Даже это нам будет приятно вспомнить – все Божьи дары жизни, сияющие от рождения до смерти. За жизнь! За все это. За слепоту и экзальтацию.
Я узнал его первым на ступенях Гамильтон-Холла. Мы выходили из гуманитарного класса в Колумбийском университете. Это был 1959 год. В тот год я видел, как он играл в баскетбол – мощный центровой[5], настоящий бык. Теперь, выходя из класса профессора Геталя, этот могучий человек ростом 188 см стоял рядом со мной, плечом к плечу. Я чувствовал его двойственность, нежную и могущественную. Он говорил с мягкой звучностью. Нас только что поразил Ахилл, герой «Илиады». Может ли такое искусство, такое героическое измерение иметь отношение к нашему будущему? Ему нравилось, что я отношусь ко всему живому как к драгоценности. Я остановился, чтобы насладиться красотой света, когда солнце осветило участок насыщенно зеленой травы. Америка еще не стала фанковой[6]. Фанк еще не родился. Это была любовь от мгновения к мгновению. Мы были благодарны. Судьба намечена, характеры поменялись, мы разделили нашу судьбу как соседи по комнате.
Это был наш город, наша дружба. Мы – те, кто не может смотреть на все достаточно пристально. Что же это такое, как не сияние? Постепенно, на первом курсе, у Сэнди начала развиваться глаукома. Вот я и читал ему. Это было вполне естественно. Следуйте за сердцем даже через подобные испытания. Слезы затуманивают глаза, приятная нерешительность – существовать или свернуться калачиком в утробе матери. У нас была своя комната, четыре на шесть метров, мы молились у окна, его каштановые волосы блестели.
Соскользнуть с берега и плыть в расширяющемся потоке нашей истории, вновь озаренной звездами в тайне взаимной любви, которую мы храним в ночи…
Человек, который пишет эту книгу, – настоящий мужчина. Я был глубоко тронут, прочитав, как Сэнди говорил обо мне в этой великолепной автобиографии. Я краснею, обнаружив себя в его творении. Мой друг – это золотой стандарт порядочности. Я стараюсь быть его кантором[7], таллисом[8], который оберегает его.