Я познакомился с Михал Михалычем Козаковым в 1968 году, когда окончил Школу-студию МХАТ и поступил в театр «Современник».
До этого нас объединяло только то, что мы учились у одного мастера Павла Владимировича Массальского в разное время. Я Козакова знал по кино и по спектаклю «Современника» «Двое на качелях», который смотрел еще старшим школьником, и спектакль произвел на меня очень большое впечатление. Помню, перед антрактом героиня, ее играла Татьяна Лаврова, бросалась к телефону, набирала номер своего возлюбленного, и там был такой новый режиссерский эффектный прием – звук набора номера был выведен через динамики в зал. Незабываемый был спектакль! Режиссура Галины Волчек.
Козаков уже был популярнейшим актером. Он был необычайно аристократичным красавцем – человек, выросший в советской семье, прошедшей через тридцатые-сороковые годы. Аристократизм в нем был природный, он умел держать себя и обращаться с людьми как-то по-особенному.
Кроме того, у него была автомашина «Волга-21» – мечта всех мальчишек. А на заднем сиденье, у стекла, лежала милицейская фуражка, это было знаком того, что машина принадлежит какому-то важному официальному лицу. Вот с таким шиком Михал Михалыч и разъезжал по Москве.
А близко мы с ним познакомились уже прямо на сцене, на репетициях спектакля Галины Волчек «На дне». Козаков репетировал роль Актера, а я играл в массовке ночлежника. Я вообще впервые видел так близко всех артистов. И очень, помню, зажимался – здесь они все – великие, признанные, а я еще ничего не умею. Потом меня Галина Волчек за неделю до премьеры ввела на роль Алёшки. Это был тяжелый ввод, надо было срочно научиться играть на гармошке, петь частушки. Всё было непросто. А вокруг Евстигнеев, Даль, Козаков, Покровская, Дорошина, Иванова, Табаков…
Я помню такой эпизод на репетиции: Козаков репетировал Актера, и вдруг ему Волчек из зала говорит:
– Миша, ты к репетиции не готов!
Видимо, какого-то внутреннего психологического наполнения у него не было. Он стал возражать:
– Да нет, Галя, я готов!
– Нет, Миша, я знаю, когда ты бываешь готов!
Для меня этот разговор был непривычен. Как это – такому известному артисту прилюдно делается замечание, довольно неприятное? Но я понял, что между ними, современниковцами, такие прямые взаимоотношения. Тогда же всех новых актеров и новые спектакли принимали коллегиальным решением всей труппы.
Мы все восхищались, как Козаков играл Женю Кисточкина во «Всегда в продаже» Аксёнова. Он буквально купался в этой роли прохиндея. С такой легкостью, с таким удовольствием играл, с таким обаянием. Это была его роль.
Роль Кисточкина я получил сразу, в одном составе, когда Ефремов решил репетировать аксёновскую пьесу. Честно говоря, этого я не ожидал. Не ожидали и некоторые мои товарищи по «Современнику»…
Потом мне рассказывала Галя Волчек, что когда Ефремов на Совете утверждал распределение, кто-то из доброхотов спросил:
– Олег, а не жирно будет Козакову? В прошлом сезоне – Сирано, теперь – Кисточкин?
Олег ответил:
– Жирно. А что делать? Это роль Козакова.
И работал со мной увлеченно, азартно, щедро дарил мне себя, может быть, как никогда щедро…
Открытием Аксёнова и, смею сказать, театра был сам Кисточкин, опора и основа любого культа, притом не фельетонный жлоб, а циник, талант, умница, карьерист, без сомнения, с партбилетом в кармане, человек с безусловным и заразительным обаянием. Оттого и особенно страшный.
За те два года, что мы служили вместе в «Современнике», я играл в массовке «Обыкновенной истории» в постановке Галины Волчек. Игра Табакова, Мягкова и Козакова в роли Адуева-старшего была блистательной. Потом Миша ушел из театра, эту роль играл уже другой актер. Но никто не мог так играть аристократа. Ни у кого не было такой русской речи, как у Козакова, никто не чувствовал так слова, никто не умел так ценить слово.
Он ушел во МХАТ… Однажды он меня пригласил в свой телевизионный спектакль «Удар рога» на небольшую роль. Главные роли играли Олег Даль и Игорь Васильев. Работал Козаков очень подробно, сам мог сыграть за любого. Будучи человеком необычайно горячим, темпераментным, своими режиссерскими показами он заражал артистов, порой перегибая палку так, что они тоже перегибали палку, стараясь удовлетворить его требованиям. Тогда все начинали играть Мишу, что называется, «давали Козакова».
Спектакль телевизионное начальство запретило. Пленку размагнитили. Миша очень переживал.
Я его, кстати, всегда называл Михал Михалыч, только сейчас, подходя уже к его возрасту, начинаю мысленно называть его просто по имени.
Не могу сказать, что мы близко дружили. Я никогда не был у него дома. Но всегда чувствовал, что мы близки по духу. Он нравился мне как артист. Когда Козаков исполнял произведения литературы с эстрады, он старался донести каждое слово, каждый поэтический нюанс до слушателя, до зрителя. И в этом даже немножечко пережимал. Но я чувствовал, как он дорожит каждой мыслью, каждой буквой. Как ему хочется заразить этим аудиторию. И он этого добивался и быстро достигал контакта с аудиторией.
Он был просветителем.
Как-то мы ехали с ним из Питера в Москву поездом «Красная стрела». Это был уже последний период его жизни. Мы с ним оказались в одном купе, и он половину ночи читал стихи. А когда мы вышли ранним утром из поезда, оба пошли на метро. Мне было странно: как это – такой известный артист, к тому же немолодой, на плече у него была тяжелая сумка, вероятно, с концертным костюмом – и за ним не приехала машина! Было в этом что-то студенческое.
Вот таков был его образ жизни. Он был работяга! Он работал как вол. У него было много детей, и ему надо было всех обеспечивать. Он хотел и умел работать, искал работу.
Однажды на вечере в СТД Козаков читал Бродского. После его выступления я подошел к нему с восторженной благодарностью. А он ответил мне комплиментом, что заметил мое заинтересованное лицо в зале, и это ему помогало.
В отличие от своих коллег-актеров, он часто ходил на чужие спектакли. Я со сцены видел его в первых рядах и замечал, как вначале ему было интересно, а потом, по ходу действия, заинтересованность сменялась огорчением, когда он не принимал того, что видел. Буквально страдал. Он был неравнодушным, талантливым зрителем.
Однажды я был приглашен читать Марину Цветаеву на поэтическом вечере в Музее Пушкина. Стихотворение было у меня еще сыровато, и я чуть не умер от стыда, увидев в первом ряду Козакова. Что он обо мне подумает?..
А какой прекрасный он записал телевизионный цикл программ о своем творчестве! Он ездил по всей стране и читал великую литературу. Он был в нее влюблен. Был ее подданным, рыцарем и проповедником.