В себя я пришел уже как Макото Кобаяси.
Дождь, похожий на туманную дымку, укрывал мое тело. Я лежал у дороги. Проходящие мимо люди бросали на меня взгляды и уходили, ускоряя шаг. В конце концов, у меня уже не было сил поднимать голову, и я лишь одним глазом смотрел в свинцовое небо.
Вот оно, настоящее тело. Только что совершенно голая душа оказалась укутана в него, как в теплое пальто. Кажется, оно лежало на футоне… нет, на кровати. Пахло лекарствами, значит, кровать, наверное, больничная. Точно. Ведь Макото хотел покончить с собой и сейчас находится в критическом состоянии…
М-м? Рядом кто-то всхлипывал.
Кто это?
Не успел я собраться с мыслями, как веки мои ненароком распахнулись сами.
И я встретился взглядом с какой-то всхлипывающей женщиной.
– Макото… – проговорила она как бы в забытьи.
И за этим последовал отчаянный крик:
– Макото?!
Все тени вокруг мигом повернулись ко мне. Действительно, я лежал в больничной палате: кровать окружали пугающего вида медицинские аппараты и приборы, за которыми мелькали медсестры в белых халатах.
«Да ладно?!» – прорычал чей-то бас, и белые тени нервно забегали по комнате.
– Макото!
Это воскликнул мужчина средних лет, который поддерживал женщину.
– Макото ожил!
Да. Позже я узнал, что десять минут назад у Макото Кобаяси диагностировали клиническую смерть. Душа Макото вознеслась на небо, а я вселился в его опустевшее тело и ни с того ни с сего открыл глаза. Все переполошились. Даже доктор воскликнул:
– Пульс… давление… Поверить не могу!
Как только подтвердилось, что Макото действительно ожил, радость мужчины и женщины перешла всякие границы. Я сразу понял, что это – родители Макото. Неудивительно, что они чуть с ума не сошли от ликования, когда их уже мертвый сын вдруг пришел в себя. Оба с нечленораздельными криками трепали мои щеки и волосы, гладили руки, душили в объятиях. Впрочем, хотя эти совершенно незнакомые люди зацеловали меня всего, неприятно от этого, как ни удивительно, не было. Тело Макото откликнулось на их порыв раньше, чем моя душа.
Но у Макото был еще один член семьи: мальчик в школьной форме, который, расправив плечи, стоял перед кроватью и злобно смотрел на меня налитыми кровью глазами. Среди восторженной толпы родителей, врачей и медсестер он один сохранял надменный вид. Потом я узнал, что это – Мицуру Кобаяси, старший брат Макото. Однако в тот момент я понятия не имел ни о Мицуру, ни о возрасте Макото и лишь мельком подумал, что это, наверное, брат.
Отец, как безумный, повторял:
– Макото с нами, Макото с нами!
Мать не выпускала меня из объятий.
Только брат молчал.
Вот при таких обстоятельствах, которые не очень способствовали беспристрастным наблюдениям, я и познакомился со своей гостевой семьей.
Жаль, конечно, что они не были ни особо богатыми, ни знаменитыми, хотя от этого вредного ангела многого ожидать и не приходилось. Про себя я порадовался уже тому, что, на первый взгляд, они хотя бы походили на нормальных людей. Ведь, открыв глаза, я вполне мог бы обнаружить себя в кругу восьми рыдающих мачо в красно-желтых полосатых боди. Нет уж, лучше простые люди!
Но стоило мне немного расслабиться, как сразу навалилась сонливость.
Похоже, тело Макото, только что пережившее клиническую смерть, еще не восстановило силы: я испытывал крайнюю слабость и почти не мог двигаться. В конце концов, без единого слова я погрузился в сон.
Так прошел мой дебют в роли Макото Кобаяси.
Еще некоторое время я ощущал себя слабым и мне все время хотелось спать. Хотя тело Макото шло на поправку так быстро, что главный врач чуть ли не плясал от радости, из-за прописанных трижды в день лекарств вялость и сонливость никак не проходили. К счастью, в больнице было совсем нечем заняться, поэтому я только и делал, что спал.
Три четверти дня я проводил во сне, а когда открывал глаза, то рядом видел либо лицо отца, либо лицо матери, либо спину Мицуру.
Если я просыпался, когда за окном было светло, то рядом обязательно сидела мать. Невысокая, с выразительными чертами лица, она всегда пристраивалась на стуле у кровати и щурилась, будто подсчитывая, сколько раз я моргну. Когда наши взгляды встречались, она ограничивалась короткими фразами вроде «Лучше?» или «Включить телевизор?». Помимо этого она почти ничего не произносила и вела себя со мной как-то стесненно, будто боялась затронуть больное место. Сначала я счел ее равнодушной, но потом решил, что раз Макото покончил с собой, то наверняка с ним было что-то не так, а она лишь пыталась осторожно проявить к нему внимание.
Мицуру, старший брат, появлялся ближе к вечеру на несколько часов, чтобы дать матери отдохнуть. Он оказался неразговорчивым и, молча расправившись с ужином и уборкой, сидел спиной ко мне, погрузившись в учебники и справочники. Судя по всему, он учился в выпускном классе, поэтому как-то раз я решил прервать молчание первым и сказал: «Ох уж эта учеба!» Мицуру вдруг сердито зыркнул на меня, резко захлопнул учебник и стремительно вышел в коридор. Может, от стресса перед экзаменами.
Вечером посещать больных разрешалось с семи до девяти. Отец Макото всегда приходил строго в эти часы. Всякий раз, когда он появлялся с неизменно сияющей улыбкой на пухлом лице, вся чересчур огромная для меня одного палата будто озарялась светом. В отличие от матери, отец постоянно смотрел на меня и разговаривал, не заботясь о том, какие подбирать слова. Каждый вечер он повторял: «Как же я рад, что ты ожил, Макото!» или «Я еще никогда не был так благодарен Всевышнему», искренне делился всем, что было у него на душе, а потом уходил в безмятежном настроении. Он пользовался популярностью среди медсестер, которые повторяли на все лады: «Какой хороший папочка!» Конечно, он не приходился мне отцом, но никаких проблем с этим я не испытывал.
В общем, мать, отец и Мицуру произвели на меня разное впечатление, но, кажется, их объединяла огромная любовь к Макото. Ведь что заставляло даже хмурого старшего брата каждый день приходить в больницу, как не любовь?
Хоть для меня это была гостевая семья, в больнице я потихоньку стал осознавать, что ко мне они относятся как к настоящему родственнику.
Можно даже сказать, что это единственное, что я понял в эти сонные, вялые, смутные дни в больнице.
Через неделю моя больничная жизнь кончилась. Вообще-то, поправился я уже давно, но поскольку мой случай оказался особенным (я ожил через десять минут после остановки сердца, что встречается крайне редко), врачи в больнице решили понаблюдать за мной, чтобы поизучать мое состояние. Для них я был чудо-мальчиком, драгоценным пациентом.
– Ты уже один раз умер, – обратился ко мне молодой доктор перед выпиской, потрепав меня за щеку. – Этого хватит, так что не надо снова.
Выписали меня в воскресенье. В ясный осенний день, вскоре после полудня, семья Кобаяси приехала за мной на машине, и мы отправились домой в тихий спальный район. В гостиной, которая сияла чистотой, везде стояли вазы с цветами, а на японском столике выстроились ряды суши, стейков и прочих угощений. Сначала от вида самого обыкновенного дома семьи Кобаяси я немного приуныл: «Да, значит, они точно не богачи…» Все это забылось, когда я оказался объектом их нежной заботы. Я даже воспользовался моментом и выступил с краткой речью от лица Макото: «Спасибо вам всем!» Я почти не разговаривал в больнице, чтобы не выдать себя, поэтому после моего небольшого выступления родители Макото даже прослезились.
В общем, семейная идиллия во всей красе.
Пурапура говорил мне, что обстановка в моей гостевой семье будет зависеть от масштаба ошибки, которую я совершил в прошлой жизни. Мне даже стало казаться, что грех мой был совсем малюсеньким. Наверное, я слишком много пил. Или чересчур много тратил. Или же был жиголо-соблазнителем. Что-то в этом роде.
Единственное, чего я не мог понять, – почему Макото, которому выпало счастье родиться в такой хорошей семье, вдруг решил покончить с собой. Кажется, слово «самоубийство» оказалось в доме под запретом, и никто не заикался об этом. Поэтому иногда я начисто забывал, что Макото решил наложить на себя руки.
Как только стол опустел, мать Макото заботливо обратилась ко мне:
– На ужин я приготовлю твои любимые блюда, Макото. Может, тебе немножко передохнуть? Хочешь, поспи у себя в комнате до ужина.
Я слегка устал от пребывания в тесном семейном кругу, поэтому встретил это предложение с благодарностью.
– Да, пойду отдохну.
Я резко поднялся со стула и вдруг замер как вкопанный.
Ведь я и понятия не имел, где и как в этом доме все расположено.
Что делать?
– Что такое, Макото?
– Тебе плохо?
Кажется, члены семьи что-то заподозрили.
Внезапно – как будто понимая, что настало его время, – у двери гостиной возник Пурапура, на этот раз почему-то в костюме.
Развернувшись, он сделал мне знак рукой. Я хотел кивнуть, но вовремя удержался – похоже, кроме меня, его никто не видел.
Не говоря ни слова, я бесшумно поднялся по лестнице вслед за Пурапурой. Спальня Макото располагалась на втором этаже. Это была комната в европейском стиле площадью в шесть татами. Простая мебель, по большей части черная, небесно-голубой ковер. Яркий свет заливал комнату через многочисленные окна, шторы цвета травы отражали солнечные лучи.
Пурапура остановился перед ними, а я присел на краешек кровати.
– Давно не виделись, – с иронией заметил я. – Вы же вроде бы проводник. Я думал, вы мне все тут покажете и расскажете.
– Такова наша политика, – сразу ответил Пурапура. – Лучше, чтобы у тебя не возникало никаких предубеждений.
Ты сам должен все прочувствовать, а не мы тебе все показывать.
Я снова оглядел Пурапуру с головы до пят. Что-то с ним не то.
– Там, наверху, вы выглядели иначе…
Пурапура усмехнулся на мои слова:
– В чужой монастырь со своим уставом не ходят. Честно говоря, когда я появляюсь в земном мире как ангел, то чувствую себя дураком. А ведь люди меня даже не видят!
– И раньше вы как-то повежливее со мной разговаривали.
– Говорят же, что снаружи, то и внутри. Ха-ха, шутка. Так сказать, стараюсь побыть поближе к земле. Давай-ка на «ты». Идет?
– Ага.
Какой же толковый ангел мне попался, удивился я.
Пурапура же вдруг обратился ко мне деловым тоном:
– Как твоя гостевая семья?
– Да неплохо, – ответил я, выпятив грудь. – Пока что все идет как по маслу. Люди хорошие, мать вкусно готовит, комната приличная. Думал, будет куда хуже. И чего это Макото Кобаяси захотел покончить с собой – не понимаю!
Пурапура и бровью не повел.
– Не понимаешь? Просто тебе неизвестно, что творится в семье на самом деле.
– Как это?
– Просто ты ничего не знаешь.
Голос его был такой тихий и безэмоциональный, что я даже вздрогнул.
– В смысле?
– Отец Макото только притворяется. На самом деле он эгоист и думает исключительно о себе. А мать недавно стала изменять ему с инструктором по фламенко. Я об этом.
К горлу вдруг подступила тошнота. Похоже, я переел стейков, и теперь они подняли бунт в желудке. Да, если подумать, суши и стейки – сочетание не самое гармоничное.
…Минуточку, что там говорил Пурапура?
– Похоже, ты пытаешься засунуть голову в песок. – Ангел сердито блеснул глазами. – Хорошо, расскажу тебе подробности. Факты, от которых нельзя скрыться. Причины, по которым Макото Кобаяси решил покончить с собой, сложны и запутанны. И ты не просто вселился в его тело – вместе с ним ты получил и его проблемы.
Безжалостный Пурапура своими словами будто низвергнул меня из рая в ад. Он вдруг присел на подоконник эркера и вытащил из кармана увесистую книжку.
– Что это?
– Пособие для проводников. Здесь описана вся жизнь Макото Кобаяси.
Палец Пурапуры ткнул в одну из страниц.
– Вот. События за несколько дней до его самоубийства.
Я сглотнул слюну.
Мне одновременно и хотелось, и не хотелось узнать, что там.
– Хотя его жизнь и так была полна несчастий, даже в ней настал самый ужасный день. И пусть у Макото имелось множество причин покончить с собой, именно этот день стал спусковым крючком.
После такого претенциозного введения Пурапура продолжил уже спокойнее. Это был рассказ о дне, заслужившем звание худшего в жизни Макото Кобаяси.
– Десятое сентября, четверг. Вечером, возвращаясь из подготовительной школы, Макото Кобаяси заметил Хироку Кувабару, которая шла под руку с мужчиной.
– Какую Хироку Кувабару?
– Ученицу из той же школы, на класс младше Макото. Его первую любовь.
– Хм…
– Она явно заигрывала с этим мужчиной, и Макото встревожился и решил проследить за ними. Оказалось, что они шли в лав-отель[1]!
– Ой!
– Макото испытал огромный шок. Так и застыл перед отелем, не в силах пошевелиться. И вдруг – новое потрясение. Из того же отеля вышла его мать в обнимку с инструктором по фламенко.
– Она?..
Эта заботливая, добродушная женщина? Даже я поверить не мог, что она способна на такое. А уж как, наверное, был потрясен ее настоящий сын…
– Вечер выдался поистине ужасным. Но удары судьбы на этом не закончились…
Пурапура набрал в грудь воздуха, как бы готовясь к тому, что сейчас произойдет. Я поступил так же, пытаясь успокоиться.
– Когда Макото вернулся домой, его брат Мицуру, бледный как снег, сидел перед телевизором. По нему только что показали новости об отцовской компании. Президента и ряд менеджеров задержали по подозрению в махинациях.
– Да ладно? И отца Макото?
– Нет, он простой служащий и, как и большинство работников, к этим махинациям никакого отношения не имел. В общем, похоже, пройдоха президент не брезговал самыми грязными методами продвижения товаров.
– И чем они занимались?
– В полицию поступило заявление на продукт компании под названием «Булочки ешь-и-худей» для заказа по почте. Их продавали под заманчивым слоганом: «Съешь одну – минус килограмм, съешь две – минус два». А на самом деле это были обыкновенные булочки, которые продают на горячих источниках. Кроме того, они занимались совсем уже откровенным мошенничеством. Хотя эта компания по производству еды появилась совсем недавно, они стали проталкивать в массы якобы старинную теорию о восьмиугольной Земле, чтобы продавать «восьмиугольные крекеры». Еще они разливали в супермаркете по соседству воду из-под крана, наклеивали на нее ярлык «СуперВода» и продавали втридорога… Они не столько злонамеренные, сколько безрассудные. – Пурапура негодующе покачал головой. – Но для отца Макото они все-таки были уважаемым начальством. У него перед ними долг и обязательства. После того как всех их арестовали, остальные менеджеры разом сложили с себя полномочия и подали в отставку. И Мицуру после этих новостей разволновался – ведь он считал, что раз отец такой добросердечный, то он сильно расстроится. Узнав об этом, Макото тоже распереживался. Но если бы все было так!
– А что случилось?
– Когда отец вернулся домой, то чуть ли не прямо с порога начал прыгать от радости. А увидев в гостиной Макото и Мицуру, стал их обнимать, целовать, чуть ли не самбу танцевать. Такой переполох устроил!
– Он был пьян?
– Да. Но напился он не с горя, а от радости. После увольнения всех топ-менеджеров компанию реорганизовали. И отец, до этого простой служащий, вдруг сразу же сделался начальником отдела! Одним махом на три ступеньки! Он просто обезумел от радости. Мол, какая разница, кого там уволили или арестовали, – ведь благодаря скандалу он смог получить повышение! Вот счастья привалило. – Пурапура чуть ли не выплюнул эти слова. – Может, все люди ведут себя так в критический момент, но такой отец Макото совсем не нравился. Сын уважал в нем скромного, незаметного и честного труженика. И это ранило его еще сильней.
Пурапура закончил, но тошнота так и не отступала. Солнце уже зашло, и, наверное, поэтому ослепительно яркая комната вдруг показалась унылой. Я задумчиво поднял голову к потолку, затем оглянулся по сторонам – лишь бы только не столкнуться с острым взглядом Пурапуры.
На стене висело зеркало.
В нем отразился… Макото.
Узкие глаза. Плоский нос. Поджатые губы. Непримечательное, унылое лицо.
Еще в больнице, впервые столкнувшись со своим отражением в уборной, я очень расстроился. Как можно жить с таким лицом? Я был крайне обижен на Пурапуру и босса. Даже если не брать во внимание черты лица, лицо Макото поражало отсутствием радости. Как будто он никогда не улыбался. Никакой энергии в глазах. Тогда я удивился, как это возможно с такой семьей – ведь они его любили и навещали каждый день. А теперь я все понял.
Первая любовь ходит по лав-отелям на свидания со взрослыми мужчинами.
Мать изменяет, а отец думает только о себе.
– Кстати спрошу, – начал я, глядя в зеркало, – а старший брат Мицуру, он какой?
– Кстати отвечу, что это совершенно бесчувственный и злобный молодой человек. Он постоянно говорит Макото гадости. Особенно про рост. Макото очень комплексует из-за роста, а Мицуру знает об этом и намеренно дразнит.
– Но мне он ничего не говорил!
– Просто он тебя игнорирует. Бесится, потому что Макото покончил с собой, а это неприлично в глазах окружающих. Кстати, пошарь-ка под кроватью.
Я послушался Пурапуру, и пальцы мои наткнулись на что-то твердое. Я вытащил яркую, кричащего цвета… пару ботинок?
– Это ботинки с секретом, – объяснил Пурапура. – У них скрытый каблук, поэтому с ними ты будешь казаться выше. Впрочем, обычно Макото их не носит. Он заказал их по почте, но испугался, что все узнают о секрете, и спрятал их под кроватью. За несколько дней до самоубийства Мицуру их нашел. Он начал дразнить Макото, сказал ему: «Брось страдать фигней! У тебя нога маленькая, поэтому так всю жизнь и будешь коротышкой». А этого Макото боялся больше всего.
Я отбросил ботинки с секретом на ковер, растянулся на кровати и уставился в потолок. Силы совсем покинули меня, и я чувствовал себя идиотом оттого, что так радовался и семье, в которую попал, и их заботе.
С чего это я взял, что они все так любят друг друга?
– Теперь мне даже удивительно, что Макото не свел счеты с жизнью раньше, – горько улыбнулся я Пурапуре. – Наверняка я сделал что-то ужасное в прошлой жизни, раз мне попалась такая гостевая семья.
– Кстати. Еще кое-что забыл.
Пурапура меня совсем не слушал.
– Макото Кобаяси сейчас в девятом классе.
– Что?
По росту я думал, что он в шестом.
Стой. Погоди-ка… девятый класс…
Меня накрыла паника, а Пурапура с улыбкой сообщил:
– Через полгода у тебя экзамены в старшую школу.