Мир по Тому Хэнксу - читать онлайн

Часть I Краткая история Тома Хэнкса

Похоже, Том Хэнкс – один из самых талантливых людей в Соединенных Штатах: кинозвезда с двумя «Оскарами», счастливо женатый мужчина, отец четверых детей, aктер, заработавший миллионы долларов, парень, настолько рассудительный и уравновешенный, что получил прозвище Американский Папа.

Как и все люди, он – продукт воспитания и потому в речи сыплет словечками из детства, жаргоном, где соединились калифорнийский сленг, здравомыслие, которое дает изучение Библии, и многие часы, проведенные в электронных лучах мудрости телевидения 1960-х. В разговоре Хэнкс запросто использует такие слова, как «выпендрежный» (bodacious), «оболтус» (chucklehead), «галиматья» (cockamamie) и «расфуфыренный» (high-falutin'). Это не манерность. На мгновение во взрослом мужчине проявляется ребенок.

Воспоминания, убеждения и слова кружатся внутри черепа Тома, словно электроны вокруг мозга-ядра, и периодически очередная фраза срывается с орбиты. И тогда Том Хэнкс перемежает свои речи старомодными восклицаниями: «For crying out loud!», «Holy smoke!», «Jeepers creepers!», «Oh landy!». Каждое из них напоминает: чтобы понять Хэнкса, надо знать, откуда он родом.

Томас Джеффри Хэнкс родился 9 июля 1956 года в Конкорде, Калифорния, – приморском городке в пятидесяти километрах от Сан-Франциско. Том стал третьим из четверых детей: ему предшествовали сестра Сандра и брат Ларри, а через пять лет за ним последовал брат Джимми. Отец Амос (Бад) Хэнкс вырос на бедной ферме в калифорнийском Уиллоусе, во время Второй мировой войны служил на Тихом океане, механиком во флоте.

После войны Бад захотел пойти в колледж, а затем иммигрировать в Австралию и стать писателем. Но сложилось так, что, работая в ресторане в Беркли, он влюбился в официантку Джанет Фрейджер. Они поженились в Рино в 1950 году; через год у них родился первый ребенок.

Бад работал шеф-поваром: не парень в замызганном фартуке, орудующий грилем в закусочной, а человек, отвечающий за банкетные залы и другие масштабные мероприятия. Том рассказывал: «Он руководил кухней в профсоюзных клубах. Заведения с рыбацко-морским антуражем, бамбуковыми барными стульями и грязной, отвратительной кухней» [1].

Бад и Джанет расстались в начале 1962 года, когда Сандре было десять, Ларри – восемь, Тому – пять, а маленькому Джимми не исполнилось и года. «Мои родители одними из первых испытали действие бракоразводных законов в штате Калифорния, – рассказывал Том. – В их честь стоило бы назвать целое крыло в каком-нибудь судебном здании» [2]. Этой фразой он годами отшучивался, избегая вопросов о разводе родителей. Но как на самом деле неловко и страшно было дошкольнику, которому велели собирать вещи и сказали, что из шкафа он может взять всего одну или две игрушки.

«Мне было всего пять, когда мы впервые переехали. Я почувствовал одиночество, ощутил себя покинутым, во мраке. Никто не объясняет тебе, в чем дело. Только: складывай вещи, бери что хочешь и клади в заднюю часть фургона» [3].

Бад забрал троих старших детей, оставив Джимми с Джанет, и направился в Рино, Невада, где сошелся с Уинифред Финли, у которой было восемь своих детей (правда, трое старших уже жили отдельно). Через два месяца, после того как клан Хэнксов прибыл в Неваду, Бад официально развелся с Джанет и через четыре дня женился на Финли.

«Мы были совершенно чужие, а жили вместе, – говорил Том. – Помню, как в школе нам задали нарисовать свой дом и семью, и мне не хватило мест, чтобы всех разместить. Я посадил их на крышу. Папу я нарисовал в кровати, он спал, поскольку устал после работы в ресторане» [4].

Когда Тому было семь, по дороге в школу его остановили три девочки-подростка. Он их не знал, но они обвинили его в том, что он обидел их младшую сестру, и, чтобы проучить, избили его. «Не знаю, пошла ли кровь, – рассказывал Том, – но помню, как получил удар в лицо женской рукой» [5]. Его явно с кем-то перепутали. Том был одет в серое пальто c ворсом, как настоящий злодей. После этой ужасной встречи он шел в школу и всю дорогу плакал – не столько от боли, сколько из-за несправедливости. Еще одно утро, когда Том не управляет собственной судьбой.

Бад отличался неугомонностью и скептически относился к тому, что его новая жена обратилась в веру мормонов. Его второй брак продлился меньше двух лет, а потом он собрал вещи и уехал из города. «Когда он и она расстались, я больше не видел этих людей, – говорил Том о своих бывших сводных братьях и сестрах. – О некоторых из них я получал вести, но по большей части понятия не имею, где они» [6]. По подсчетам Тома, семья переезжала семь раз за восемь лет в разные города Северной Калифорнии – Реддинг, Сакраменто, Плезант-Хилл, Сан-Матео, Аламеда, Окленд – или, как выразился Том, «не намного дальше, чем можно уехать на полбаке бензина в трейлере U-Haul, груженном всякой всячиной» [7].

Том осторожно говорит, что кочевое детство его не травмировало, и он рассматривал его как возможность побывать в разных жизненных ситуациях. Он шутил: «Если в доме не было нужной нам вещи, например шкафа, мы переезжали в другой дом, где шкаф был» [8].

Он вместе с братом и сестрой периодически навещал маму, отправляясь на автобусе к ней в Ред-Блафф, в Калифорнию. «И вот чего никогда не бывало, – рассказывал Том о тех поездках, – мы никогда не сидели рядом с такими, у кого был довольный вид или кто был бы с нами дружелюбен. На нас либо не обращали внимания, либо мы сидели рядом с пьяницами» [9]. Иногда поездки были страшными, а иногда получались волшебные.

«Через некоторое время я прочитывал не только все комиксы, что взял с собой, но и всю рекламу в сборниках. В конце концов, я просто смотрел в окно и мечтал. Это было автопутешествие, замечательное, какими бывают автопутешествия, только без мамы и папы на переднем сиденье. У меня лежало немного денег в карманах, и мне надо было преодолеть определенное расстояние. Это было похоже на странствие в безмятежном коконе. Разжигало воображение».

Младший брат Тома Джимми остался с матерью после расставания родителей: она не могла позволить себе содержать больше одного ребенка. Джимми остро чувствовал разделение со старшими братьями и сестрой, и их приезды причиняли ему боль и не способствовали сближению.

Возвращаясь домой, Том занимался дзюдо и играл в бейсбол в Малой лиге, но ему нравилось одиночество. По его словам, он никогда не скучал. Том воображал, что консервный нож – это вертолет; кожаный ремень превращался в скоростной поезд; и с любой вещью он мог возиться часами. «Я научился занимать себя целыми днями, не нуждаясь в каких-либо развлечениях. Я размышлял о всякой вуди-алленовщине: “Когда солнце сгорит?”, “Почему мир такой аккуратный?”, “Почему Джеймс Бонд крутой?”» [10]. Юношеская восторженность еще не столкнулась с ограничениями зрелости. «Возможно, в десять или одиннадцать я буду задаваться вопросами: “Почему я ощущаю одиночество? Почему я ощущаю себя оторванным от других?” Но я до такого еще не дозрел».

Независимость и самодостаточность Тома будут только крепнуть: начиная с 1965 года, когда Тому минуло девять, Бад фактически предоставил детей самим себе. «Законов мы не нарушали, – говорил Том, – только мебель рушили» [11]. Семья Хэнксов жила в квартире 714 в большом доме в Аламеде. Бад работал в стейк-хаусе Castaway на Джек-Лондон-сквер в Окленде в дневную смену с 8:30 утра до 10:30 вечера. Когда он был на работе – то есть все время, – дети делали всё что хотели.

«Мы развешивали пластиковые модели на двухъярусных кроватях, втыкали в них фейерверки и выбегали из комнаты. А они взрывались. Потом мы возвращались и глядели, как они догорают. Мы ни разу серьезно не пострадали. Думаю, отец добродушно похваливал себя: “Вот, мои дети не убились!” – вспоминал Том. – “Да, но, папа, мы были так близки к этому!”» [12].

Дети сами себе готовили, то есть немало томатного супа сожгли, а груды замороженных бобов вывалили в измельчитель отходов. «Мы не знали про соусы, сливочное масло, специи и тому подобные штуки, – говорит Том, – а брюссельская капуста – вы знаете, что она похожа на крысиные мозги? Если их покатать, кочанчики как бы вытягиваются, и практически видны кости черепа. Я до сих пор их не ем, ведь почти два с половиной года мы только этим и питались» [13].

С понятием дисциплины Том познакомился только в школе. Он обожал ее и никогда не прогуливал уроки. У него была строгая учительница, миссис Касл, которую он очень уважал. Она говорила ученикам, что надо ложиться в 7:30 вечера и засыпать в 8. Том ровно так и делал.

Он сходил с ума по бейсболу и космической программе, но, когда не спал, большую часть времени проводил у телевизора. «Который час, я узнавал по тому, какая шла передача» [14], – говорил Том. Больше всего он любил программу «Затем появился Бронсон» (Then Came Bronson; Майкл Паркс ездит на мотоцикле по Соединенным Штатам, попадая в разные истории и меняя жизнь людей), но еще ему нравились «Бэтмен» (Batman; утрированная версия с Адамом Уэстом в главной роли), оригинальный «Звездный путь» (Star Trek; Ясон и аргонавты в открытом космосе), «Предоставьте это Биверу» (Leave It to Beaver; жизнерадостный домашний ситком о нуклеарной семье), «Семейка Брэди» (Brady Bunch; не менее жизнерадостный домашний ситком о смешанной семье), «Fireball X‐7» (приключенческие истории, разыгранные марионетками) и настоящие подводные приключения Жака Ива Кусто. А однажды Том увидел «Семь самураев» Куросавы на местном телеканале, и японский эпос поразил его в самое сердце, как и другой фильм с субтитрами на том же канале: легендарная «Дорога» (La Strada) Феллини.

Бесконтрольное существование детей Хэнксов резко закончилось, когда Тому было десять: его отец женился в третий раз. Новой женой Бада стала Фрэнсис Вонг, официантка в китайском ресторане на Джек-Лондон-сквер. Семья переехала в дом на холмах Окленда вместе с Вон и ее младшей дочерью пяти лет. Новая мачеха Тома хотела установить в доме порядок, но трое младших Хэнксов сопротивлялись.

Хэнкс рассказывал: «Они старались завести правила, но эти правила были невыполнимы. Наш первый вопрос всегда звучал так: “Зачем заморачиваться?” Нельзя взять троих детей – по сути, трех волчат, растивших себя самостоятельно, не важно, хорошо или плохо, – и забрать у них свободу. Мы многому научились за те годы, когда говорили: “Я это могу”. Это как взять кочевое племя и попытаться загнать его в пригородный дом. Честно говоря, все быстро затрещало по швам» [15].

Вместо пиццы и подгорелого супа на обед теперь давали традиционную китайскую еду. Правила и дисциплина заменили бескрайний океан попустительства. После нескольких демонстраций с криком и визгами старшая сестра Тома, уже подросток, покинула дом и перебралась к матери. Том и Ларри заняли верхний этаж. «C остальными членами семьи мы общались за едой, – говорил Том, – и то не особо» [16].

Ларри всегда был самым веселым в семье – иногда Тому удавалось посмешить ребят в школе, просто повторяя на следующий день фразочки Ларри, сказанные за ужином, – но теперь Том обретал собственный голос. К старшим классам сформировался его публичный образ: он был шутником, отпускающим остроты, пока класс смотрит обучающее слайд-шоу, и отлично понимающим, как далеко он может зайти, подкалывая старших, чтобы не нажить неприятности.

Учился он в «Скайлайн-Хай» в Окленде, Калифорния. «Это была большая государственная школа, – говорил Том. – Две тысячи детей… Правила полностью поменялись. Да и вообще, я думаю, все уже махнули рукой на правила. К тому времени, как я туда попал, отношение сложилось такое: “Делай что хочешь, главное, не сожги школу дотла”. Впрочем, некоторые все равно пытались» [17].

Том был худющий, кожа да кости. В бейсбол он играл не очень, поэтому записался в команду по легкой атлетике: пробегал 400 метров за 61 секунду. В этом спорте энтузиазм и старательность ценятся больше, чем физические данные. Теперь Том обращал внимание на противоположный пол, но обнаружил, что его интерес не встречает взаимности. «Мне смертельно не везло с девушками в старших классах. Просто король неудачников. Я был слишком странный, слишком неуклюжий и уж чересчур сумасшедший» [18].

Окленд расположен в шестнадцати километрах от Сан-Франциско, где несколько лет назад случилась хиппи-революция, но все это было далеко, словно другая планета. «Я не дитя шестидесятых, я дитя семидесятых, – говорил Том. – Истеблишмент уже лежал в руинах к тому времени, когда я мог бы начать с ним войну. Я уже прыгал по руинам. Контркультура успела расцвести и сгнить прямо у меня на глазах. Я вырос в Окленде в промежуток между эпохой насилия “Черных пантер” и благотворительных акций “Черных пантер”. Народ кругом кайфовал на наркоте и тому подобное. Но от Лета Любви уже ничего не осталось, часто случались потасовки, тебе запросто могли разгромить машину. Вот так вот. Первый встречный скорее изобьет тебя и ограбит, чем скажет: “Слушай, а в парке Золотые ворота – бесплатный концерт”. К тому времени, как я стал сознательной личностью, та эпоха уже ушла» [19].

И поскольку «сила цветов»[1] себя исчерпала, юному Тому пришлось искать иные пути к просветлению. Три открытия изменили его мышление, когда он был ребенком: первое – это «Над пропастью во ржи», роман Дж. Д. Сэлинджера 1951 года, традиционная книга о взрослении для молодых ценителей литературы, которая читается словно секретное послание, скрывающее за циничным фасадом смятенное, но нежное сердце. Том ощущал себя таким же одиноким, как рассказчик Холден Колфилд, – подобно многим подросткам, его удивило, насколько точно книга описывала самые потаенные уголки его души. Еще его поразило, что там употребляется запретное слово «дерьмо».

Другим катализатором стало то, что Том узнал про холокост: он увидел знаменитое фото 1943 года, где нацистские солдаты уводят еврейского мальчика из варшавского гетто в концентрационный лагерь. Том прочитал все о холокосте, что смог достать, пытаясь понять, как методичное убийство шести миллионов евреев могло произойти при жизни его родителей. Молодому сознанию было непросто переварить мысль, что зло – не просто реально, а иногда происходит в промышленных масштабах.

Третье, и самое большое, открытие Тома – научно-фантастический эпос Стэнли Кубрика 1968 года «Космическая одиссея 2001 года» (2001: A Space Odyssey). «Самый влиятельный фильм, картина, история, художественная лента, как ни назови, что я когда-либо видел» [20], – говорил Том. Он с восторгом смотрел, как первые сорок минут большие обезьяны ссорятся из-за источника воды и не звучит ни слова; как реалистична актерская игра в последующих главах, что она на грани скучности; как головокружительно грандиозен сюжет. Он был настолько потрясен и поражен, что посмотрел все 142 минуты фильма в кинотеатрах не меньше чем 22 раза. Всякий раз он погружался в ее нарративную логику, всегда замечая что-то новое, еще одну блестящую находку Кубрика. Можно ли винить его в том, что все свободное время он проводил в местном планетарии или стал ассоциировать научные открытия космической программы с новаторскими творческими решениями великого режиссера?

Дома Том достиг мертвой точки взаимного непонимания с отцом. «Он был моей полной противоположностью. Он был застенчивый, некомпанейский, не очень хорошо умел общаться. Он умел работать руками. А у меня был хорошо подвешен язык» [21].

Давным-давно отказавшись от мечты о писательстве, всю жизнь проведя в ресторанном бизнесе, Бад не мог понять, почему сын не хочет идти по его стопам и оставить творческие устремления ради стабильной зарплаты. Он напоминал Тому, что в городе легко найти работу в местной закусочной с бургерами. «Любой дурак за полгода станет помощником управляющего» [22], – говорил он сыну.

Ответ Тома: «Ну, во‐первых, спасибо за комплимент. И, во‐вторых, я ни разу не слышал, чтобы ты получал удовольствие от того, чем зарабатываешь на жизнь». Но эти слова звучали только у Тома в голове – он прекрасно знал, что не стоит говорить их вслух.

Том нашел новую семью: молодежную группу в соседней пресветерианской церкви. Возможно, оттого, что у отца не было крепких религиозных убеждений, Том был открыт для самых разных верований. В детстве его растили в католичестве, но первая мачеха была преданной мормонкой. Он часто общался с тетей (сестрой Бада, Мэри Браммет), принадлежавшей к церкви Назарянина или, как выражался Том, к «ультра-суперметодистам», а большинство его друзей в старших классах исповедовали иудаизм.

«Их не мотало туда-сюда в вопросах веры, они не несли всякую чушь. Единственная небольшая странность заключалась в том, что они всерьез не одобряли танцы… Ты обязан был признать Иисуса Христа своим спасителем. Ты обязан был вручить жизнь Христу. Тебе следовало принять Его в свое сердце. Мне было четырнадцать, и кое в чем я нуждался: не просто то, во что можно верить, не просто убеждения. Я нуждался в некой форме приятия, чтобы преодолеть одиночество, которое я тогда постоянно чувствовал. Мне хотелось принадлежать к группе… Я был молод и напуган, а весь мир был гребаный» [23].

Будучи подростком, только что обретшим веру, Том, естественно, немного перебарщивал, блистая своим неофитством. Его сестра Сандра сказала: «В нем было самодовольство, присущее пятнадцатилетним, словно он увидел свет, а мы, все остальные, пребывали во тьме» [24].

Церковь стала местом, где он нашел моральную опору и где впервые завел серьезные отношения с девушкой, но, самое главное, она стала ему втором домом, в котором он так нуждался. «Больше всего я хотел выбраться из дома. Дома мне было неуютно» [25].

Примерно в то же время Том полюбил кое-что в школе «Скайлайн-Хай»: драматический клуб. Он поучаствовал в школьной постановке «Дракулы», поскольку его приятель играл там главную роль; еще несколько друзей Тома занимались освещением и прочей технической частью. Его тут же сразили наповал энергия и сплоченность, которые он увидел на сцене. Сидя в зрительном зале, он думал: «Как так, почему я до сих пор этого не делаю?» [26]

Итак, Том стал ходить на пробы в разные пьесы и брать уроки у школьного учителя драмы Роули Фарнсуорта. Он обнаружил, что ему не просто нравится играть, у него это еще и хорошо получается! «Урок фактически вращался вокруг него, – рассказывал Фарнсуорт. – Все ждали, когда он выступит – с пантомимами, сольными номерами, дуэтами. Особенно хорошо у него получалась сцена из “Странной пары” Нила Саймона, где он играл недотепу» [27].

Хэнкс работал оформителем в постановке «Моя прекрасная леди», но вскоре понял, что ему хочется быть на сцене. Он получил роли в пьесе Уильяма Теннесси «Ночь игуаны» (водитель автобуса), в «Двенадцатой ночи» Уильяма Шекспира (выступил в качестве сэра Эндрю Эгьючика) и в мюзикле «Юг Тихого океана» (South Pacific; комическая роль Лютера Биллиса). В «Юге Тихого океана» у него был хитовый номер «Сладкая моя» (Honey Bun), где он переодевался в травяную юбку и лифчик из кокосовой скорлупы.

Том вспоминал: «Папа сидел в зале и приговаривал: “Как парнишка такое вытворяет?” Впервые я почувствовал, что он чем-то во мне восхищался, поскольку сам таким качеством не обладал» [28]. Выступление растопило лед между ними, но все же они не сблизились: «К тому времени, когда я стал делать что-то для него действительно потрясающее, было уже слишком поздно, чтобы мы относились друг к другу иначе, – сказал Том. – Между нами никогда не было подлинной сердечности».

В лучших традициях претенциозных подростков, требующих к себе внимания, Том Хэнкс пару лет писал свое имя как «Thom Hanks» [29]. Он подумывал, не перейти ли на «Thom Hanx», но решил, что это перебор.

Чтобы заработать деньги – и покинуть дом, – Том устроился носильщиком в отель Oakland Hilton. Надев униформу – красный блейзер и радужный галстук, – он тягал чемоданы три-четыре дня в неделю и считал свою работу идеальной: «Много от тебя не ждут, но надо шевелить мозгами. Идиотом быть нельзя. Обычно носильщика не замечают, это невидимый работник. Можно наблюдать за человеческим поведением, словно подглядываешь в замочную скважину» [30].

Ему довелось увидеть актера Сидни Пуатье, певца Гарри Белафонте, теннисистку Билли Джин Кинг, комика Слэппи Уайта (он раскритиковал то, как Том носит клюшки для гольфа, крикнув: «Ты их погнешь!» [31]), и Грегга Оллмана (своей тогдашней жене Шер он дал прозвище Тутс, и Том позаимствовал его для собственной подружки). Иногда в отеле размещали вьетнамских сирот, вывезенных самолетами с истерзанной войной родины.

Лучший день был, когда в местном шоу выступал Элвис Пресли: он и его окружение заняли сотню комнат. Том увидел Короля одним глазком в холле, набитом зеваками, и через несколько секунд охрана оттерла его с прохода. Он рассказывал: «Шторы в номере Элвиса были задернуты, но как минимум десять совершенно голых женщин мы выловили из бассейна» [32].

Когда Том выпускался из школы в 1974 году, в ежегодном альбоме «Скайлайн-Хай» его назвали «Главным шутником класса». Средняя его оценка была «удовлетворительно», а результат SAT – «отстойным», но все же он отправил заявления в Массачусетский технологический институт и Университет Вилланова («зная, что крутые универы никогда не примут в студенты такого, как я, но с надеждой, что они вышлют мне какие-нибудь наклейки на машину за то, что я хотя бы попытался» [33]). Его третье, и последнее, заявление отправилось в Чэбот, двухгодичный колледж в Хейварде, Калифорния, примерно в пятнадцати километрах от его дома. И его приняли. Туда принимали всех.

Через несколько десятков лет Том, оценивая свой выбор, размышлял: «Господи, мне надо было делать ноги из школы, бежать через мост в Сан-Франциско и пытаться попасть в Американский театр-консерваторию. Но знаете что? Я в итоге стал кинозвездой! Так что все сложилось удачно» [34].

В подростковом возрасте Том Хэнкс уже мечтал о карьере кинозвезды и даже знал, как мог бы ее построить. В 1974 году, незадолго до выпуска, он написал письмо голливудскому режиссеру Джорджу Рою Хиллу – гению, снявшему фильмы «Афера» (The Sting) и «Бутч Кэссиди и Санденс Кид» (Butch Cassidy and the Sundance Kid), и по совместительству дяде одного из одноклассников Тома, – и предложил Хиллу его «открыть». «У меня нет яркой внешности. Я не сложен как греческий бог и не могу даже отрастить усы» [35], – предупредил Том. Тем не менее он набросал несколько разных сценариев, в которых Хилл мог бы попробовать его. «Но одно давайте решим сразу – закончил Том, – мистер Хилл, я не хочу быть сенсацией, суперзвездой, к которой девчонки липнут со всех сторон, а он, простой американский парень, сорвал большой куш, ездит на “порше” и называет Роберта Редфорда Бобом».

Это удивительный документ, и не только потому, что Том вырос в того самого «простого американского парня, сорвавшего большой куш». (С возрастом он стал предпочитать «фольксвагены», а не «порше» и все-таки сдружился с Робертом Редфордом настолько близко, что стал звать его Бобом.) Он замечателен не только «долей шутки в шутке». Том знал: шанс, что Хилл выберет его, – ничтожен, и понимал: лучший способ заставить это случиться – написать запоминающееся письмо.

И он получил ответ. Хилл ради смеха предложил, что, когда Хэнкс будет скакать в школу на пого-стике, он переедет его своей машиной. Хилл заявил, что в следующей его картине ему понадобится ведущий актер, который будет в гипсе по самую шею, так что – «БИНГО – ты звезда!»

У Хэнкса не было плана насчет обучения в колледже. Поскольку он учился бесплатно, то думал обрасти связями, окруженный «ветеранами из Вьетнама, женщинами самого разного семейного положения, мамочками, вернувшимися к учебе, мужиками средних лет, желавшими улучшить свои карьерные перспективы» [36]. Он любил занятия по устным выступлениям, ненавидел обязательные уроки по физической подготовке и почти провалился по зоологии, поскольку убил всех своих плодовых мушек, но каким-то чудом заработал высший балл по литературе, сделав доклад по структурной динамике, который фактически свелся к зачитыванию определения из словаря. В качестве заслуженного, как он полагал, развлечения раз в четыре месяца он записывался на театральный курс.

Еще Том околачивался в кампусе, ел чипсы и знакомился с девушками. Как он заметил, «точно так же развлекаются в учебных заведениях, которые стоят по несколько тысяч баксов за семестр» [37]. Хэнкс добавил: «Занятия по публичным выступлениям были незабываемы по паре причин. Во-первых, задания вынуждали нас преодолевать собственные рефлексии. Во-вторых, одна из студенток была стюардессой – так в семидесятые себя называли бортпроводники. Она изучала массмедиа и была великолепна. Она жила неподалеку от меня, и, когда мой “фольксваген” забарахлил и пришлось сдать его в мастерскую на неделю, она предложила подвозить меня на занятия. Я ехал на переднем пассажирском сиденье в те понедельник-среду-пятницу, просто-таки проглотив язык. Общение с ней было полной противоположностью публичных выступлений» [38].

Хэнкс обожал занятия по истории кино. На них он познакомился с такими фильмами, как «Золотая карета» (Golden Coach) Жана Ренуара и «Симеон-пустынник» (Simon of the Desert) Луиса Бунюэля, – к этому времени он старался смотреть как можно больше фильмов вместе с друзьями, а потом они обсуждали увиденное. Хэнкс вспоминал: «Было не важно, что я только что видел: “Крестного отца” (The Godfather), “Генриха V” (Henry V) Оливье или “Техасскую резню бензопилой” (The Texas Chainsaw Massacre)» [39].

На курсе драмы ему нужно было прочитывать пьесы, а потом смотреть их на сцене в местных театрах. Одним из таких произведений стала пьеса Юджина О’Нила «Продавец льда грядет» в театре Berkeley Repertory. Постановка шла в захудалом зале на первом этаже. Хэнкс волновался, что осветительное оборудование может упасть на зрителей. Но в тот вечер, который он считал поворотным моментом в его жизни, он четыре с половиной часа восхищенно следил за этой насыщенной драмой, разворачивающейся в баре.

Хэнкс вышел из зала с осознанием, что театр, возможно, куда более мощная штука, чем он себе представлял по школьным постановкам. После того вечера он смотрел как можно больше пьес: Брехт, Ибсен, Теннесси Уильямс. Он не искал информации о них – просто приезжал в любой из театров в Области залива, покупал билет и смотрел пьесу.

Примерно тогда же Хэнкс встретил своего школьного приятеля Джона Джилкерсона, которого считал гением за его многочисленные таланты в области кукольных постановок, костюмов и всего, что связано с пением и танцами. Когда Джилкерсон узнал, что Хэнкс не играет на сцене, он здорово отругал его: «Стыдись! Ты должен делать отличные представления!» [40] Это звучит истерично, но, принимая во внимание более поздние достижения Хэнкса, Джилкерсон был объективно прав.

Хэнкс опасался, что не найдет времени на репетиции и спектакли, он ведь работал посыльным в «Хилтоне», но его босс, старший коридорный по имени Лью Райс, согласился менять ему график, когда необходимо. Затем Хэнкс прослушался в театр Chabot на пьесу Торнтона Уайлдера «Наш городок» и получил главную роль Джорджа (добрейшего юноши из нью-гемпширского городка, который влюбляется в соседку, женится на ней и в конце оплакивает ее смерть). Это была абсолютно искренняя роль, и он ушел в нее с головой.

Наконец-то Хэнкс понял, чего хочет в жизни: он мечтает о карьере в театре, на сцене или за кулисами. Он перевелся в ближайшее учебное заведение, где была специализация по театральному искусству, – Университет штата Калифорния в Сакраменто. Там Хэнкс изучал театральное производство и устроился художником по декорациям в мастерскую при университетском театре, где роскошно платили: по двести долларов за каждый спектакль.

В Сакраменто случились две важные вещи. Хэнкс серьезно влюбился в учившуюся вместе с ним Сьюзан Диллинхем, более известную под псевдонимом Саманта Льюис. Чувства оказались взаимны, и вскоре молодые люди съехались; Хэнкс, закончивший школу девственником, наконец-то завел стабильные взрослые отношения.

Другим поворотным моментом в Сакраменто стал провал: впервые за время студенчества Хэнкса не взяли в состав спектакля после прослушивания. Удрученный, Хэнкс ехал домой на автобусе, грустно размышляя, как хорошо проведут время его друзья, работая над пьесой, а его в ней не будет. Получив ценный урок: отказ – это часть жизни актера, – он вскоре отправился на новое прослушивание: узнал, что в Даунтауне Сакраменто один любительский театр ставит «Вишневый сад» Чехова. Режиссером там был Винсент Даулинг, ирландец, который каждое лето вел Шекспировский фестиваль на Великих озерах возле Кливленда, Огайо, а зимой уходил работать в какой-нибудь провинциальный театр.

Хэнкс сразу же произвел на Даулинга впечатление. Тот дал ему комическую роль лакея Яши и сказал жене: «Я нашел нового Тони Кёртиса, только лучше» [41]. Он обнаружил, что Хэнкс готов сделать для спектакля все что потребуется, в том числе строить декорации и подметать сцену. Даулинг заявил: «Он вечно суетился где-то рядом. Даже подметал этими дурацкими щетками, вечно с чем-то воевал – шутливо, но успешно, – чтобы оно заработало, получилось, закрутилось» [42].

Даулинг нуждался в стажерах на Шекспировский фестиваль. Он планировал сезон с шестью пьесами в репертуаре, а для этого требовалась дешевая рабочая сила, чтобы работать на сцене и за кулисами. Режиссер предупредил Хэнкса, что его ждет узаконенное рабство, но молодой актер был согласен.

Не успел подойти к концу первый год Хэнкса в Сакраменто, как его ждал сюрприз: Льюис забеременела. Хэнксу и Льюис было по двадцать два, они не были женаты и не имели надежных источников дохода. Том не хотел расставаться с мечтами о театре – но он все-таки попросил Даулинга повысить ему зарплату и в итоге стал зарабатывать двести десять долларов в неделю.

Своим примером Бад Хэнкс преподал семье основополагающий урок: живи так, чтобы в любой момент ты мог собрать вещи и переехать. Том Хэнкс верил в этот принцип. «Люди, если хотят, – говорил он, – забрасывают вещи в багажник машины, едут куда-нибудь и начинают все заново. Когда это становится невозможным, у них пропадает способность адаптироваться, меняться и расти» [43].

Одна из трактовок американской истории утверждает, что «движение на Запад» и «явное предначертание» – просто забавные выражения эпохи колонизации, когда люди – фермеры, предприниматели, религиозные деятели – бежали на Запад от своих проблем (разумеется, вытесняя американских индейцев, которые уже жили на тех землях). Если жизнь не задалась или ты просто захотел стать другим человеком, то американская мечта подсказывает: садись в седло и мчись в городок, где никто тебя не знает.

Бад Хэнкс растил своих детей на Западном побережье во времена, когда пустых пространств на североамериканской карте уже практически не осталось. Но он все равно ехал дальше – брал с собой троих детей, но не единожды оставлял на старом месте жену. Том Хэнкс, выросший с чувством, что у него нет ничего общего с отцом, теперь тоже начинал новую жизнь, направляясь в Кливленд в погоню за мечтой. Только он не расставался со своей беременной подругой.

На Шекспировском фестивале на Великих озерах Хэнкс провел три лета, с 1977 по 1979 год, каждый раз в составе небольшой армии стажеров, двадцати-тридцати человек, стремившихся стать театральными артистами. Иногда стажерам доставались небольшие роли в спектаклях, где играли профессиональные актеры, уже состоящие в Актерской ассоциации за справедливость, но главная их обязанность состояла в тяжелой работе за кулисами. Хэнкс вкалывал по восемнадцать часов в день, управляясь с реквизитом, плотничая и даже ухаживая за собакой (ему поручили пекинеса, игравшего роль домашнего щенка в комедии «Пег в моем сердце»).

Том произвел яркое впечатление на других стажеров. «Это был настоящий щенок золотистого ретривера – смешной, нелепый и неуклюжий, – говорила Мэри Бейдлер Гирен, тогдашний стажер, а сегодня – театральный продюсер. – И он отличался живым умом. Видно было, что он на какой-то своей волне» [44].

Ксения Рощаковски, руководившая отделом по связям с общественностью, вспоминала, как сфотографировала Хэнкса у себя на кухне за поеданием тоста и виноградного джема. «Я умела принимать гостей, – шутила она. – Он был такой забавный, ребячливый, с его волнистыми волосами. Он был просто восхитительный. Женщины его обожали» [45].

«Я по уши влюбилась в него в первый сезон, – признавалась стажировавшаяся вместе с Хэнксом Люси Бредесон-Смит. – В нем всегда ощущалось обаяние, от которого все расцветали. Между нами никогда не было физической связи. Не то чтобы я этого не хотела, но его ждала подруга в Калифорнии, и он был хороший мальчик» [46].

Работали на износ. «Бывало, вечером мы заходили в театр и не знали, какой костюм надевать», – говорила Бредесон-Смит. Тяжелее всего приходилось монтировщикам – поскольку в репертуаре фестиваля шло много пьес и декорации надо было переносить на разные шоу, зачастую поздно вечером. От такой работы становилось жарко, все потели, и большинство мужчин снимали рубашки. Оказалось, к восторгу остальных стажеров, что у Хэнкса постоянно торчат соски. «Острые как бритва, – свидетельствовала Гирен. – Да еще не раз поднимались синхронно. Над этим часто смеялись» [47].

Иногда работа затягивалась до двух часов ночи, и тогда обессиленные стажеры падали на передний ряд стульев и затевали импровизированное варьете, по очереди выходя на сцену сыграть сценку или номер. Обычно эти вечера-варьете заканчивались тем, что Хэнкс вместе с другом показывали что-то из Стива Мартина.

По воспоминаниям других стажеров, Хэнкс был заводилой: именно он появлялся с праздничной бутылкой шампанского поздно вечером, именно он подбивал народ съезжать с пожарного шеста вниз головой, именно он уговаривал десяток человек отправиться поздно вечером в паломничество на дискотеку Silver Fox в потной, заляпанной краской одежде.

Хэнкс сыграл множество маленьких ролей в «Гамлете», «Короле Иоанне» и «Юноне и павлине». А лучшей его работой, по общему мнению, стал двуличный негодяй Протей в комедии «Два веронца» – за нее Кливлендский кружок театральных критиков наградил его в номинации «лучший актер». Бредесон-Смит играла в той же пьесе Сильвию. Она вспоминала, как на каждую репетицию он приходил одним из первых и выучил слова раньше всех в труппе: «Он без труда пробирался через непонятные строки Шекспира. Работать с Томом на сцене – это было каждую секунду что-то невероятное: он смотрит тебе в глаза, и ты чувствуешь, как возникает связь» [48].

Больше всего ему нравилась сцена, где Протей пытается изнасиловать Сильвию. Попытку сексуального нападения Хэнкс называл «сценой прыжка на кости Люси». Бредесон-Смит рассказывала: «Он скакал по мне вверх-вниз, смеясь до слез. Звучит скверно, но на самом деле мы от души повеселились».

А роль, изменившая жизнь Хэнкса, была скромнее: Грумио, слуга Петруччо, – главного героя в «Укрощении строптивой». Слов у него было чуть-чуть, но зато было много времени на сцене, и он играл яркую комическую сцену: скакал на козлах словно на настоящей лошади. И самое главное, исполнение роли Грумио в региональном фестивальном турне позволило Хэнксу вступить в «Актерское равенство». Как выразился Хэнкс: «Бац – и у меня в бумажнике лежала карточка, свидетельствовавшая, что я – профессиональный актер» [49].

Хэнкс всегда говорил, что он не строил далекоидущих грандиозных планов, но иногда он поражал других стажеров тем, насколько серьезно готовился к большому будущему. Например, однажды бросил мимоходом, что репетирует слова, которые скажет, когда сядет рядом с Джонни Карсоном в качестве гостя программы «Сегодня вечером» (Tonight Show). «Помню, я подумала: что? – рассказывала стажер Холли Фулджер. – Все остальные на такой уровень не замахивались» [50].

После первого фестивального сезона Хэнкс вернулся в Сакраменто. Он опоздал на осенний семестр, и его отчислили. Ради заработка Хэнкс устроился рабочим сцены в Общественный театр в Сакраменто, а 24 ноября 1977 года Льюис родила ему сына Колина.

В конце второго лета в Огайо, когда карточка актерского профсоюза жгла карман, Хэнкс решил сделать следующий шаг в профессиональной карьере. Будучи северным калифорнийцем, он питал отвращение к самой мысли о Лос-Анджелесе: «Я пытаюсь отговорить тех, кто едет в Лос-Анджелес, поскольку ты просто исчезаешь в тумане и болтаешься среди мутных водорослей у островов Чаннел» [51]. И они с Льюис решили попытать счастья в Нью-Йорке.

Для того чтобы пополнить скудный банковский счет, Хэнкс продал свой видавший виды бежевый «фольксваген-жук» 1970 года родителям своей подруги Ксении Рощаковски. Они договорились, что заплатят Хэнксу восемьсот долларов, но он должен был прийти на ужин (посерьезнее, чем тосты с желе). За домашней трапезой мама Рощаковски убеждала Хэнкса, что ему надо выбрать другую профессию: не актера, а, например, плотника. Она считала, что его голос не подходит для сцены. Она не преподавала вокал, просто обо всем имела незыблемое мнение. Хэнкса это не смутило. (Рощаковски заметила через двадцать лет, что она однажды просила журналиста, который брал интервью у Хэнкса, чтобы тот передал ему привет, но сомневалась, что Том ее помнит. И получила ответ: «Он помнит вас, имена ваших родителей и номер вашей машины» [52].)

Покидая Шекспировский фестиваль, Хэнкс попросил, чтобы его уволили. Его и уволили – и это позволило ему получить пособие по безработице и обеспечило финансовую подушку безопасности. В 1978 году он нашел кишевшую тараканами квартирку в доме без лифта, за которую просили 285 долларов в месяц, на Сорок пятой на Манхэттене в грязном районе под названием «Адская кухня». Размахивая профсоюзной карточкой, Хэнкс бегал по нью-йоркским прослушиваниям, но безуспешно. «Ни на телевидение, ни в рекламу, ни в мыльные оперы – меня не брали никуда» [53], – сказал он. Время от времени Хэнксу перепадали странные роли; однажды он играл в пьесе в небоскребе CitiCorp, и ему заплатили двадцать пять долларов за четыре недели репетиций и целые выходные выступлений.

Хэнкс живо помнит, как стоял в отделении банка Chemical и ждал, пока ему обналичат чек, выпущенный за пределами штата (пособие по безработице ему начисляли в Огайо), яростно подсчитывая, какие счета он сможет оплатить, если ему выдадут хотя бы десять долларов, а потом отчаянно ругался с сотрудницей, отказавшей ему в деньгах. Каким-то образом молодая семья держалась. Хэнкс понимал, как ему повезло, что Колин был здоровым ребенком, ведь любая поездка в больницу могла их разорить. «Мы были молоды и безрассудны, – сказал Хэнкс. – То было горячее время. И ужасно сложное» [54].

Хэнкс говорил, что тайком пробовал марихуану и кокаин, но, почувствовав, что наркотики отупляют его, быстро бросил. Как и в случае с Бараком Обамой, сделавшим аналогичное признание в книге «Мечты моего отца» (Dreams from My Father), никто, судя по всему, не помнит, чтобы Хэнкс нюхал кокаин, и не похоже, что друзья его покрывают. «У него не было дурных привычек, кроме пристрастия к M&M’s с арахисом» [55], – сказал его приятель Холмс Осборн.

Хэнкс и Льюис поженились 4 января 1980 года в церкви Святых апостолов на Двадцать шестой в Нью-Йорке, и под ногами у них бегал малыш Колин. В то лето Хэнкс отправился на Шекспировский фестиваль на Великих озерах в последний раз, но даже там ему не досталось ни одной приличной роли. Мир профессионального театра настойчиво сообщал ему – хватит стучать в эту дверь, ты никому не интересен, – но Хэнкс упрямо предпочитал не обращать на это внимания.

Хэнкс нашел «секретную формулу» [56], помогающую не падать духом, когда тебе отказывают: «Я приходил на прослушивание, убежденный, что я ничем не хуже, чем 50 % кандидатов. И убеждал себя, что я лучше, чем 45 % кандидатов. Таким образом, оставалось 5 % прирожденных гениев, с кем я бы не сравнялся и за миллион лет. И если они не появятся на прослушивании, то съемки мои! Может же мне просто повезти!»

И наконец дверь открылась. Хэнкс прослушивался в офф-офф-бродвейский [2] Риверсайдский театр Шекспира, ставивший в стиле комедии дель арте «Мандра- гору» – пьесу философа Никколо Макиавелли, написанную в 1518 году. Хэнкс приготовил монолог из «Генриха V», но на месте придумал, как лучше его прочитать: вытащил на репетиционную площадку несколько больших баллонов со сжатым воздухом и начал обращаться к ним, словно они – его солдаты.

Он получил главную роль, и хотя оплачивали только транспортные расходы, то есть выдавали жетоны на метро, это позволило ему обзавестись менеджером, а затем и агентом. Далеко не все видели в нем будущую звезду. Один сотрудник Агентства Уильяма Морриса, отказавший Хэнксу, вспоминал их первую встречу: «У него были длинные волосы как у африканца, кожа – не в лучшем состоянии. Зубы – так себе. Меня не впечатлило» [57].

Тем не менее вскоре Том попал в малобюджетный фильм ужасов «Он знает, что вы одни» (He Knows You’re Alone). Он так описывал его: «Все тогда лепили в основном слэшеры[3]. Фильмы про подставки с ножами. В них девушка моет посуду и вдруг слышит шум. Рядом с ней на столешнице стоит подставка, а в ней – восемь ножей. Она отходит, осматривается и говорит: “Вроде никого тут нет”. Она моет посуду дальше, а мы понимаем: в подставке осталось только семь ножей. Вот так я начинал. Эти фильмы снимали с бюджетом в 800 000 долларов» [58].

Фильм ничем не выделялся, но за три дня съемок Хэнкс заработал восемьсот долларов и членство в Гильдии киноактеров. Невероятно, но Голливуд им заинтересовался. ABC, в то время ведущая американская телесеть благодаря таким хитам, как «Трое – это компания» (Three’s Company), «Восьми достаточно» (Eight Is Enough) и «Ангелы Чарли» (Charlie’s Angels), запустила программу развития талантов, в рамках которой искала молодых актеров, которые влили бы «свежую кровь» в новые проекты. Десятки тысяч фото потенциальных звезд превращались в сотни пятиминутных прослушиваний, а от них оставалась дюжина исполнителей, которых записывали на видео.

Хэнкс прошел отбор, и его направили в Лос-Анджелес в начале 1980 года, чтобы он познакомился с принципами работы, хотя он не воспринимал свои перспективы на телевидении всерьез – и прибыл в Голливуд в спортивном костюме. Агент повел его по магазинам и потратил пару сотен долларов на подходящую одежду.

На корпоративной встрече Хэнкс зашел в комнату и нарочито развалился на диване. Когда он не менее эффектно прочитал свой текст, ABC подписала с ним годовой контракт и выплатила полностью меняющие его жизнь 50 000 долларов, чтобы он был готов сниматься в телесериале (в каком именно – еще предстояло уточнить).

Теперь у Хэнкса в ABC появились горячие сторонники. Когда он пробовался в сериал, который продюсировали Warner Bros., их исполнительный директор выразился так: «Мы показали его нашим секретарям, и они сказали, что в этом парне, Томе Хэнксе, нет ни капли смешного» [59].

Джойс Селзник, одна из двух руководительниц программы развития талантов ABC, невозмутимо отрезала: «Найдите новых секретарей».

В конце концов Хэнкс получил роль в последнем пилоте, который в том году выпустила ABC: в «Закадычных друзьях» (Bosom Buddies), сериале о двух рекламщиках, переодевшихся в женщин, чтобы снять хорошую и недорогую квартиру в комплексе, где мужчин не размещают принципиально. По большому счету это была ситком-версия «В джазе только девушки» (Some Like It Hot) – классической комедии Билли Уайлдера, где Джек Леммон и Тони Кёртис переодеваются в платья, чтобы попасть в женский оркестр, в котором участвует в том числе героиня Мэрилин Монро. Питер Сколари играет Генри (в женской версии – Хильдегард), а Хэнкс – Кипа (переодевшись – Баффи). Сколари рассказывал: «Том работал со своим персонажем в стиле Тома Кёртиса. То есть он был дерзкий, вел себя вызывающе и не отличался сентиментальностью» [60].

Хэнкс перевез семью в страшный и ужасный Лос-Анджелес, но у него было так туго с деньгами, что пришлось занять 10 000 долларов у продюсеров шоу. (Он их вернул – довольно быстро, ведь столько он получал за серию.) Хэнксы поселились в доме в долине Сан-Фернандо, но в роскоши они не купались. У семьи была всего одна машина – «фольксваген-жук», у которого из сидений торчала обивка. «У всех, кто когда-нибудь владел “фольксвагеном”, обивка торчала из кресла в одном и том же месте» [61], – шутил Хэнкс. Его часто подвозили в студию коллеги по съемочной группе, а когда Сколари уезжал из города, Хэнкс пользовался его машиной.

Выход сериала в эфир задержался из-за трехмесячной забастовки актеров. «Что? Они не могут бастовать сейчас! – пожаловался Хэнкс репортеру, пишущему о шоу-бизнесе. – Разве они не знают, что я наконец-то попал в телесериал?» [62] В свободное время он водил двухлетнего Колина поесть в Taco Bell. Премьера «Закадычных друзей» состоялась в День благодарения 1980 года в блоке сразу за «Морком и Минди» (Mork & Mindy), где играл молодой Робин Уильямс. Суперхитом сериал не стал, но рейтинги оказались вполне приличными, позволив ему продержаться в эфире два сезона.

Пока производство «Закадычных друзей» не перешло на еженедельный режим, Хэнкс успел сыграть гостевую роль в сериале «Лодка любви» (The Love Boat). Его персонажем стал приятель по колледжу старшего стюарда Гофера – «единственный парень в “Лодке любви”, которому не повезло» [63], как сказал сам Хэнкс. В следующем году его дела пошли так хорошо, что он отказался от предложения появиться в другой звездной антологии сомнительных шуток, спродюсированной Аароном Спеллингом – в «Острове фантазий» (Fantasy Island).

Хэнксу понравилось быть звездой: фанатские письма приходили мешками, его узнавали в кафе. Он научился не переигрывать в телепостановках, обуздал свою театральную нарочитость (хотя и не избавился от нее до конца), позволяя камере делать большую часть работы. И он уговорился со Сколари, что в сериале они выложатся по полной, насколько позволят им ограничения, существовавшие в формате ситкома в 1980-е годы.

«Это было как изо дня в день ходить на авиазавод, – рассказывал Хэнкс. – Ты заходишь в большой ангар и строишь самолет, и каждую пятницу он должен взлететь. Бывает, что крылья отвалятся, а бывает – он преодолевает звуковой барьер. И в таком режиме делалось 39 серий [вообще-то 37, но кто их считает?] – добрые два года» [64].

Возьмем седьмую серию второго сезона, называвшуюся «Все, что тебе нужно, – это любовь» (All You Need Is Love). Большая комическая сцена: два главных героя, переодетые в женщин, в гостиничном холле обсуждают свою сексуальную жизнь прямо перед сконфуженным священником. Персонаж Хэнкса жалуется, что ему не удается затащить в постель свою подружку, которую играет Донна Диксон: «Вот бы мне удалось присоединиться к компании в этом бассейне со сточными водами». А герой Сколари знакомится с девушкой с помощью сервиса видеосвиданий, и, похоже, у них все складывается отлично, пока она не бросает мимоходом: «Я состою в хоре и поклоняюсь дьяволу». Хэнкс увлекся гостевой актрисой, играющей невесту Сатаны, – девушкой по имени Рита Уилсон, но он был женат. 17 мая 1982 года у Хэнкса и Льюис родился второй ребенок – дочь Элизабет. Почти одновременно с этим ABC сняла с эфира «Закадычных друзей». «Они закрыли нас из-за каких-то политических махинаций с Paramount Studios, – утверждал Сколари. – Мы занимали пятнадцатое или шестнадцатое место по стране, когда нас прикрыли» [65].

Когда сериал сняли с эфира, Хэнкс был известен публике примерно как Энсон Уильямс, сыгравший Потси в сериале «Счастливые дни» (Happy Days). Том полагал, что теперь знает, каково быть телезвездой, и вскоре обязательно последует еще масса сериалов. Вместо этого он присоединился к голливудскому легиону безработных. У него лежали кое-какие деньги в банке, так что хотя бы ему теперь не приходилось ждать чеки с пособием из Огайо. Хэнкс вернулся к старому стилю поведения на прослушиваниях: одевался в повседневную одежду и делал вид, что его не волнует, получит он роль или нет.

Ему все-таки удалось сыграть запоминающуюся роль в телесериале: дядя Нед – непутевый брат Мередит Бакстер-Бирни в «Семейных узах» (Family Ties), ситкоме, сделавшем звездой Майкла Джея Фокса. Майкл Вейторн, молодой продюсер «Семейных уз», во время обеденного перерыва шел на площадку Paramount, тихо садился на одно из мест для зрителей и наблюдал, как Хэнкс репетирует со Сколари. Так что, написав эпизод, где персонаж пускается в бега, саботируя корпоративное слияние, он захотел взять в команду Хэнкса.

Он спросил у Гари Дэвида Голдберга, создателя шоу, знаком ли тот с Хэнксом. «Осенью 1982 года только фанаты “Закадычных друзей” знали, кто такой Том Хэнкс, – говорил Вейторн. – По своей наивности я думал, что мне повезло заполучить Тома. Позже я узнал, что ему приходилось нелегко, у него были маленькие дети – предложение со стороны “Семейных уз” было очень ценно для него. Оно давало ему как финансы, так и возможность остаться в игре» [66].

Для «Семейных уз» это тоже было важно по причине, для обычного зрителя неочевидной. «В то время, сделав половину первого сезона, мы продолжали искать свой голос, – рассказывал Вейторн. – Теперь с нами был Том, и он обладал взрывной комедийной энергетикой. Его разум фонтанировал идеями и текстами. Это изменило сериал как таковой, поскольку все увидели, что он может стать смешным по-новому».

Хэнкс вернулся в «Семейные узы» в следующем сезоне, сыграв яркий эпизод, где выясняется, что дядя Нед – алкоголик, но в тот момент он уже прослушивался у режиссера Рона Ховарда и продюсера Брайана Грейзера, искавших исполнителя главной мужской роли в романтической комедии «Всплеск» о парне, который влюбился в русалку. Хэнкс произвел впечатление на Ховарда и Грейзера, и они решили, что если могут взять актера, ориентируясь исключительно на его талант, а не на кассовые перспективы, то этот парень – отличный выбор. После того как все актеры первой величины отказали им, а затем и все второстепенные тоже, они предложили роль Хэнксу.

На съемках «Всплеска» Ховард преподал Хэнксу пару важных уроков. Ему следовало избавиться кое от каких ситкомовских манер, например привычки выжимать из материала весь потенциальный комизм. После первого чтения Ховард объяснил Хэнксу, что, для того чтобы сыграть полноценную комедию, у него есть Джон Кэнди и Юджин Леви, но фильм не получится без Хэнкса в качестве эмоционального центра. «Твоя задача не в том, чтобы смешить, – учил Ховард. – Твоя задача – полюбить эту девушку» [67]. Хэнкс изо всех сил старался как можно меньше гримасничать.

Второй урок был преподан в конце одного не слишком удачного съемочного дня – сложные съемки, оказавшиеся трудными вдвойне, поскольку Хэнкс не выучил свои слова заблаговременно. В тот момент Том начал было потихоньку отходить от своего обычного «Всегда готов!», но Ховард быстро пресек его дрейф в сторону заносчивой голливудской расхлябанности. Режиссер отвел свою звезду в сторону и сказал: «Было бы здорово, если бы ты сегодня подготовился немного получше» [68]. Это звучит как смешное преуменьшение, но Хэнкс отреагировал на замечание так, словно Ховард эпично психанул и швырнул камеру в реку Гудзон. Хэнкс сказал: «Вероятно, он понимал, что, начни он орать, я бы расклеился до конца дня. Он просто дал мне понять словами, не оставляющими сомнений, что я играю главную роль в фильме, а это налагает огромную ответственность, в том числе – необходимость готовиться. И отныне я всегда об этом помнил» [69].

Те долгие месяцы, когда съемки «Всплеска» закончились, но на экраны он еще не вышел, Хэнкс мучился от сомнений и волновался: «Если мне придется еще пару лет ждать, подвернется ли работа, – к черту! Я продам дом! А если жена не захочет последовать за мной, я уйду от нее, заберу детей и уеду в Сиэтл или Спокан. Если тут нет работы, поеду куда глаза глядят. План пугающий, но я всегда так жил. Если я не переезжаю каждые полгода, мне кажется: что-то идет не так» [70]. Во времена нестабильности Хэнкс всегда вспоминал о старой семейной традиции менять города.

Летом 1984 года «Всплеск» неожиданно стал хитом и обеспечил Хэнксу репутацию успешного комедийного актера на пару со Стивом Гуттенбергом, который прославился в тот же год благодаря главной роли в «Полицейской академии» (Police Academy). Хэнкс обеими руками ухватился за свою свежеприобретенную популярность и соглашался на каждый фильм, который ему предлагали. Пожалуй, даже на чересчур много фильмов, поскольку в большинстве из них Хэнкс играл незадачливого героя, которого он позже назовет «Парень в яме» [71]. Беда его героя в «Долговой яме» (The Money Pit) в буквальном смысле заключается в том, что тот застрял в полу собственного дома.

Критики говорили, что Хэнкс напоминает им классических киноактеров, в том числе Джека Леммона, Кэри Гранта и в особенности Джимми Стюарта. Хэнкс понимал, что сравнение со Стюартом ему льстит. Одна из крупнейших звезд Голливуда за всю его историю, Стюарт одинаково хорошо играл и в драме, и в комедии и всегда был убедителен на экране, но Том так часто это слышал, что его уже бесило. Хэнкс хотел создать собственный образ. Проблема в том, что у него не было плана, как этого достичь.

Хэнкс гнался за славой, что обеспечит ему карьеру, гнался за деньгами, гнался за хорошими временами. Работа в ситкоме означала, что ему надо часто ходить в «Студию 25» на площадке Paramount. Теперь он ездил на локации в Вашингтон, на Карибы и даже в Иерусалим. «Я плохо понимал, что делаю, – признавался он. – Это было просто: “Ого, вот же здорово! Я снова в кино”» [72].

Хотя значительная часть фильмов Хэнкса в 1980-е была небезупречна, многие из них становились важными этапами его карьеры – каждая новая работа означала, что он растет как актер. «Ничего общего» (Nothing in Common): он должен уравновесить комедию и драму. «Изюминка» (Punchline): впервые Хэнкс настолько слился со своим персонажем, что, когда он смотрел фильм, не помнил, как снималась часть сцен. «Тёрнер и Хуч» (Turner & Hooch): работая в паре с собакой, он должен чувствовать момент и импровизировать по ситуации, поскольку нет гарантии, что пес будет следовать сценарию. Хэнкс заявил: «Поразительно, как часто в других моих фильмах можно увидеть следы того, что я делал в “Хуче”» [73].

Еще один аспект, в котором жизнь Хэнкса шла не по сценарию, – его брак. Производство одного фильма за другим безошибочно указывало, что на домашнем фронте дела не очень, – и было основной тому причиной, ведь отъезды из дома сразу на несколько месяцев едва ли помогали ему стать хорошим мужем или отцом. «Я понятия не имел, как быть папой или главой семьи, – позже признавал Хэнкс, – я находился на том этапе карьеры, когда главное – получать работу» [74].

Брак Хэнкса и Льюис еле держался подобно многим бракам, существовавшим по инерции. А потом в 1984 году Хэнкс отправился в Мексику делать «Волонтеров» (Volunteers), и с ним снималась женщина, вскружившая ему голову на «Закадычных друзьях»: Рита Уилсон.

Настоящее имя Риты Уилсон – Маргарита Ибрахимофф. Она родилась в Лос-Анджелесе 26 октября 1956 го- да – всего на пару месяцев раньше Хэнкса. Ее родители-греки были иммигрантами первого поколения из области на границе Албании и Болгарии. В детстве родители изменили фамилию Риты на американский лад, вдохновившись названием лос-анджелесской улицы Вудроу-Уилсон-драйв. Ее отец пострадал от коммунистов, но теперь он жил счастливо, зарабатывая на жизнь барменом на ипподроме.

В первый день Уилсон в старшей школе на Голливуд-Хай на нее обратил внимание агент, занимавшийся поиском талантов, и в итоге она стала моделью (в том числе сделала портфолио в купальниках для Harper’s Bazaar). Она успела поработать и в розничной торговле – в дорогом магазине одежды Fred Segal, но, как она рассказывала, ее уволили за то, что она «много болтала» [75].

Первой актерской работой Уилсон была роль в «Семейке Брейди» (The Brady Bunch). Она пробовалась на роль старшего чирлидера в эпизоде, где Марсия и девушка Грега, Дженнифер, сходились на позицию: когда серия вышла в эфир в 1972 году, шестнадцатилетний Том Хэнкс посмотрел ее в Окленде. По его словам, он обратил внимание на Уилсон и подумал: «А девчонка симпатичная» [76]. На свое восемнадцатилетие Уилсон впервые снялась в рекламе арахисового масла Peter Pan. После школы ее взяли на второстепенные роли в таких сериалах, как «Счастливые дни» и «Закадычные друзья».

«Я уже забыла, сколько раз играла таких девушек, – рассказывала Уилсон о своей работе на телевидении. – Я была то зайка, то психованная, то сучка, чьей целью было показать героя героем, а героиню хорошей. Таких персонажей впихивают в сценарий, когда у постоянного состава ничего особенного не происходит. Но она никогда не мешает постоянным главным героям или фабуле сериала» [77].

Подустав от рамок Голливуда, Уилсон уехала в Англию на интенсивный учебный курс в Лондонской академии музыки и драматического искусства: ораторское искусство, пение, танец, диалекты и даже фехтование плюс роли в спектаклях «Сон в летнюю ночь» и «Орестея». Когда Рита вернулась в Штаты и получила свою первую роль – в «Волонтерах», – она уже была сформировавшейся актрисой.

Действие «Волонтеров», комедии о добровольцах из Корпуса мира, происходит в 1962 году в Таиланде, но снимали фильм в Тустепеке, отдаленном уголке Мексики. «Там фермеры водят лошадей прямо по улицам» [78], – рассказывал Хэнкс. На площадке выпуски The New York Times трехнедельной давности считались свежайшими новостями; чтобы пообедать, Хэнксу иногда приходилось ехать на авто по полчаса, перебираться через реку на старом пароме, а потом пешком подниматься в гору. Застряв в джунглях, Хэнкс и Уилсон проводили много внеэкранного времени вместе. Он был женат, но несчастливо, а она была помолвлена, но сомневалась. Они подружились, делились друг с другом сомнениями и надеждами, и их дружба перешла в нечто большее.

Хэнкс не был бабником – по его словам, за всю жизнь он спал с семью женщинами, – его накрыла главная страсть его жизни. «Мы с Ритой взглянули друг на друга, и – бабах – мы попали» [79].

Каждый вечер дарил роскошный закат, а встречи в нерабочее время были вдвойне радостны благодаря еще одному ведущему актеру. «Как прекрасно было быть влюбленным, когда рядом Джон Кэнди. Жизнь – это всегда праздник! Больше papas fritas[4]!» [80]

Когда съемки «Волонтеров» закончились, Хэнкс вернулся в Штаты и приехал в новый дом своей семьи на Аддисон-стрит в долине Сан-Фернандо. В течение двух недель стало ясно, что брак подошел к концу. Хэнкс ушел из дома и поселился в отеле Sheraton в Студио-Сити. Они с Льюис пытались помириться пару раз в то лето, но их усилия заканчивались горькими ссорами.

Тем временем в планах Хэнкса появилась еще одна картина: «Ничего общего», ее ставил Гэрри Маршалл. В жизни все шло наперекосяк, и Хэнкс хотел отказаться от роли, но студия TriStar Pictures предупредила: если он так поступит, то, может не сомневаться, в ближайшие два года он работы в Голливуде не найдет. Забеспокоившись, что ему придется снимать фильм с обиженной звездой, Маршалл предусмотрительно позвал Хэнкса на личную беседу: «Я сказал ему, что искренне сожалею о его семейных проблемах, что я расстроен тем, что он не спешит делать этот фильм. Но, сказал я, ни актеры, ни съемочная группа, ни я не имеем отношения к его разводу или его контрактным обязательствам. Никто из нас перед ним не виноват, так что ему не надо это на нас выливать» [81].

Хэнкс нехотя уступил и отправился в Чикаго, чтобы играть успешного рекламного агента, которому внезапно пришлось ухаживать за стареющим сварливым отцом (Джеки Глисон). Это первый фильм, где Хэнкс, создавая персонажа, многое черпал из собственной биографии: как и его герой, Хэнкс был успешным парнем немного за тридцать, и у него были сложные отношения с умирающим отцом. (У Бада Хэнкса отказали почки, и он жил на гемодиализе.)

«Я не разговаривал с папой, пока мы занимались фильмом, – рассказывал Хэнкс, – Но в итоге он собрался его посмотреть. И я сказал: “Папа, это все про тебя. Я вернулся и много размышлял о тебе и о том, каково быть твоим сыном”» [82].

Это положило начало периоду сближения между Томом и Бадом. Хэнкс даже нашел общий язык с Френсис, третьей женой Бада. «Моя мачеха продлила папе жизнь лет на десять благодаря той страсти и любви, что они питали друг к другу» [83], – сказал он. Отец и сын проводили много времени вместе, и Хэнкс во все съемочные контракты внес пункт, что неподалеку от любой съемочной площадки должен располагаться диализный центр, чтобы Бад мог приезжать к нему. В итоге Бад прожил до 1992 года; последние годы жизни он защищал интересы пациентов-почечников и даже появился на обложке журнала Trans-Pacific Renal Network.

(У Хэнкса были не столь напряженные, но более прохладные взаимоотношения с матерью; в двадцать-тридцать лет он периодически напоминал ей, что она его не растила. Но, повзрослев, он с большим пониманием начал относиться к решениям, которые она приняла в молодости. Она трижды выходила замуж и прожила до 2016 года, скончавшись в возрасте восьмидесяти четырех лет.)

Долгое время Хэнкс решал личные проблемы, сбегая в работу. Результат: успешный, хорошо зарабатывающий актер, ощущавший, что он «мертв с головы до ног» [84]. Хэнкс рассказывал: «Я был грустный, запутавшийся, словно эмоциональный калека. Мне казалось, этот карточный домик вот-вот рухнет». Несколько месяцев Хэнкс встречался с терапевтом три раза в неделю. Тот ему сказал: «У вас есть много причин печалиться, но все будет хорошо».

«Я ему очень долго не верил», – признавал Хэнкс. Но прошло некоторое время, и он «почувствовал, что наступил мир добра».

На людях Хэнкс демонстрировал беспечное равнодушие, когда речь шла о многочисленных браках его родителей, но этот фасад рушился, когда в уравнение добавлялись его дети, ведь он и сам ушел из семьи. Колину было семь, а Элизабет – три. Он не мог избавиться от неприятных мыслей: «Почему-то, как я ни старался, все равно мои отпрыски будут ощущать себя брошенными. Это очень плохо. Я ведь помню, как это было со мной» [85]. Хэнкса грызло чувство вины: «Еда казалась невкусной, а жизнь – неприятной. Я не спал» [86].

В октябре 1985 года, вскоре после того, как Хэнкс вернулся в Калифорнию со съемок фильма «Ничего общего», Льюис официально подала на развод. Юридические формальности были противны и продолжительны, ведь обычно разводы заставляют людей показать себя не с лучшей стороны. Процесс затянулся на два года, но в итоге Хэнкс и Льюис пришли к соглашению. Саманта уехала в Сакраменто вместе с двумя детьми, Том получил частичную опеку. В конце концов, подобно многим разведенным родителям, они научились мирно общаться ради блага детей.

Через полгода после окончания съемок «Волонтеров» Уилсон бросила жениха, а Хэнкс находился в процессе развода. И они отправились на свое первое «официальное свидание» [87]: предпремьерный показ картины «Не ищи смысла» (Stop Making Sense) – роскошный фильм-концерт группы Talking Heads, поставленный Джонатаном Демми. Вскоре Уилсон познакомила Хэнкса с родителями. Он произвел хорошее впечатление, несмотря на то что пришел в двух футболках (на манер Стива Бэннона), и они решили, что «это самая странная вещь, которую они видели в жизни» [88].

Вскоре Хэнкс и Уилсон стали жить вместе в их «пробном любовном гнездышке» [89] в Западном районе Лос-Анджелеса возле Калифорнийского университета. Хэнкс обнаружил, что эта часть города сильно отличается от беспорядочной пригородной застройки в долине Сан-Фернандо: теперь он обитал в модном районе с любителями пробежек и машинами-кабриолетами, больше похожем на стереотипный Лос-Анджелес из кинофильмов. «Кажется, в любой момент могут появиться Старски и Хатч» [90], – удивлялся Хэнкс.

В 1986 году Хэнксу исполнилось тридцать, и он встретил этот рубеж с облегчением. «Когда я отпраздновал тридцатый день рождения, то подумал: “Наконец-то!” В моей жизни столько всего произошло к этому моменту. Становясь старше, я нравлюсь себе все больше. Я чувствую себя более расслабленным, счастливым. Я не плачу по уходящей юности. Скорее я сам выставляю ее за дверь, ведь я столько лет был идиотом» [91].

Он успел по большей части привыкнуть к сюрреалистичному статусу знаменитости. Подобно многим звездам до него, ему приходилось полагаться на внутренний барометр добра и зла, когда он продвигался по новому миру наград и опасностей. Хэнкс рассказывал: «Полгода я вел себя как урод, и никто бы мне не сказал, что я урод» [92].

Хэнкс размышлял о своей зрелости и о том, что быть взрослым оказалось не так, как он представлял себе, будучи подростком. «Одно время я и мои веселые друзья постоянно жаловались, что шутками в постель никого не затащишь. Но потом что-нибудь происходило, я был забавный, и у меня случался секс, и это был такой момент силы, мне кажется, – добавил он. – По-моему, у меня появилась определенная сексуальная уверенность в себе, которую я оцениваю трезво и которая не выставляется напоказ. Я знаю, что это происходит оттого, что годами я был одинок. Я не чувствую себя ослом из-за этого. Я не чувствую, что что-то упустил» [93].

Хэнкс и Уилсон вскоре осознали: у них не просто послеразводный романчик, они созданы друг для друга. Однажды вечером во время поездки в Нью-Йорк они стояли на углу – Уилсон вспоминала, что это было пересечение Пятой авеню и Пятьдесят седьмой улицы, – и Хэнкс сказал ей: «Тебе никогда не надо менять себя и то, что ты делаешь, чтобы быть со мной» [94]. Она заплакала от радости.

В конце 1987 года они полетели на карибский остров Сан-Бартелеми вместе с приятелем – актером Питером Уэллером. В канун Нового года они отправились в роскошный ресторан, где сидели рядом с Майком Николсом и Дайан Сойер, с которыми вскоре подружились. Время шло к полуночи, приближался 1988 год, и Хэнксу надо было сделать важное дело: он спросил у Уилсон, выйдет ли она за него замуж.

«Еще бы!» [95] – ответила она.

Через несколько месяцев Хэнкс и Уилсон закатили большую греческую свадьбу. Они сочетались браком в греческой православной церкви – еще одна перемена в жизни Хэнкса – и арендовали двухэтажный ресторан для приема гостей. «У нас играл греческий ансамбль и рок-группа, и всякий раз, когда выступали греки, мы танцевали по залу, взявшись за руки, – рассказывала Уилсон, – а Том даже взял квадратный стол зубами, удерживал его и так танцевал. Он превратился в грека. Все били тарелки и бросали в него деньги» [96].

Хэнкс обнаружил, что, поскольку у Уилсон огромная шумная родня, то и он теперь обзавелся многочисленными родственниками. Для человека, с детства привыкшего жать на кнопку перезапуска и оставлять позади дома, родные города и целые семьи, это постоянство было новым, сбивающим с толку и умиротворяющим. Хэнкс рассказывал: «Я дорос до того, чтобы любить невероятно много людей, больше, чем мне когда-либо казалось возможным» [97].

Наконец-то Хэнкс обрел мир. «Рита спасла меня» [98], – говорил он. Хэнкс и Уилсон были успешными и знаменитыми, но в свободное время они больше всего любили играть с друзьями в шарады. Где-то раз в неделю они шли вкусно поесть и посмотреть фильм – понимание того, что это самый заурядный вечер, нисколько не умаляло их удовольствия. Они называли это «Вечернее свидание в стиле США» [99].

Он говорил: «Из-за любви, связывающей нас с Ритой, я чувствую, что получил свободу делать вещи, совершенно непохожие на то, что мне доводилось делать раньше» [100].

Хэнкс еще не снимал собственных фильмов, хотя у него была продюсерская компания (называвшаяся Clavius Base в честь лунной базы Клавий из «Космической одиссеи 2001 года»). Он сухо высказался о контракте на разработку сюжета, который его компания заключила с Columbia: «Лучший сценарий: я придумываю сценарии и персонажей, которые мне интересны, а Columbia производит и распространяет фильмы, которые зарабатывают кучу денег и входят в анналы истории кино. Худший сценарий: все сидят ровно, ничего не делается, и я ухожу в бизнес по выращиванию абрикосов или что-то в этом роде. Где-то посередине и находится мой контракт» [101].

Пусть Хэнкс еще не научился вести дела в Голливуде, он заметно рос как актер, вкладывая все больше души в своих персонажей. Огромный скачок вперед – «Большой», где он сыграл тринадцатилетнего мальчика, по волшебству превратившегося в тридцатилетнего мужчину. «Я не хочу, чтобы ты играл милашку. Нам не нужен милашка» [102], – предупредила режиссер Пенни Маршалл, и Хэнкс к ней прислушался. С его по-подростковому небрежной походкой и безграничным воображением он был эмоционально открыт, душераздирающе уязвим и невероятно смешон. Работа принесла ему номинацию на «Оскар» в категории «Лучший актер», но вместе с Джином Хэкменом, Эдвардом Джеймсом Олмосом и Максом фон Сюдовом он проиграл Дастину Хоффману с его «Человеком дождя» (Rain Man).

Когда Хэнкса спросили, есть ли у него план на ближайшие десять лет карьеры, он съязвил: «Нет, их обычно строят режимы Восточного блока, и в конце концов их свергают» [103]. Плывя по течению, Хэнкс поднялся на новую вершину успеха – он превзошел своих ровесников, например Майкла Китона и Джеффа Дэниелса, и конкурировал с восходящей звездой Томом Крузом.

Следующие несколько лет показали, чем рискуешь, спонтанно выбирая роли, поскольку картины с участием Хэнкса проваливались в прокате одна за другой: сатира на жизнь в пригородах «Предместье» (The ’Burbs), романтическая комедия «Джо против вулкана» (Joe Versus the Volcano), фильм о дружбе копа и пса «Тёрнер и Хуч». Он выложился в них полностью и узнал, что иногда этого недостаточно. Участие в фильме с партнером-собакой многому научило его как актера, но съемки прошли крайне тяжело. Хэнкс рассказывал: «Мы упахивались до смерти и в конце я подумал: “Неужели я действительно так вкалывал и вложил столько труда в фильм с таким названием?» [104]

Затем он умудрился получить ведущую роль в картине, казалось, обреченной стать блокбастером: Брайан Де Пальма взял его в фильм «Костер тщеславия» (The Bonfire of the Vanities) по роману-бестселлеру Тома Вулфа «Костры амбиций» в качестве центрального персонажа – биржевого маклера Шермана Маккоя. Все остальные, включая самого Хэнкса, видели в этой роли кого-то постарше, более соответствующего образу «белого англо-саксонского протестанта». «Идея о том, чтобы я играл Шермана Маккоя, – это огромнейший, невероятнейший риск, – рассказывал он. – Может, я буду хорош, а может – совсем не к месту» [105].

Как выяснилось, он был куда ближе к варианту «совсем не к месту». Однако неудачный выбор Хэнкса оказался наименьшей из проблем «Костра»: в художественном и финансовом отношении фильм был нелеп, как дельфин, пытающийся решать уравнения. Эта авантюра оказалась не настолько большой, чтобы Хэнксу понадобилась программа защиты свидетелей, но ситуация была к тому близка.

Де Пальма предоставил журналистке Джули Саламон полный доступ к производственному процессу фильма: появившаяся в результате книга «Конфетка дьявола» (The Devil’s Candy) позволяла своими глазами взглянуть на кинематографический Гинденбург. Хэнкс выглядел на ее страницах симпатично: дружелюбный парень, играющий в карты на площадке в ожидании съемок. Cамая интересная часть в рассказе о Хэнксе повествовала о том, как он использовал свое положение во время кастинга на роль подруги Шермана: прочитав диалог и с Мелани Гриффит, и с Умой Турман, Хэнкс решил, что в Гриффит точно есть искра, а Турман, хоть и красивая, но играет на уровне, больше подходящем для школьной пьесы. Громко вредничать он не стал, но в подходящий момент аккуратно проинформировал студию: «Я просто не могу играть с Умой» [106]. И получил свое.

После публикации книги Хэнкс заметил: «Некоторые люди решат, что безумие, нерешительность и разбазаривание средств – это то, что стоит за неудачным кино. Однако так делается любое кино. Если бы «Костер» добился блестящего успеха, книгу восприняли бы как рассказ о том, насколько хаотичным бывает создание фильма. Всегда есть вероятность, что кино получится ужасным. Именно то, что зачастую оно получается не таким, – и приводит тебя на Аллею славы» [107].

После «Костра тщеславия» Хэнкс взял паузу. Он выпустил четырнадцать фильмов за семь лет и понимал, что это чересчур много. «Я рисковал: американским зрителям могло надоесть на меня смотреть, – сказал он. – Легко злоупотребить их терпением» [108]. 4 августа 1990 года у них с Уилсон родился сын Честер. Хэнкс сменил своих представителей, подписав контракт с могущественным агентством Creative Artists Agency. Он подумал, что теперь его карьера пойдет как надо.

«Я сделал ужасно унылый ряд дешевых комедий, где играл нелепого парня, которому то удается, то не удается затащить в постель женщину своей мечты. Моя мотивация, заставлявшая брать эти роли, была не той, что следует. Я хватался за любой подвернувшийся проект, не важно, были у меня силы или нет, понимал ли я материал или нет» [109]. Хэнкс беспокоился, что ему грозит превратиться в знаменитый бренд, до которого никому нет дела, – вроде мыла Palmolive. Он пришел к своему приятелю Рону Ховарду и рассказал об этой дилемме, выразившись так: как не превратиться в Эллиотта Гулда[5] [110]? (Вероятно, Хэнкс использовал сравнение с Гулдом, чей звездный статус в 1970-е годы испарился быстрее, чем можно было бы предположить, поскольку они встречались в конце 1990 года. Гулд участвовал в программе «Субботним вечером в прямом эфире» и там вместе со Стивом Мартином и Полом Саймоном принимал Хэнкса в Клубе приходящих по пятому разу (Five-Timers Club), куда приглашают частых гостей шоу.)

Хэнкс пришел на программу вместе с Ричардом Ловеттом, президентом CAA. Ловетт спросил Хэнкса: «Чем ты хочешь заниматься?» [111]

Его ответ: «Я не то чтобы знал, что я хочу делать, но точно понимаю, чего не хочу. Я не желаю больше играть парней вроде “Ой, я ни в кого не влюблен, ой, как жалко, ой, я просто пытаюсь работать, но моя машина все время смешно ломается”. Они мне скучны, они никак не связаны с моей жизнью, и я не хочу тратить время, разбираясь в этих историях» [112].

Или, если короче и грубее: «Я больше не хочу играть обсосов» [113]. Вместо персонажей, попавших в обстоятельства, которых они не понимают или не контролируют, он хочет играть взрослых людей: мужчин, знающих жизнь и пошедших на горькие компромиссы. Легче сказать, чем сделать, – но у Хэнкса скопилось в банке достаточно денег, и он мог не хвататься за любую работу просто ради заработка. «Получалось, что у меня на столе лежит куча предложений, которые только выкинуть, а из того, что остается, – выбирать особо нечего» [114].

В поисках взрослой роли Том Хэнкс попробовался на роль озлобленного, раздавленного жизнью бейсболиста, которого выгнали из обеих главных лиг и во время Второй мировой войны из армии из-за дурацкой травмы, полученной спьяну: Джимми Дуган, тренер команды «Рокфордские персики» в фильме «Их собственная лига» (A League of Their Own). Режиссер Пенни Маршалл, уже работавшая с Хэнксом в «Большом», взяла его на роль Дугана при условии, что он наберет достаточно веса и будет выглядеть потным и непривлекательным. Он уступил и начал отъедаться в кафе штата Индиана (щедрые порции свинины и мороженого Dairy Queen), а потом с удовольствием принялся за «Персиков», объясняя им, что «в бейсболе не плачут», и всячески демонстрируя вздорный нрав.

На съемочной площадке Хэнкс обнаружил забытый побочный эффект того, что у тебя не главная роль: приходится убивать время. Долгими днями, когда снимались бейсбольные матчи «Персиков», Хэнкс развлекал толпы статистов на трибунах, раскрашивая бейсбольные биты, а потом разыгрывал с ними кукольные спектакли, прячась за скамейкой запасных.

Когда «Их собственная лига» выстрелила – общие сборы составили 107 миллионов долларов, в семь раз больше, чем «Костер тщеславия», – Хэнкс обнаружил, что его возможности весьма расширились. Следующим его проектом стала романтическая комедия «Неспящие в Сиэтле» (Sleepless in Seattle) с актрисой Мег Райан и режиссером и автором сценария Норой Эфрон, где он сыграл недавно овдовевшего отца.

«Было замечательно не играть парня, c которым происходит какая-то чепуха. Мой персонаж – не тот, кто находит чемодан с деньгами, который позарез нужен негодяям. И никто не пьет волшебное зелье. Это человек, потерявший жену и вынужденный с этим жить. Самые ясные, чистые, легко передаваемые установки персонажа, которые только можно вообразить» [115].

Становилось очевидно, что Том Хэнкс – актер получше, чем все предполагали. Пожалуй, он даже лучше, чем он сам предполагал. Одно из его ключевых качеств – умение нравиться, какой бы ни была роль, он показывал себя славным парнем.

«“Умение нравиться” подчас оборачивается тяжким бременем [116]. В конце концов оно распространяется на все, что ты делаешь. В моей жизни были периоды, когда я страстно мечтал стать угрюмым, занятым самокопанием одиночкой на углу, но как бы ни старался, это не мое – я по природе своей добряк. Бывало, я неоднозначно относился к этому умению нравиться, поскольку чувствовал, что оно обесценивает мой труд. Оттого, что я такой, черт возьми, милаха, люди думают, что моя жизнь – легче легкого, что работа моя получается сама собой, так же запросто, как встать с кровати. Но это только кажется, то, что я делаю, – совсем не просто, и самое сложное – удержать осознание того, что все происходит перед камерой. Нужно время, чтобы научиться отфильтровывать все лишнее и позволить себе выкладываться на все 100 %» [117].

Вместо того чтобы противодействовать своему неизменному обаянию очевидным способом, например сыграв серийного убийцу, Хэнкс находил роли, где его врожденная порядочность будет плюсом. Например, фильм «Филадельфия». Выбор роли Энди Беккета, юриста-гомосексуала, умирающего от СПИДа, был продиктован соображениями творческого плана: Хэнкс будет работать вместе с Джонатаном Демми и Дензелом Вашингтоном. А еще это был политический ход: Хэнкс воспользовался своим публичным имиджем и талантом, чтобы зрители идентифицировали себя с гомосексуальным героем. «В некотором роде мы все ждали, когда мейнстримовый Голливуд выскажется на тему эпидемии СПИДа. Но ты не получишь признания за то, что стал первым, если не сделаешь все по первому разряду» [118].

Во время подготовки к роли Хэнкс встречался со многими больными СПИДом, расспрашивал их, как они узнали о своем диагнозе. «Главное – сыграть не болезнь, – подчеркивал он, – главное – сыграть человека» [119]. Но, хотя он считал себя вполне просвещенным («Не раз в меня влюблялись мужчины, – небрежно вспоминал он о временах, когда был молодым актером в Нью-Йорке, – и меня это обескураживало точно так же, как когда в меня влюблялись женщины» [120]), – на съемочной площадке Хэнкс обнаружил, что должен преодолеть собственную гомофобию.

В постели с Антонио Бандерасом, когда снимали любовную сцену, которую потом все-таки вырезали из фильма, они обнимались снова и снова. Через пять или шесть дублей Бандерас тихо сказал Хэнксу: «Я ведь тебя чувствую. Я знаю, что ты сейчас осторожничаешь. Просто делай, что хочешь, мы ведь понимаем, кто мы такие» [121].

Суть актерства – найти то, что связывает тебя с другими, и в этом плане Хэнксу надо было трудиться больше, чем он предполагал. «Неосознанно, – говорил он, – я построил все эти стены» [122].

Хэнкс выиграл «Оскар» в номинации «Лучший актер». Казалось, что эта награда, как и его решение сыграть такую роль, имеет как творческие, так и политические причины. Сжимая трофей, он произнес эмоциональную речь о бремени человека, страдающего СПИДом, в которой заявил: «На улицах Рая слишком тесно от ангелов» [123].

Стивен Спилберг, который в тот же вечер взял приз за «Список Шиндлера» (Schindler’s List), заметил, что во время своей речи Хэнкс «сказал больше, чем говорила “Филадельфия”, и нашел отклик у большего числа людей, чем сам фильм» [124].

Хэнкс изящно преподнес зрителям свой призыв к терпимости, облаченный в риторику патриотизма, и подчеркнул, что такая позиция – сострадать жертвам эпидемии и считать, что все равны перед законом, – не является в Голливуде маргинальной. Обретя самую масштабную зрительскую аудиторию в своей жизни, он попытался сделать мир лучше. Хэнкс сказал: «Это невероятно личный момент, который видят три миллиарда людей» [125].

Среди прочего в своей речи он выразил солидарность с другом-геем (Джоном Джилкерсоном, подтолкнувшим Хэнкса вернуться на сцену словом «Стыдись!») и учителем-геем (Роули Фарнсуортом, преподавателем актерского мастерства в старшей школе, вдохновившим его играть). Джилкерсон умер от СПИДа в 1989 году, но, когда Хэнкс позвонил Фарнсуорту за три дня до вручения «Оскара», преподаватель-пенсионер разрешил упомянуть его имя в речи. «Я понятия не имел, что он собирается сказать, это было просто ошеломительно» [126], – рассказывал Фарнсуорт. Ушедший на пенсию учитель обнаружил, что внезапно стал знаменитым: о нем писали журналы, его пригласили быть гранд-маршалом на параде в Атланте в поддержку детей с ВИЧ.

Речь Хэнкса имела настолько далекоидущие последствия, что послужила основой для отличной комедии, выпущенной через два года, – «Вход и выход» (In & Out). Сюжет: актер (Мэтт Диллон) получает «Оскар» и благодарит своего учителя-гея (Кевин Клайн), а тот возражает, что он на самом деле гетеросексуал. К концу фильма учитель осознает собственную гомосексуальность и сходится с тележурналистом в исполнении Тома Селлека. Джоан Кьюсак даже получила номинацию на «Оскар» за роль брошенной невесты в этом фильме.

«Речь Тома Хэнкса на церемонии, несомненно, вдохновила нас на “Вход и выход”» [127], – рассказывал сценарист Пол Рудник.

«Это потрясающе, – отозвался Хэнкс о “Входе и выходе”, – я получил один из лучших отзывов о своей карьере в связи с фильмом, в котором даже не снимался» [128]. К тому времени, когда Том стоял на сцене павильона Дороти Чендлер, принимая «Оскар» за «Филадельфию», он уже закончил свой следующий фильм: совсем другой проект под названием «Форрест Гамп».

Фильм рассказывал о жизни слабоумного, который путешествует по американской истории XX века, выдавая по пути разные афоризмы вроде «Дурак тот, кто поступает по-дурацки» и «Жизнь как коробка шоколадных конфет»; из-за голливудской бюрократии сценарий буксовал девять лет, пока за него не взялись Хэнкс и Роберт Земекис. «Они не хотели тратить деньги на “Форреста Гампа”, – сказал Хэнкс о руководстве студии, – Они думали, что мы с ума сошли. Они сказали: “Что это за кино? Злодея нет. В фильме ничего не происходит”. Они были недовольны» [129].

Хэнкс и Земекис протолкнули его на Paramount, договорившись, что получат процент от кассовых сборов вместо обычных гонораров. Студия настолько поскупилась, что даже не профинансировала традиционную вечеринку в честь окончания съемок, так что Хэнкс и некоторые из продюсеров оплатили ее из своего кармана. Фильм стал крупным историческим событием. На тот момент он оказался на четвертом месте по совокупному доходу за всю историю кино. Считается, что доля Хэнкса составила 65 миллионов долларов – и Paramount компенсировала всем затраты на ту вечеринку.

В тот год на церемонии «Оскара» Хэнкс вручил приз в номинации «Лучшая актриса» Джессике Лэнг и через несколько минут снова выиграл «лучшего актера». Он первым взял эту награду два раза подряд, с тех пор как Спенсер Трейси победил благодаря «Отважным капитанам» (Captains Courageous) в 1938 году и «Городу мальчиков» (Boys Town) в 1939 году.

К тому времени, как ажиотаж вокруг «Форреста Гампа» поутих, слава Хэнкса, успевшего объехать весь мир в рамках промотура картины, достигла зенита, и актеру подарили столько конфет, что ему хватило бы на всю жизнь. В конце концов он взмолился: «Слушайте, “Форрест Гамп” – великолепен. Он продержался в прокате куда дольше, чем все думали, и привлек ко мне столько внимания, сколько никто на планете не заслуживает. Но слава богу, на этом все» [130].

Хэнкс поднялся на такие вершины звездности, что даже побочный проект – например озвучивание игрушечного ковбоя в мультфильме, который он сам считал «нелепым» [131], – в итоге превращался в блокбастер. Кассовые сборы «Истории игрушек» (Toy Story) составили 191 миллион долларов, благодаря чему она стала самым кассовым фильмом, выпущенным в 1995 году, и одним из ключевых проектов студии Pixar.

Второй фильм, где сыграл Хэнкс в 1995 году – «Апполон‐13», – рассказывал о неудачном полете на Луну. Том исполнил роль командира Джима Ловелла. Своим успехом фильм (172 миллиона долларов, третья по кассовости картина, выпущенная в том году) был в какой-то мере обязан детской одержимости Хэнкса американской космической программой и доказывал: если актеру близка какая-то тема, то он способен увлечь ею и зрителя.

Что его выматывало, так это постоянные рекламные кампании, которыми сопровождалось производство фильмов. «Казалось, шел восемьдесят второй месяц моих рассказов о себе» [132], – говорил он. «Аполлон‐13» показали на Венецианском кинофестивале, воплощавшем гламурный мир, к которому он так стремился: доставка к кинотеатру на гондоле, проход по красной ковровой дорожке, восторженные толпы. Но вот что думал Хэнкс: «Я так чертовски устал, мне хочется просто вернуться в отель и смотреть итальянское телевидение, что бы по нему ни показывали» [133]. Фильм был очень важен для него, он им гордился, но ему нужно было что-то еще, помимо томхэнксовской славы.

И, лелея каждый час одиночества, когда ему не надо было рассказывать о себе, он садился за сценарий о рок-группе, выпустившей всего один хит. Дописав, Хэнкс напустил на себя скромный вид, заявив, что не хочет привилегированного отношения к себе со стороны студий. Но он понимал, что статус «кинозвезды огроменной величины» [134] обеспечивает ему позиции, которые не светят режиссерам, снимающим свой первый фильм. Прежде чем заключить договор о производстве картины, он сказал: «Большинство актеров, с кем я общался, полагают, что умеют все – умеют режиссировать. Я не настолько в этом уверен, но мне хотелось бы попробовать. А благодаря своей репутации я могу выторговать себе незаслуженные преимущества» [135].

Получившийся фильм – «То, что ты делаешь» (That Thing You Do!) – не стал лучшей работой Хэнкса как актера. Это было средненькое кино о группе, выпустившей третий по успешности сингл в 1964 году, но потом особого успеха не добившейся. Значение этого проекта для Хэнкса в том, что над ним в числе продюсеров работали Джонатан Демми, снимавший его в «Филадельфии», и коллега Демми Гари Гоэцман (он начинал карьеру в шоу-бизнесе, сочиняя мелодии для Смоки Робинсона и The Staple Singers). Когда они вместе сделали «Филадельфию», Демми свел Хэнкса с Гоэцманом, сказав: «Тебе надо поработать с Гари, что-то придумать и реализовать» [136].

Хэнкс закрыл свою старую продюсерскую компанию Clavius Base и совместно с Гоэцманом открыл новую, Playtone, названную так в честь вымышленной студии звукозаписи из «Того, что ты делаешь». Пробивная сила Хэнкса и продюсерский здравый смысл Гоэцмана, как оказалось, хорошо работают вместе; благодаря этому сотрудничеству появились самые разные фильмы, начиная от «Там, где живут чудовища» (Where the Wild Things Are) до «Мамма Mia!» (Mamma Mia!) плюс целая плеяда грандиозных сериалов, выигравших в общей сложности пятьдесят две «Эмми».

Однако одна из самых больших картин Playtone состоялась благодаря Рите Уилсон. Через несколько лет после того, как у них с Хэнксом родился второй сын – Труман Хэнкс, 26 декабря 1995 года, – она пришла на моноспектакль Нии Вардалос, из своего рода эллинистической солидарности по отношению к коллеге греческого происхождения. Уилсон увидела потенциал в материале Вардалос, и их совместный фильм – «Моя большая греческая свадьба» (My Big Fat Greek Wedding), очаровательная легкая романтическая комедия, – стал самым успешным за всю историю независимого кино, собрав в общей сложности 241 миллион долларов. Лишь в 2016 году его обогнал мультфильм «Зверопой» (Sing).

А тем временем Хэнкс сосредоточился на своих повседневных обязанностях и производил одно успешное кино за другим: «Спасти рядового Райана», «Вам письмо» (You’ve Got Mail), «История игрушек‐2» (Toy Story 2), «Зеленая миля» (The Green Mile), «Изгой», «Проклятый путь» (Road to Perdition), «Поймай меня, если сможешь» (Catch Me If You Can). В некоторых из этих фильмов Хэнксу пришлось делать на экране ужасные вещи, например вывести из бизнеса любимый книжный магазин или убить невинного волшебника, но почему-то на его репутации исполнителя роли «славный парень» это никак не отразилось. В свое золотое десятилетие, длившееся с 1992 по 2002 год, Хэнкс сыграл главные роли в четырнадцати фильмах, и все они были хорошо приняты критиками, все стали кассовыми (ни один не заработал в США меньше 100 миллионов долларов, а многие – куда больше).

Такой успех – не случайность и не удача. В последние месяцы XX века Стив Мартин встретил Хэнкса на вечеринке. У него был вопрос, тот самый вопрос, что хотели задать все, кто задумывался о карьере Тома. «Ты стал великим актером, – сказал Мартин, – что ты для этого сделал?» [137]

Мартина восхищало, как Хэнкс, обладая сложностью и глубиной, тем не менее сохранил чувство абсурда. Он считал, что Том такой же «сложный, как Джон Уэйн, – поскольку он – кумир, но многогранный». Так вот, он стал выжимать из Хэнкса ответ: «Я знаю, что актерскую игру невозможно улучшить с помощью обучения. Ее меняет своего рода личностный рост».

Именно таких вопросов Хэнкс обычно избегал. В одном из фильмов, когда режиссер искренне поинтересовался, как у него дела, тот отделался одним словом: «По-разному!» [138] Однако Мартина он любил и восторгался им, так что попытался сказать правду.

«Раньше я просто приходил и говорил: “За работу!” – рассказал Хэнкс седовласому комику. – Но потом ты как актер достигаешь момента, когда понимаешь, что изучаешь тот или иной аспект человеческого состояния, а не просто следишь за историей, которая начинается на первой странице и завершается на двадцатой. И для этого нужно, чтобы внутри у тебя было еще кое-что – случившееся [с твоим персонажем] до того, как начался фильм. Тебе не нужно сидеть и подробно расписывать это в блокноте. Но оно должно быть осязаемым, присутствовать в каждой сцене» [139].

Он резюмировал, как освоил эту технику, не разводя нюни: «Я осознал, что это – трудная работа, которую надо сделать».

Еще одна причина высокого качества фильмов Хэнкса: труд, который он вкладывал в их создание до того, как включалась камера, не важно, кто производил картину, – Playtone или другая компания. Он садился с режиссером и систематично проходился по сценарию, вычитывая диалоги и выбирая строки, звучащие неубедительно.

«Однажды я поймал себя на том, что вычеркиваю вопросительные знаки из текста, – рассказывал Хэнкс. – Персонажи часто задают дебильные вопросы вроде “Так ты говоришь, что правда баллотируешься на должность руководителя службы водоснабжения?” Я не знаю, как это сделать – задать подобный вопрос осмысленно» [140].

«Обычно он переписывает каждую роль, которую играет, – говорила Нора Эфрон. – И он делает это очень мило. Садится с режиссером и сценаристом и говорит: “Не правда ли было бы здорово, если бы это случилось?” или: “Почему бы ему не сказать это?”. Одна из причин, по которым Том преодолел все сложности, заключается в том, что он всегда тщательно заботится о своей роли» [141].

Многие актеры хотят помусолить сценарий ради собственной выгоды. Разница в том, что делает это Хэнкс непривычно очаровательно. Он вкладывает в сценарий свой острый ум и не пытается присвоить все лавры себе.

По определению, карьерные пики не длятся вечно. И конечно, однажды Хэнкс совершил ложный шаг. Он сделал несколько лент сразу: в 2004 году выпустил «Терминал» (The Terminal), «Полярный экспресс» (The Polar Express), «Игры джентльменов» (The Ladykillers). Они были произведены совместно с топовыми мэтрами (Стивен Спилберг, Роберт Земекис и братья Коэн соответственно), но в итоге все осели где-то в зоне между «никак» и «невнятный отстой».

Многими годами раньше Хэнкс делал фотосессию вместе с Джимом Стюартом, актером, с которым его чаще всего сравнивали, когда он только начинал играть. Вслед за тем последовал визит в дом Стюарта в знак уважения. Хэнкс расспрашивал Стюарта, как тот был летчиком-истребителем во время Второй мировой войны, а Стюарт преподнес Хэнксу ценный совет: «Главное – наращивай кассу» [142].

Теперь в поисках гарантированного хита, что нарастит эту самую кассу, Хэнкс принял, пожалуй, самое малодушное решение в своей карьере: он снялся в кино Рона Ховарда по «Коду да Винчи», принеся свои ум и здравый смысл в жертву бестселлеру, разошедшемуся тиражом свыше 40 миллионов экземпляров. (Зато он не сделал сиквела «Форреста Гампа», на который долго надеялась Paramount.) Гамбит с «Да Винчи» сработал – один раз. Публика валила на «Код да Винчи», но держалась подальше от двух его продолжений.

Не то чтобы Хэнксу грозило выпасть из списка звезд первой величины. Он как-то заметил о Голливуде: «Тут должна пройти куча лет, прежде чем тебя перестанут целовать в зад» [143]. И хотя его профессиональная неуверенность относительна – большинство актеров пошли бы на умышленный поджог, если бы это помогло им оказаться на его месте, – это не смягчает ситуацию. Душевное умиротворение ему давала семья: каждый вечер он шел домой к Рите Уилсон.

Хэнкс – один из величайших в мире подкаблучников, и он ликует всякий раз, когда выпадает очередная возможность сообщить о своей любви к жене. «Мы с Ритой женаты семнадцать лет, а кажется – семнадцать недель» [144], – сказал он в 2005 году. Дома они жили обычной, умиротворенной жизнью. Их календари пестрели датами родительских собраний и визитов к детскому стоматологу. Хэнкс признавал, что иногда бывает капризным и не в себе; Уилсон знала, когда его надо оставить в покое. И он обзавелся хобби, которое уважают женатые мужчины средних лет во всем мире. «Я люблю вздремнуть, – признавался он, – могу просто присесть на диван и погрузиться в полноценный быстрый сон. Риту это бесит – она так не может» [145].

Супруги утверждают, что ссорились редко, но если это случалось, то только в машине, когда тот, кто не вел, выражал несогласие с решением того, кто сидел за рулем. Со временем эти ссоры стали ритуальными и веселили обоих. Хэнкс разряжал атмосферу, притворяясь снисходительным патриархом. Чтобы рассмешить Уилсон, ему достаточно было сказать: «Не забивай этим свою милую головку. Ты просто сиди, наслаждайся поездкой, а я решу, как нам ехать» [146].

Чтобы развеселить родных, Хэнкс напоказ выходил из себя. Его сын Колин сказал: «Было всегда так весело наблюдать, как он орет на компьютер, когда что-то не работает. Прямо пещерный человек» [147].

«Да уж, он может раскипятиться из-за любого сбоя техники, – добавила Уилсон. – Однажды он расколотил свой сотовый» [148].

Когда Хэнкс не имел дела с обновлениями системы, несговорчивым Wi-Fi и другими неприятностями XXI века, он, как правило, был спокоен и понимал, что должен за это благодарить Уилсон. Он сравнивал свой домашний уклад с жизнью Юджина О’Нила, автора знаменитых пьес «Разносчик льда грядет» и «Долгий день уходит в ночь»: «Я не такой чокнутый, каким был Юджин О’Нил, но его жена Карлотта Монтерей однажды сказала: “Джин должен делать свое дело, а я буду заботиться о том, чтобы Джин мог его делать”. Рита следит, чтобы я не жил совсем уж распущенной жизнью, но, когда мне надо взяться за свои дела, она заботится, чтобы у меня были время и возможность сосредоточиться» [149].

Возможно, это витиеватый способ сказать: «Рита ведет хозяйство и занимается детьми, пока я на съемках пару месяцев». Когда дети были младше, Хэнкс брал их с собой на съемки – это не так-то просто сделать, когда надо отпросить их из школы. «Семья – всегда на первом месте, – сказала Уилсон. – Видеть, как твои дети становятся симпатичными молодыми взрослыми и сознательными людьми, – в каком-то смысле потрясающе» [150].

Уилсон в свою очередь была не только супругой, обеспечивающей поддержку на красной ковровой дорожке: у нее была роль на Бродвее – Рокси Харт в «Чикаго» (Сhicago), роль второго плана – мать Эллисон Уильямс в «Девчонках» (Girls), а также успешная певческая карьера (выпустила два альбома). «Я очень горжусь своим браком и своими детьми, а еще тем, что продюсировала “Мою большую греческую свадьбу”», – говорит она. Она не стала стереотипной американской мамой. В 2011 году Уилсон исполнила две жесткие роли: в сериалах «Закон и порядок: Специальный корпус» (Law & Order: SVU) и «Хорошая жена» (The Good Wife). Эти персонажи достались ей после того, как она сказала своим агентам: «Если я сыграю еще одну теплую, понимающую мать, сестру, жену, дочь, меня, пожалуй, стошнит. Вы должны найти мне каких-нибудь отчаянных стерв» [151].

Пережить погружение в карьеру Тому Хэнксу помогло вот что: он был до нелепости богат, его доходы измерялись сотнями миллионов долларов. Не то чтобы он этим кичился – он давно мог позволить себе машины помоднее, но ездил на разных «фольксвагенах» и минивэне «Додж-караван». «Я люблю сидеть повыше, – говорил он, – Мне нравится, когда видишь, из-за чего возникла пробка» [152].

Хэнкс так и не начал одеваться ярче или стильнее. Он по-прежнему предпочитал джинсы и футболку, пусть даже его футболки стоили теперь сто долларов. Еще в его гардеробе висела одежда таких производителей, как Prada, Ralph Lauren и Lululemon, выпускающего одежду для йоги. «Я спросил: “Мужчине можно это носить?” Они ответили: “Да”. Так что я ношу Lululemon» [153].

Хэнкс признавал: нельзя сказать, что он «невосприимчив к благам жизни» [154]. Он ездил в отпуск с Брюсом Спрингстином и Бараком Обамой, хорошо проводил время на яхте Дэвида Геффена и говорил, что на частные самолеты подсаживаются как на крэк. (Коммерческими рейсами он не летает с конца 1980-х.) Как он пошутил, когда один из его отпусков привлек особое внимание: «Значит, вот какие эти социальные сети: нам с Опрой нельзя отправиться на миллиардерской лодке на Таити вместе с бывшим президентом Соединенных Штатов так, чтобы это осталось, прости господи, секретом?» [155]

Но в целом, говорил Хэнкс, то, что он очень богат, а не просто обеспечен, повлияло на его жизнь меньше, чем можно предполагать. Как он спрашивал: «Насколько лучше я могу питаться?» [156]

Он старательно избегал долгов: «Если у тебя долги, ты не можешь говорить “нет”» [157]. Том заботился о своих «деньгах для посыла нафиг» [158] в том смысле, что он мог позволить себе сказать «ну нафиг» на любое предложение, которое ему не нужно, и он надежно хранил свои деньги в банке. Покупая дом, он платил наличными. Его семья надеялась никогда больше не слышать о крахе западного общества.

«Я ведь борюсь с тем количеством денег, которые зарабатываю. В конце концов, что мне сказать? Взять меньше денег, чтобы Руперт Мёрдок получил больше?» [159] Чтобы показать хороший пример детям, он сознательно избегал экстравагантности: не стал покупать собственное судно и жил в «относительно скромном» доме. Хотя Том признавал, что тот роскошен по сравнению с домом среднего американца, все решал контекст. «Относительно скромный для того, кто зарабатывает на жизнь так, как я, а это заставляет предпринимать определенные меры безопасности» [160]. Это еще один аспект его славы: Хэнкс путешествовал с незаметной, но надежной охраной.

Хэнкс знал, что у двоих его старших детей жизненный опыт совершенно иной, чем у двоих младших: «Они помнят нормальную жизнь. Когда мы жили в обычных домах, и у меня то была работа, то не было. И не было той шумихи, которой сейчас все сопровождается» [161]. Лучшее, что он мог сделать, – дать детям понять, что он работает не только ради денег: «И Рита, и я доносим до детей мысль, что мы по-настоящему любим то, чем занимаемся. Мы работаем ради сумасшедшего кайфа» [162].

Он чувствовал, что в целом был лучшим отцом для своих младших детей, чем для двух старших, – во многом потому, что старался не работать все время и брал проекты поближе к дому. Хэнкс хотел присутствовать в жизни своих детей, обеспечивая им эмоциональную стабильность, вместо того чтобы тратить все свое время и душевные силы на карьеру. «Папа мой – чудак, это да, с ним бывает неловко, – сказал его сын Труман, – но я понимаю, что все родители чудят, так что все нормально» [163].

Том Хэнкс научился принимать вещи такими, как они есть: в одних фильмах он переигрывает, в других недоигрывает, а некоторые – просто канули в небытие. (Проверенное правило: по какой-то причине зрителя в последнее время привлекают фильмы, где Хэнкс сыграл реально существовавших людей. Из одиннадцати лент, снятых с 2011 по 2017 год – сразу после выхода мультфильма «История игрушек: Большой побег» (Toy Story 3), – те пять, где он «захэнксил» реальных людей, стали наиболее кассовыми.) Он нарушил несколько собственных правил выбора кинопроекта: появлялся в камео и делал сиквелы. С Хэнксом хотели работать лучшие режиссеры, он сотрудничал с Клинтом Иствудом в «Чуде на Гудзоне» (Sully), Майком Николсом в «Войне Чарли Уилсона» (Charlie Wilson’s War), Роном Ховардом (трилогия «Код да Винчи») и Стивеном Спилбергом, снявшись в «Шпионском мосту» (Bridge of Spies) и «Секретном досье» (The Post). Лучшим его фильмом в эту эпоху стал, пожалуй, «Капитан Филлипс» (Captain Phillips), созданный вместе с Полом Гринграссом. Там Хэнкс сыграл капитана грузового судна, захваченного сомалийскими пиратами.

Он дебютировал на Бродвее в «Счастливчике» (Lucky Guy) Норы Эфрон (поставленном в 2013 году, через год после ее смерти), продюсировал фильмы, занимался благотворительностью, сидел в совете управляющих Американской киноакадемии. Это стало возможно, поскольку дети уже жили самостоятельно. Его дочь Элизабет и младший сын Труман не привлекали к себе внимания общественности. Труман оставил родительский дом раньше чем принято – в старших классах он попросился в школу-интернат, потому, возможно, что ему было одиноко оставаться последним ребенком в семье. Труман восторженно описывал свой опыт в Thacher School: «Это как жить с тридцатью своими лучшими друзьями, да еще и школа прямо рядом» [164]. Хэнкс и Уилсон навещали его раз в две недели. Колин стал успешным актером, сыграв заметные роли в таких телесериалах, как «Город пришельцев» (Roswell), «Фарго» (Fargo) и «Жизнь в деталях» (Life in Pieces).

Честер пробовал себя в качестве рэпера под псевдонимом Чет Хейз. Несмотря на то что Хэнкс не принадлежал к поклонникам этого музыкального жанра, он сказал: «Хочется, чтобы дети следовали зову сердца» [165] – и сделал сыну сомнительный комплимент: «Я послушал, что он делает. Прогресс есть».

Честер начал карьеру с нескольких грубых антихэнксовских заявлений перед журналистами. Например: «Надо врезать некоторым звездам» [166]. Когда его музыкальная карьера забуксовала, он попытался привлечь к себе внимание в социальных сетях: парень продавал и употреблял кокаин. «Я ходячий скандал» [167], – писал Честер в Twitter. Однако в 2015 году он стал отцом и прошел курс лечения в наркодиспансере.

Дедушка Том Хэнкс тут же выразил Честеру публичную поддержку: «Всегда отрадно, когда видишь в своей семье смелость и честность. Будучи отцом, любишь своих детей безусловно. Поддерживаешь каждый их шаг на жизненном пути» [168].

Осенью 2016 года Хэнксу исполнилось шестьдесят. В этом возрасте естественно задуматься о своем наследии – в работе и в семье – и о своей нравственности. В тот год Хэнксу диагностировали диабет 2 типа; пошли слухи, что у него нарушение метаболизма из-за того, что он набирал и сбрасывал вес для многочисленных киноролей, но актер настаивал, что это – неизбежное следствие употребления нездоровой пищи в течение многих десятилетий. «Я был полным идиотом, – сказал он. – Думал, что смогу этого избежать, выбрасывая булки от чизбургеров» [169].

Через два года у Уилсон нашли рак молочной железы; он перенесла двойную мастектомию и реконструкцию груди, сопровождавшиеся предписанными врачами изменениями в образе жизни (не больше пяти бокалов вина в неделю) плюс тревогами и страхами. Для борьбы со стрессом она использовала медитацию и юмор. «Не то чтобы я собиралась в Сан-Тропе разгуливать топлес, как бывало в восьмидесятые, – писала она в Harper’s Bazaar. – Боже, надеюсь, фотографии сохранились» [170].

«Готовишься к бою, занимаешь круговую оборону вместе со всеми и ждешь [171], – рассказывал Хэнкс о том, как они с Уилсон поддерживают друг друга. – Я продержался пол-игры и хочу играть столько же и даже больше» [172].

В письме к автору этой книги Хэнкс рассказал о своем плотном графике. «У меня есть своя книга, которой надо заниматься, кино, которое надо готовить, кино, которое надо продвигать, семья, о которой надо заботиться, ну и, сами понимаете, тренировки запускать нельзя» [173].

Для Тома Хэнкса хороший день – это день, прожитый с пользой: такова жизнь, которая делает мир лучше.

С Хэнксом прощаться рано. Когда большинство голливудских звезд первой величины пришли поздравить его в Kodak Theater в 2002 году, он им сказал: «Я молюсь, чтобы эволюция, профессиональная и личная, не завершилась в этом арендованном холле. Если в свои сорок вы можете чувствовать себя хорошим человеком, то в пятьдесят сможете чувствовать себя человеком еще лучше, в шестьдесят – суперменом – и, возможно, Спайдерменом, когда вам будет за семьдесят» [174].