Глава 3. Понтифик и ратоборец
Будущий папа Юлий II родился в 1443 году в городке Альбиссола, под Генуей, и получил имя Джулиано делла Ровере. Сын рыбака, он обучался римскому праву в Перудже, где принял сан, а затем там же поступил во францисканский монастырь. Решающим поворотом на пути служения ознаменовался для него 1471 год, когда брат его отца, признанный богослов, был избран папой и взял себе имя Сикст IV. Всякий, кому посчастливилось быть племянником папы, может рассчитывать на быстрое продвижение. Недаром слово «непотизм» происходит от итальянского nipote, «племянник». Но даже в эпоху самого бесстыдного непотизма, когда папы активно помогали вставать на ноги своим племянникам (которые на самом деле зачастую приходились им сыновьями), восхождение Джулиано по ступеням церковной иерархии было ошеломляющим. В двадцать восемь лет он был назначен кардиналом, после чего поочередно собрал целую коллекцию почетных званий: настоятель монастыря в Гроттаферрате, епископ Болоньи, епископ Верчелли, архиепископ Авиньонский, епископ Остии. Казалось, что его избрание папой – вопрос времени.
Единственным препятствием в необратимом, как можно было подумать, восхождении Джулиано оказалось избрание на папство его злейшего врага Родриго Борджиа, ставшего папой Александром VI в 1492 году. После того как Александр лишил Джулиано многочисленных титулов и попытался его отравить, честолюбивый кардинал решил, что с его стороны мудрее будет податься во Францию. Изгнанию суждено было затянуться: Александр скончался лишь летом 1503 года, после чего папой стал Пий III. Но правил он всего несколько недель – в октябре его не стало, и на конклаве в Сикстинской капелле, завершившемся 1 ноября 1503 года, произошло то, что представлялось неминуемым: Джулиано делла Ровере избрали папой – правда, лишь после того, как он подкупил собратьев (в большинстве своем ненавидевших и боявшихся его), чтобы добиться желанного результата.
Александр VI, знаменитый своей склонностью к распутному образу жизни, нажил не менее полудюжины детей и окружил себя в Ватикане метрессами и блудницами[34]. Ходили слухи о его инцестуальной связи с дочерью, Лукрецией Борджиа. Юлий даже близко не мог сравниться с ним в сластолюбии, хотя и его духовные регалии не слишком сочетались с выраженно мирским нравом. Пусть францисканцы соблюдали строгие обеты целомудрия и бедности – будучи кардиналом, Юлий не придавал большого значения обоим монашеским зарокам. Пользуясь значительными доходами, которые приносил ему высокий сан, он выстроил себе три дворца; в саду при одном из них, Санти-Апостоли, была собрана непревзойденная коллекция античной скульптуры. Он был отцом трех дочерей, в том числе Феличе, писаной красавицы, которой нашел знатного мужа, после чего упрятал обоих в замке к северу от Рима. Он отверг ее мать ради новой фаворитки, популярной римской куртизанки по имени Мазина. От одной из многочисленных любовниц он подхватил сифилис, новую болезнь, которая, по словам его современника, «предпочитала священников – особенно очень богатых»[35]. Но несмотря на этот недуг, а также на подагру – следствие обильного рациона, здоровье его святейшества было как нельзя более крепким.
Сразу после избрания папой Юлий направил все свои изрядные силы не столько на осуществление личных устремлений, сколько на поддержание мощи и славы папства. К моменту его восхождения на трон папство как институт, подобно Риму, пребывало в плачевном состоянии. Его авторитет был значительно подорван Великим расколом, случившимся в период с 1378 по 1417 год, когда в Риме и Авиньоне правили папы, соперничавшие между собой. В последующие годы необузданная расточительность Александра VI опустошила церковную казну. Так что Юлий со знанием дела беспощадно взялся собирать налоги, препятствуя обесцениванию денежных средств выпуском новой монеты и карая фальшивомонетчиков. Он также поддерживал доходы, создавая, а затем продавая церковные должности: такая практика получила название «симония» (и считалась грехом, виновных в котором Данте поместил в восьмом круге ада, где они замурованы вниз головой, а их ступни обжигает пламя). В 1507 году Юлий обнародовал буллу о продаже индульгенций: подразумевалось, что желающие могут внести плату, чтобы сократить время пребывания своих друзей или близких в чистилище (по тогдашним представлениям – 9000 лет). Все средства, вырученные с помощью таких неоднозначных мер, направлялись на строительство собора Святого Петра.
Папа Юлий II, портрет работы Локателли
В дальнейшем Юлий планировал пополнить церковные сундуки, вернув себе в подчинение папские области, многие из которых либо открыто восставали против церкви, либо были узурпированы дерзкими иноземцами. К папским областям относилась широкая совокупность владений – города, крепости, большие земельные угодья; имея такой фундамент, церковь традиционно пользовалась политическим влиянием. Папы были не только наместниками Христа на земле, но и преходящими правителями и пользовались властью и привилегиями подобно любому монарху. В Италии лишь у неаполитанского короля было больше земель, чем у папы, подданными которого числилось более миллиона человек.
Юлий со всей серьезностью относился к обязанностям правителя. Едва ли не первым его шагом после избрания стала рассылка в соседние государства суровых предупреждений о необходимости вернуть все папские земли. Он, в частности, имел в виду Романью, включавшую несколько небольших княжеств, расположенных к юго-востоку от Болоньи. И хотя правили там местные сеньоры, являвшиеся, по крайней мере номинально, вассалами церкви, за несколько лет до этого Чезаре Борджиа, сын Александра VI, попытался образовать на этих территориях собственное герцогство путем убийств и жестоких завоеваний. После смерти отца Чезаре утратил могущество, и в Романью хлынули венецианцы. Позднее, по настоянию Юлия, они вернули одиннадцать крепостей и поселений, но упорно не желали отдавать Римини и Фаэнцу. Помимо этих двух городов, папу также заботил статус Перуджи и Болоньи: их правители, Джанпаоло Бальони и Джованни Бентивольо, вели внешнюю политику независимо от Рима, несмотря на принесенную папе клятву верности. Il papa terribile[36] был полон решимости вернуть все четыре города под свой полный контроль. Поэтому весной 1506 года Юлий стал готовиться к войне.
Как бы ни обнадеживал Пьеро Росселли понтифика во время ужина, Микеланджело явно не собирался покидать Флоренцию. Он отказался ехать в Рим с другом, Джулиано да Сангалло, которому было поручено его вернуть. Однако велел передать папе, что он «более, чем когда-либо, расположен продолжать работу» и, если его святейшеству будет угодно, изваяет статуи для усыпальницы во Флоренции и переправит их в Рим в готовом виде. «Здесь… я буду работать лучше и с большей любовью, – признался он Сангалло, – потому что мне не придется думать о стольких вещах»[37].
Понять, почему Микеланджело предпочитал Флоренцию Риму, можно. В 1503 году на средства цеха шерстянщиков, с учетом его требований, была построена удобная мастерская на Виа де Пинти, где он должен был изваять двенадцать мраморных статуй высотой почти два с половиной метра для собора Санта-Мария дель Фьоре, – этим заказом, как и «Битвой при Кашине», пришлось пожертвовать ради папской усыпальницы. А всего в мастерской его ждали сразу тридцать семь статуй и рельефов разного масштаба – более чем достаточно, чтобы и ему самому, и небольшой артели его помощников было чем заняться до конца своих дней. Помимо двенадцати статуй для собора во Флоренции, ему было поручено оформить пятнадцатью мраморными статуэтками святых и апостолов алтарь в Сиенском соборе. Трудясь над папской усыпальницей не в Риме, а во Флоренции, он, вероятно, имел бы возможность выполнить и некоторые другие обязательства.
Микеланджело было хорошо во Флоренции еще и по другой причине: здесь жила вся его большая семья – отец, братья, тетя и дядя. Братьев было четверо. Мать родила пятерых сыновей, производя их на свет каждые два года, а потом, в 1481 году, умерла – Микеланджело тогда было шесть. Старшим из братьев был Лионардо, за ним шел Микеланджело, потом Буонаррото, Джовансимоне и, наконец, Сиджизмондо. В 1485 году их отец Лодовико женился повторно – и вновь овдовел: его второй жены не стало в 1497 году.
Семейство Буонарроти жило скромно. Когда-то прадед Микеланджело, удачливый в банковском деле, скопил приличное состояние, которое не слишком удачливый дед растратил. Лодовико служил мелким чиновником и жил главным образом за счет унаследованного им имения в Сеттиньяно, на холмах, возвышавшихся вокруг Флоренции. Ранние годы Микеланджело прошли на этой ферме, а его кормилица была женой местного каменщика, и с этим обстоятельством он связывал свое умелое обращение с резцом и молотком. В 1506 году семья сдала имение и поселилась во флорентийском доме дяди Микеланджело по отцовской линии, ростовщика Франческо, и его жены Кассандры. Старший брат скульптора, Лионардо, стал священнослужителем, а трое младших, которым было от двадцати пяти до двадцати девяти лет, продолжали жить в семье. Буонаррото и Джовансимоне были подмастерьями в прядильне, Сиджизмондо, самый младший, пошел в солдаты. Все четверо пребывали в полной уверенности, что заботы об их судьбе должны возлагаться на плечи их одаренного брата.
Во время своего добровольного изгнания из Рима Микеланджело жил дома – создавал разнообразные статуи в мастерской на Виа де Пинти и бился над огромным эскизом к «Битве при Кашине». Этого ему словно было мало: он также рассчитывал взяться еще за один заказ, который был бы даже более масштабным, чем папская усыпальница. Он хотел отправиться в Константинополь по приглашению султана Баязида II для строительства длиннейшего в мире трехсотметрового моста через Босфор, который связал бы Европу и Азию[38]. Если папа не желает платить за его услуги, он легко найдет других покровителей.
Юлий тем временем нетерпеливо ждал. Через два месяца после бегства скульптора он направил в синьорию – политический исполнительный орган нового республиканского правительства Флоренции – бреве, в котором проявлено удивительное понимание творческой натуры: документ составлен в исключительно дружелюбном тоне, если не сказать снисходительном.
«Микеланджело, скульптор, покинувший нас без всякой на то причины, по чистой прихоти, боится, как мы наслышаны, возвращаться, однако мы, со своей стороны, на него не сердимся, зная о нравах людей, одаренных гением. Оставляя всяческое беспокойство, полагаемся на вашу готовность убедить его от нашего имени, что если он вернется к нам, то будет цел и невредим и сохранит папскую благосклонность в той же мере, в какой прежде ею пользовался»[39].
Получив гарантию неприкосновенности, Микеланджело и не подумал тронуться с места, и папа был вынужден направить в синьорию еще один запрос. А Микеланджело по-прежнему не подчинялся приказу – очевидно, потому, что о планах, связанных с усыпальницей, не было сказано ни слова. Между тем глава Флорентийской республики Пьеро Содерини начал терять терпение: он опасался, что в результате всей этой истории папское войско объявится у ворот Флоренции. «Пора положить этому конец, – писал он Микеланджело со всей суровостью. – Мы не намерены ввязываться в войну и рисковать ради Вас своей целостностью. Решитесь наконец вернуться в Рим»[40]. Однако Содерини оказался для Микеланджело не более авторитетной фигурой, чем папа.
А понтифик в разгар лета вдруг забыл про своего беглого художника: его отвлек первый поход, предпринятый, чтобы отвоевать у захватчиков папские владения. 17 августа 1506 года он объявил своим кардиналам, что собирается лично повести армию на непокорные княжества – Перуджу и Болонью. Кардиналы, должно быть, лишились дара речи. Чтобы папа, наместник Христа, вел за собой войско в бой – такое было неслыханно. Второе заявление Юлия ошеломило их еще больше: им тоже предстояло участвовать в сражении. Впрочем, никто не осмелился возразить – даже когда в небе над Римом появилась комета, указав хвостом на замок Святого Ангела: поговаривали, что это верный признак приближения недобрых времен.
Юлия примета не смутила, и следующие несколько недель в Риме царила суета: готовились к походу. Наконец рано утром, еще до восхода солнца, 26 августа, после заутрени, его на папских носилках пронесли через Порта Маджоре, один из въездов на востоке города, а сам он между тем благословлял всех поднявшихся в такую рань, чтобы с почестями его проводить. С ним отправились в путь пятьсот конных рыцарей и несколько тысяч швейцарских пехотинцев, вооруженных пиками. Войско сопровождали двадцать шесть кардиналов и хор Сикстинской капеллы, а также небольшой отряд из секретарей, нотариусов, казначеев и делопроизводителей – значительная часть корпуса ватиканской бюрократии. В этом кортеже был и Донато Браманте, выполнявший, помимо прочего, обязанности папского военного архитектора.
Миновав Порта Маджоре, процессия начала петлять по опаленным солнцем просторам за стенами Рима. Понадобилось более трех тысяч лошадей и мулов, чтобы тащить горы скарба. Во главе растянувшейся на большое расстояние колонны была освященная просфора: не тонкая белая облатка, как сегодня, а большой, похожий на лепешку, запеченный на огне медальон с оттиском на поверхности, изображавшим возвышенные сцены Распятия и Воскресения.
Несмотря на весь свой громоздкий антураж, вскоре эта армия уже была далеко: каждый день она снималась с лагеря за два часа до рассвета и до темноты успевала пройти до тринадцати километров. В пути папа и Браманте осматривали всевозможные замки и фортификации. Когда экспедиция добралась до Тразименского озера, в ста тридцати километрах к северу, Юлий сделал однодневную остановку ради двух своих излюбленных занятий: хождения под парусом и рыбалки. Суда он полюбил с тех пор, как мальчишкой зарабатывал тем, что грузил лук на корабль, курсировавший между Савоной и Генуей. Теперь же его швейцарские пехотинцы били в барабаны и трубили в трубы, выстроившись на берегу, пока он совершал многочасовую водную прогулку. Чтобы совместить приятное с полезным, он также посвятил время посещению своей дочери Феличе и ее супруга в их замке. И все равно его войско меньше чем за две недели добралось до высоко вздымающихся холмов и глубоких долин Умбрии, совсем близко подойдя к своей первой цели: обнесенному крепостной стеной, высоко стоящему городу Перуджа.
Италия в период правления папы Юлия II
Последние несколько десятилетий там правили Бальони – семейство, умудрившееся оставить след в анналах кровавой итальянской политики, устроив беспощадную резню. И без того воинственные, они дошли до столь вопиющего зверства, что после этого собор Перуджи даже вымыли вином и заново освятили в надежде избавить город от кровавого пятна. Но и свирепый клан Бальони опасался вступать в открытое противостояние с папой. Джанпаоло Бальони, правитель Перуджи, поспешил сдаться Юлию, и 13 сентября городские ворота распахнулись; при этом не было пролито ни единой капли крови. Папа со своей свитой вошел внутрь под колокольный звон и приветственные крики толпы. Для него это стало своеобразным возвращением в родные палестины, поскольку в юности именно в Перудже он принял священный обет. Словно из-под земли выросли триумфальные арки, народ заполонил улицы, и вот, неся впереди монстранц, показалась процессия – Юлия доставили в собор на троне, как триумфатора.
Понтифик был так доволен этой бескровной победой, что стал вынашивать план крестового похода, чтобы освободить Константинополь и Иерусалим. Но прежде его ждали другие дела. Он провел в Перудже всего неделю – и отправился в Болонью, решительно повернув на восток через ущелье в Апеннинах в сторону адриатического побережья. На этот раз продвигались они медленно: испортилась погода. К концу сентября вершины холмов Умбрии уже покрылись снегом, а идти под дождем по узким тропам в долинах было небезопасно: навьюченные лошади хромали, моральный дух кардиналов и папских слуг, привыкших к комфортной жизни в Риме, падал. В какой-то момент Юлию пришлось подниматься по крутой и длинной размытой дороге пешком. Пройдя 240 километров, они наконец добрались до Форли, где папе довелось пережить сущий позор: его мула украл какой-то местный вор. Вскоре пришло известие, что Джованни Бентивольо и его сыновья, самопровозглашенные правители Болоньи, бежали в Милан.
Семейство Бентивольо было едва ли не более жестоким и строптивым, чем Бальони. Тем не менее народ Болоньи его поддерживал. Когда несколькими десятилетиями ранее соперничающая клика попыталась устроить переворот, сторонники Бентивольо поймали и убили заговорщиков, после чего прибили их сердца к дверям резиденции своих правителей. Но ныне жители Болоньи не колеблясь распахнули перед папой ворота. Его вхождение в город было еще более зрелищным, чем два месяца назад в Перудже. Его вновь пронесли на троне по улицам в высокой, украшенной жемчугом тиаре и пурпурной мантии, расшитой золотой канителью и мерцающей сапфирами и изумрудами. Как и в Перудже, всюду поднялись триумфальные арки, улицы заполонили зрители; торжества, сопровождавшиеся разжиганием костров, длились три дня. Так возникла легенда о «папе-ратоборце».
В честь прибытия папы в Болонью напротив палаццо дель Подеста установили гипсовую статую понтифика. Но Юлию хотелось более долговечного памятника, а потому он представлял себе гигантское бронзовое изваяние, возвышающееся над папертью базилики Сан-Петронио, символизируя для граждан Болоньи его власть над городом. Естественно, создателем гигантской бронзовой статуи – более четырех метров высотой – он желал видеть Микеланджело. Если скульптор откажется расписывать свод Сикстинской капеллы, рассуждал Юлий, то, может быть, выполнит памятник.
И вот еще одна, четвертая депеша была срочно отправлена во Флоренцию: на этот раз Микеланджело предписывалось явиться и предстать перед папой в Болонье.