбин наклонился к нему:

– Ну, если первая зашла так хорошо, я не прочь угостить тебя еще одной. Что скажешь?

– Скажу, что вам придется меня выносить.

Софи пододвинулась к нему поближе.

– И отнести ко мне в комнату.

Иоганн почувствовал, как ее рука легла ему на бедро и медленно скользнула выше. Лица батраков растянулись в ухмылках. Альбин закатил глаза.

– Софи, дай ты ему хоть пару дней, чтобы он освоился.

Служанка стиснула Листу бедро.

– В моей компании ты освоишься быстрее, чем думаешь…

Альбин и Виргилий многозначительно усмехнулись. Иоганн попытался сменить тему.

– Вы постоянно вот так всей деревней сидите в харчевне?

Софи резко отдернула руку и с тревогой взглянула на Листа.

– Только зимой, потому что…

Чья-то тень повисла над столом. Софи замолчала.

Перед ними стоял Якоб Каррер.

– Уходим!

Альбин и Софи послушно поднялись, Иоганн не сдвинулся с места.

– Ты тоже! – Якоб поднял сучковатую трость и ткнул Листа в грудь.

Тот допил остатки пива и вслед за Альбином и Софи вышел в морозную ночь. Якоб вышел последним, хлопнув за собой дверью.

Остальные смотрели им вслед.

– Карреру это еще аукнется, – насмешливо бросила старуха Зальцмюллер и снова сплюнула на пол. – И нам всем.

Никто не ответил.

* * *

На улице был жгучий мороз. Иоганн шагал следом за остальными в направлении дома, где очнулся.

Снег скрипел в ночной тишине.

Потом они свернули к большому дому, с виду ничем не примечательному. Но Иоганн узнал его. Это был тот самый дом, в дверь которого он постучал, когда только пришел в деревню.

Каррер отворил тяжелую дверь и вошел внутрь. Остальные последовали за ним.

– Альбин, покажешь ему тут все. Спать он будет в твоей комнате.

– Как скажете.

Каррер шагнул к Иоганну и посмотрел ему в глаза.

– Видал я таких, как ты… Меня лучше не злить – отлуплю палкой, как собаку.

Лист выдержал его взгляд. Каррер осклабился, отвернулся и прошел через сени в заднюю комнату.

– И держись от него подальше, Софи, поняла? – добавил он с нажимом и захлопнул за собой дверь.

Софи украдкой показала ему язык.

– Ты ему с первой минуты пришелся по душе, – шепнул Альбин.

Иоганн кивнул.

– И он мне.

– Идем, пора спать. Завтра вставать рано.

* * *

В крошечной комнате, где ютился Альбин, стояли лишь две узкие кровати и два сундука.

Тот сел на кровать и посмотрел на Иоганна.

– Еще не поздно слинять…

– За мной еще числится долг, – твердо произнес Лист и лег на свою кровать.

– Откуда у тебя эти шрамы?

– Лучше тебе не знать…

Альбин подождал немного, но понял, что ничего больше не услышит. Он потянулся и закрыл глаза.

– Ладно…

Вскоре размеренное сопение показало, что Альбин спит. Иоганн чувствовал усталость, но в голове кружило слишком много мыслей. Что происходило в этой деревне? К чему эта общая трапеза? Зачем его заставили обнажить торс? Чего они боялись?

Ответов не было. По крайней мере, пока. Иоганн закутался в грубое одеяло и погрузился в беспокойный сон.

* * *

От кромки леса дом Каррера отделяла лишь заснеженная поляна. Тени деревьев вытянулись вдоль склона.

В зарослях что-то шевельнулось. Из-за дерева выступила закутанная в лохмотья фигура. Неподвижно застыла, глядя на деревню.

Свет в комнате Альбина погас, дом погрузился во тьму. Фигура оглянулась через плечо и коротко взмахнула рукой – среди деревьев показались еще несколько силуэтов и медленно двинулись к деревне…

Загрузка...