– Потому что это Раменки! Раменки, черт возьми, и по ним жахнули так, что над нами ничего целого не осталось! Ракетный комплекс, МГУ со всеми его секретными разработками… Может, когда все это началось, они думали, что не спасут ни бункер, ни подземный город под Университетом, ни Метро-два! Что нам еще делать на поверхности, что?! Там все давно уже растащено разведчиками, а по городу шастают такие твари, что ты себе и представить не можешь!
Эхо разносило голос женщины под сводами бункера. Марина прикрыла рот рукой. Кажется, сказано было лишнее. Да еще и так громко.
Петр Васильевич присел на бетонный порог, устало наклонил голову.
– Что дальше? – тихо спросил он.
– Дальше? – медленно переспросила женщина. – Ничего. Мы все потеряли. Все, что можно было. Ты думаешь, мы сможем здесь выжить? У нас нет даже радиоаппаратуры. Мы никому не нужны, никому. Мы не знаем, как постучать в метро так, как положено, нашу разведгруппу чуть не расстреляли метрополитеновцы, с нами не хотят говорить. Неужели ты думаешь, я не пыталась? Неужели думаешь, что разведчики не стучались в запертые двери метро «Университет»? Станция изолирована, мы даже не знаем, обитаема ли она. Ходы в Метро-два завалили в первую же неделю после Катастрофы. С Воробьевых лезет такая дрянь, что выход на поверхность с ближайших станций – как на казнь. «Университет» выживет, у них инфраструктура, они давно знали, что так будет, разработчики, так их… это мы не смогли уберечь тех, кто что-то знал. Хотя кто его знает, выжил ли кто-нибудь из МГУ в этом адском пекле. Только домыслы. Только бесцельная, бесполезная надежда. Да и… Петя, зачем я тебе все это рассказываю? Ты сам прекрасно понимаешь, что наша изоляция подходит к концу. У нас не хватает сил прокормить население. У «старой гвардии», тех, кто бежал сюда, когда все кипело, бурлило и плавилось, уже несколько лет, как появились внуки. Тебе самому уже под пятьдесят. А что мы знали в этой жизни? Я – точно ничего. Я была студенткой третьего курса и спаслась не потому, что что-то значила, а потому, что мои коллеги по работе меня за шиворот в этот бункер втащили. Сколько нас тогда было? Ты помнишь? Вот и я помню. Тебе повезло. Что бы ты сейчас делал в своем Серпухове? Три убежища на весь город, куда собрали бы только самых нужных людей. И все равно – резня и грызня за место под землей, подальше от ракет и раскаленной смерти. Тебе повезло оказаться тогда в корпусе. Мне повезло. Повезло ведь, правда, а я спустя двадцать лет по-прежнему помню, что у меня в этот день был выходной, я собиралась сидеть дома, в Мытищах. Но собралась, приехала на работу за методичками. А чего теперь от Мытищ осталось? Пепелище, выжженная пустошь. Еще бы. Четыре завода… Может, новые Мытищи еще стоят, там и домики поновее. А наш район – в окружении трех заводов. «Метровагонмаш», мы еще в советские годы оборудование для Метро-два поставляли, наши вагонетки правительство катали. «Мосстройпластмасс» – поди, немерено ядовитой дряни оттуда вылилось, еще когда там жили, завод дымил так, что не продохнуть, а прям у дома моего Конструкторское бюро автотехнического оборудования, в Великую Отечественную там тоже разработки немалые велись… Рядом Королев, где ракетный завод, через дорогу от моего квартала. Шарахнули по Мытищам – мало не показалось.
– Откуда ты знаешь? – прервал монолог Петя. Желание переспросить очевидное еще до Катастрофы было его отличительной чертой.
Марина присела на корточки у гермодвери бункера, взглянула на Петра с отчаянием.
– Откуда? Все лежит в руинах. Неужели ты думаешь, наши Мытищи не стали объектом удара? Всему хана… Всему этому чертову мирку! – Женщина в сердцах стукнула по бронированной двери.
Эхо стихло в коридорах бункера, и в наступившей тишине раздалось: «Тук-тук-тук».
– Твою мать… – сквозь зубы прошипел Петр Васильевич, медленно отходя от двери.
– Вернулись, что ли? – раздался из коридора голос.
– Тише, Вань, тише! – прижала палец к губам Марина.
«Тук-тук-тук».
Женщина подошла к двери и трижды стукнула по металлу условным стуком. Если это разведотряд, то почему стучат не по три раза, а мерно, монотонно?
За дверью на секунду затихли. Потом вновь раздалось мерное, пугающее «тук-тук-тук».
– Что будем делать? – шепотом, одними губами спросил Иван.
– Нет, открывать нельзя. Мало ли. Черт. Что ж за дрянь к нам в гости пожаловала? – Марина потянулась к автомату, Ваня и Петр последовали ее примеру.
– Марин, подожди. Помнишь, года полтора назад наш разведчик так перепугался, что забыл позывной и условный стук? Помнишь, тогда, когда за ним гнались «философы»? Мы еле успели его втащить. Тогда он лежал на люке и скребся, так же, как сейчас. Вдруг?..
– Никаких «вдруг»! Если он и правда привел «философов», пусть там и остается, мы его уже не спасем.
– А Витю-разведчика, мы же спасли его!
– На три месяца продлили жизнь. Не более того.
– Он успел зачать ребенка.
– Что с того? Неизвестно еще, выживет ли этот полугодовалый комочек. Рита, Витькина жена, при его рождении умерла, и шут ее знает, отчего, Людмила Владимировна отклонений не увидела.
– Люда Брежнева помнит лично, ей давно на покой пора! – зло прошипел Петр.
– Она – единственный квалифицированный медик, не самоучка, – бросила Марина. – Тихо все!
«Тук-тук-тук».
Гермодверь не пропускала звуков, зато от стука резонировала знатно. И было совершенно непонятно, кто там, снаружи – разведчик или снова твари, расплодившиеся на верхних этажах учебного корпуса Московского частного гуманитарного института, которых обитатели бункера прозвали «философами» – раньше в здании находились исторический, философский и политологический факультет. Историков спаслось больше всех в тот злосчастный день.
«Философы» являлись с завидной регулярностью. Это были покрытые спутанной длинной шерстью твари, они передвигались на четырех конечностях, похожие на помесь обезьяны и кузнечика, с сухими тонкими ногами и выпирающими суставами. Только от приматов их отличали страшные челюсти с тремя рядами острых и мелких зубов, которые с легкостью рвали химзащиту и даже бронежилеты со свинцовыми пластинами. Ротовая полость не была закрыта губами, поэтому жуткая пасть казалась зевом размером с баскетбольную корзину. Маленькие глазки смотрели со злобой и ненавистью. «Философы» были вечно голодны. «Неправильно мы их назвали. В прежние времена вечно голодными были только студенты и лаборанты – историки», – смеялась Марина в редкие часы отдыха в подземном бункере. «Философов» она не боялась. Да и годы жизни под землей сделали правую руку командующего бункером особой безразличной… и бесстрашной… «Я слишком многого боялась в молодости. Мне, помнится, было страшно идти по освещенным коридорам восьмого этажа на работе часов в девять вечера, мерещились в тенях монстры. Могла ли я подумать, что когда-нибудь увижу таких тварей, каких моя бурная фантазия не могла и представить, и мне будет все равно? Если постоянно есть один и тот же пирог, на десятом куске ты не почувствуешь вкус. Так же и со страхом. Я слишком много чего боялась, и это чувство приелось, настолько вошло в норму, что стало незаметным…» – объясняла женщина.
«Тук-тук-тук».
Стук усилился. Как будто смотрящий увидел что-то и теперь стремился во что бы то ни стало попасть в бункер. «Тук-тук. Тук-тук». Нежданный гость сбился с ритма и судорожно задергал колесо герметичного люка.
Марина, Петр и Иван выжидали.
– На счет три открываем люк. Автоматы наизготовку. Без команды не стрелять. Назовем это разведкой. Волков, открываешь и закрываешь люк. Петя, страхуй меня снизу. Я пошла. Раз. Два. Три!
Скрипнуло колесо люка, тяжелая крышка приподнялась ровно настолько, чтобы Марина смогла выглянуть.
– Химзащита! – прошептал Петр. – Без химзащиты, куда…
Марина горько усмехнулась какой-то своей мысли. Химзащита… Женщина знала больше, чем полагалось знать рядовому жителю бункера…
Сверху, из черного полумрака институтского подвала на нее смотрело белое перекошенное лицо без противогаза. Губы разведчика были в крови, кажется, у него были повреждены легкие.
– Алексей, руку! – прошептала Марина. – Руку!
Парень потянул ладонь в перчатке, но вдруг взглянул наверх. На его лице отразился суеверный, первобытный ужас.
– Скорее! – поторопила Марина. Она уже догадалась, что увидел юноша.
Леша дернулся в предсмертной агонии, из перекушенной пополам руки в лицо Марине брызнула кровь.
Женщина скользнула в люк.
– Вань, скорее!
Не успели. Под крышку люка просунулись тонкие, но мощные передние лапы «философа».
– Огонь!
Пули срикошетили от двери. Промах.
Ваня, Петр и Марина успели вжаться в стены, когда смертоносный металл с визгом отскакивал от пола и потолка.
Волков держал крепко, но все же его сил не хватало, чтобы справиться с мертвой хваткой чудовища. Крышка люка тряслась и вздрагивала.
– Держи, Ванюша, держи! – взвизгнула Марина тонким, совсем не свойственным ей голосом.
«А говоришь, не боишься…» – укоризненно шепнул внутренний голос.
Женщина прицелилась в узенький зазор между подрагивающей лапой «философа» и круглой крышкой люка.
Выстрел. Спасаясь от рикошета, Марина отпрянула назад, споткнулась обо что-то, лежащее на земле, и повалилась навзничь. В затылке запульсировала тугая, назойливая боль. Сознание померкло.
Гремели взрывы. Главное здание МГУ пылало, но выстояло: по нему прицельного огня все же не велось. Били по базам в Раменках. Но тогда Марина Алексеева еще толком не знала и не поняла, что произошло.
Частный институт гуманитарных наук, открывшийся шесть лет назад на месте очередного богом забытого НИИ, стоял на возвышении вблизи Мичуринского проспекта. Из окон верхнего этажа было отлично видно Ломоносовский проспект и величественную громаду университета. Над Раменками разгоралось кроваво-красное зарево пожаров. Старые деревянные рамы ухали и трещали от раскаленного ветра.
В коридорах учебного корпуса царила паника. Перепуганные студенты в самый разгар учебного дня… Магнитный замок на двери кафедры не работал. Молодая лаборантка с размаху толкнула дверь, схватила со стола сумку и бросилась в коридор. В общей давке и толпе ее оттеснили к двери.
– Марина, Марина! – Начальник, пожилой заведующий кафедры, где работала студентка, схватил ее за руку и потащил за собой. Спотыкаясь и падая, девушка бежала на высоких каблуках вниз по лестнице с восьмого этажа учебного корпуса. Длинная юбка зацепилась за перила, треснула по шву, колготки давно уже превратились в сплошную дыру. Как Марине удалось не потерять сумку, оставалось загадкой.
Девушка, перепуганная и запыхавшаяся, старалась не отставать.
– Быстрее, быстрее, скоро здесь всем п… наступит!
Заведующий, Григорий Николаевич Кошкин, не постеснялся выразиться в присутствии методистки. Да и – в пылающем и рушащемся здании слова уже ничего не значили.
Этажом выше кто-то надрывно визжал, слышались рыдания, всхлипывания, по лестнице катился людской поток. В этом всеобщем хаосе было невозможно разобрать, что происходит. Все бежали вниз. Где-то совсем рядом прогремел взрыв, лопнули и посыпались стекла. Ударной волной погнуло и покорежило перила, сбило с ног бегущих. Крики несчастных тонули в треске пламени, свисте снарядов, разрезающих небо, грохоте взрывов.
Марина упала на Григория Николаевича, больно ударилась лбом о ступени.
– Скорее, скорее! – Начальник поднялся, потянул девушку за собой, перескакивая, перешагивая через упавших студентов.
Марина как сквозь вату слышала крики и проклятия, мольбы о помощи.
– Их уже не спасти, беги скорее, если хочешь жить!
Туфли на каблуках соскочили и потерялись в толпе.
Наконец, им двоим удалось выскочить на нижний пролет лестницы. Сверху послышался скрежет и грохот, потом удар, показавшийся в общей какофонии тихим. Рухнул лифт, не удержавшись на тросах и увлекая с собой тех, у кого хватило ума в общей суматохе и панике влезть туда. Наверху спасения не было. Все оставшиеся на улице сгорели заживо в тепловой волне ядерного взрыва – били по подземной ракетной базе, всего в паре десятков километров от их института. Стены корпуса спасли – но ненадолго.
Сигнал тревоги – унылое завывание сирены – Марина услышала лишь спустя двадцать минут после того, как прогремел первый взрыв, – когда они с Григорием Николаевичем вылетели по лестнице вниз, на подземную парковку. И здесь их ждал новый ужас: техника, выведенная из строя, пылала, и вместе с ней пылали те, кто пытался сбежать на машине из этого адского пекла. Страшные, полные смертельной муки вопли разрывали уши.
– Там, у стены, скорее! – Марина не ожидала такой прыти от пожилого сухонького Григория Николаевича. На работе он казался удивительно спокойным, даже голоса повысить не мог.
Коридор для персонала парковки еще не был охвачен пламенем. Марина едва поспевала за начальником, задыхаясь в ядовитом дыму горящих машин.
Наконец они выскочили к лестнице в подвал. Тут было значительно меньше народу, но давка в узком переходе царила страшная. Здесь были в основном молодые сотрудники кафедр, некоторые особо везучие студенты, пожилые доценты и профессора.
Впереди показалась бронированная дверь бункера. На третьем этаже подвала, в самой глубине переходов старого советского НИИ, под университетским корпусом.
Среди общей паники не осталось места удивлению и любопытству. Людей гнал страх и желание спастись. Толпа сзади, те, кому удалось пробиться через пожар на парковке, подпирала, толкала, лезла. Коридор заполнялся дымом, а в воздухе витал животный, первобытный ужас.
– Назад, назад, мать вашу, места больше нет, пошли назад!
Молодой охранник вытащил из кобуры пистолет и пытался оттолкать человеческую массу от двери. Прогремели выстрелы, показавшиеся в гудении огня, гуле толпы и раскатах взрывов жалкими, одинокими. Охранника смели. Одуревшие от страха люди бежали по окровавленным телам упавших, не видя перед собой ничего, кроме спасительной двери. Вот совсем рядом с нею упал, споткнувшись, молодой студент – красивый парень с темной копной волос. Алексеева поймала взгляд его огромных глаз, полных слез, – парень знал, что не спасется, хотя его последний шанс казался так близок. Мир, привычный, прекрасный мир рухнул. Всех сейчас заботило лишь одно: выжить. Любой ценой выжить. Спастись из полыхающей преисподней.
Кое-кому – в том числе и Марине – повезло. Впрочем, повезло ли? Быть может, неполные две сотни человек лишь на несколько месяцев или, в лучшем случае, лет отсрочили свою гибель?
Но умереть так, как умерли те, кто остался на поверхности, было бы слишком ужасно…
– Марин Санна, Марин Санна, вставайте! Марин Санна, вы в порядке?
Заместитель начальника бункера открыла глаза.
– Илюш, привет. Что произошло?
Она лежала в медицинском отсеке на узкой кушетке. Выдохнула. Отвлеклась от гудящей головы. Села. Тряхнула короткими светлыми волосами, на которых противной коркой спеклась кровь разведчика Леши. Поморщилась от разлившейся по затылку ноющей боли.
– Что?
– Марин Санна, «философ» прорвался…
Женщина подняла глаза, посмотрела в перепуганное лицо молодого парня.
– И? – коротко спросила она.
– Убили его.
– Где тело? – Холодные, четкие, простые вопросы. А разве существовали в этом мире другие? В мире, где сантименты и лирика неуместны.
– Пока там, у двери…
– Жертвы есть? Как я тут очутилась?
Илья отвел глаза, то ли всхлипнул, то ли кашлянул. Не ответил.
– Я спрашиваю, есть ли жертвы.
– Марин Санна, вас начальник вызывает. Пойдите вы к нему, а? – промямлил юноша.
– Значит, есть. Кто, Илья, кто, говори немедленно!
– Марин Санна, пойдите к начальству, пожалуйста… – уперто бубнил Илья.
В голову женщины закралось самое страшное подозрение.
– Петя, да? – тихо спросила она.
Юноша кивнул. Молча. Марина сжала ладонями виски, стиснула зубы от невыносимой боли потери. Наконец она подняла голову, посмотрела в глаза молодому человеку. Тот отвернулся, не выдержав усталого, полного бесконечной тоски взгляда.
В мрачной тишине, опустив голову, Марина Александровна Алексеева вышла из медотсека и пошла по коридору. Ее шаги гулко разносились под низкими сводами.
У тяжелой двери она остановилась, вымученно улыбнулась охраннику.
– Здравствуй! Андрей Савельевич меня ждет?
И, получив утвердительный кивок, несколько раз стукнула, повернула кольцо и вошла.
– Марина, ты соображаешь, что ты натворила?! – с порога вскинулся начальник бункера.
– Андрей, не кричи, голова раскалывается. Меня нехило приложило. Рассказывай, что произошло, – не повышая голоса, ответила заместитель.
– Нет, это ты мне сначала скажи, какого черта без директивы тебя понесло открывать двери кому попало?! Ты думаешь, вообще, что ты делаешь, ты соображаешь?! – кричал мужчина.
Андрей Савельевич Паценков, один из молодых ученых-политологов, спасся тогда вместе со всеми и был одним из немногих в бункере, кто помнил прежнюю жизнь. И именно его умирающий Григорий Николаевич Кошкин назначил своим преемником, повелев Марине ни на шаг не отходить от нового лидера подземного мирка. Держал ли Андрей власть? Едва ли. Алексеева знала о жизни бункера, будучи приближенной к начальству, не в пример больше. И решала главные вопросы его жизнедеятельности: снабжение продуктами и вылазки на поверхность. Номинальная власть была в руках мужчины, он же поддерживал безопасность и порядок в тесном убежище. Все же в искаженном мире доверием пользовались мужчины, защитники и добытчики. Именно поэтому в завещании Кошкин указал Андрея, понимая, что он будет лишь символом, гарантом спокойствия и стабильности. Но при нем серым кардиналом правила Марина. И ослушаться ее приказа было намного страшнее, чем попасть под горячую руку Паценкова. От разгневанного Савельича могла спасти заместитель Алексеева, от самой же Марины Александровны в этом бункере спасти не мог даже сам дьявол из преисподней. Часто злопыхатели втайне просили все адские силы забрать руководительницу к чертям собачьим во время очередной вылазки. Нет. В порванной химзащите, с выдранными фильтрами противогаза – Алексеева возвращалась вновь и вновь и, кажется, вовсе не собиралась подыхать, как того ожидали некоторые.
– Андрюша, не кричи, я же попросила. Если я отдала такой приказ, значит, был резон, тем более, со мной находились верные люди, отличные бойцы – Ваня и Петя. Оба – мои, истфаковские, прежних времен. Выкладывай, что произошло. И сколько я была в отключке.
Паценков раздраженно фыркнул, однако заговорил тише.
– Ты вырубилась, Ванька почти сразу отпустил дверь – руки не слушались. «Философ» влетел в тамбур, хорошо, ты на дежурство закрыла перегородку, когда входила…
Алексеева поморщилась. Неужели Паценков считает ее настолько тупой, что она могла забыть запереть внутренний затвор бункера?
– Без подробностей, Андрей. Давай по сути, – нервно перебила его заместитель.
– А по сути, Марина, то, что твоя открытая не вовремя дверь погубила Петю. Ваня валяется в медпункте с прокушенной рукой, и хрен его знает, не ядовитые ли у «философа» зубы.
– Оклемается. Не ядовитые, – спокойно ответила женщина, не поднимая головы.
Петя погиб… Милый, добрый, несчастный Петя…
До войны они с Петей встречались. Марина была студенткой исторического факультета гуманитарного института, он – почти кандидатом наук. Бурный, полный взлетов и падений роман прервался за полгода до Катастрофы, Марина ушла от Петра. Долгое время они переругивались по аське (Марина мечтательно вздохнула. По аське. Написать письмо, которое через долю секунды будет в Серпухове… И всего два часа на электричке от площади трех вокзалов… Как это было давно… Так давно, что, кажется, и не было…) И увиделись вновь за пару дней до Беды. Петя приехал в Москву на несколько дней, чтобы найти достойную работу – а это было его самое больное место. Они с Мариной встретились в кафе, долго болтали, а потом плавно перешли к теме политики. Заголовки газет пестрели сообщениями о ПРО, о надвигающейся войне… Петя легкомысленно отмахнулся. Не посмеют реализовать ядерный потенциал. Не дураки же в правительстве, все всё понимают. И в солнечном и мирном городе слабо верилось в то, что придет беда, что Москву раздерет на части разрывами бомб, такого просто не могло случиться. Это вымысел, байки, научная фантастика в духе Стругацких… Но теперь… теперь приходится прятаться в вонючем бункере, отбиваться от мутантов и терять самых дорогих и близких…
Последние два года Петя мечтал о том, что когда-нибудь окажется в родной квартире, без противогаза и химзащиты, вдохнет свежий воздух с восьмого этажа одного из высоких домов в пригородах Серпухова, искупается в ванне, в чистой проточной воде, а не в жалком душе, где вода из фильтров капала по три капельки в минуту… Благо, воды было достаточно – бункеру повезло больше, чем метро, грунтовые воды, пропущенные через фильтры, стали спасением. Петя мечтал о прежней жизни. А через четыре года ему должно было исполниться пятьдесят…
А теперь вот… Так бездарно, бездумно быть сожранным, растерзанным монстром, который стал хозяином нового мира.
«Хозяином мира… – мелькнула в голове Марины усталая, опустошенная мысль. – Теперь мир живет по иным законам. Либо сожрешь ты, либо тебя. Кто кого. И до этого противоборства нам осталось куда меньше, чем может предположить Паценков, чем могут догадаться жители бункера… То лекарство, которое мы стащили из лаборатории раньше, чем до него добрались местные разведчики, подходит к концу, а это значит, что…»
Размышления женщины оборвал резкий голос Андрея.
– О чем ты задумалась?! Ты здесь вообще? Что скажешь в свое оправдание?!
– Оправдание? – брови Марины превратились в две укоризненно изогнутые дуги. – То есть ты думаешь, я должна перед тобой оправдываться?
«Мне бы перед собой оправдаться. Смерть Пети и Леши себе простить. Придумать что-нибудь, как я придумываю каждую ночь, чтобы хоть немного очистить себя от того дерьма, в которое вляпалась еще двадцать лет назад…»
– У меня была четкая инструкция, – продолжала она. – Разведчиков группы, идущих из Раменок, впустить.
– Условный стук не прозвучал! – крикнул Андрей.
– Но Леша лежал под дверью, и он был ранен. Разведчики вернулись? Да. Я действовала по инструкции? Да. Что ты хочешь от меня, Савельич, какого лешего тебе еще приспичило? Хочешь себя перед народом оправдать? Хренушки тебе. Не за мой счет.
– Леша все равно бы сдох! Он не постучал условным стуком, потому что вокруг ошивались эти твари, он не мог подставить бункер!
– Зато минут десять скреб люк, корчась в конвульсиях и обделавшись от страха. А мы сидели и выжидали. Трусы. Сволочи и трусы, как и весь этот чертов спятивший мир. Минутой раньше – и Леша был бы жив и здоров. А мутант сожрал его руку на моих глазах. Ты сидишь в кабинете, и за все восемнадцать лет на поверхность поднялся один раз. А я там бываю каждые три недели, когда заканчивается жратва и бензин. Я видела многое. Я видела глаза Леши, Андрей. Не приведи тебя Бог увидеть такое даже во сне.
– Он не мог рисковать бункером, он все равно бы умер! – прошипел начальник, нависая над Мариной.
Она посмотрела ему в глаза. Холодно, бесстрастно, устало.
– Там был живой человек. Ты ученый, Андрей, хоть и бывший. Ученый-гуманитарий. Помнишь ведь – labor et scientia, arte et humanitate, трудом и знанием, искусством и человеколюбием. Я поклялась исполнять этот девиз, что бы ни случилось. Человеколюбием. Оставить на растерзание тварям – или спасти? Это был выбор.
– Зато ты не спасла своего Петю! – бросил Паценков. Прирожденный руководитель, но мелочный и жестокий человек.
– Петя погиб случайно. На его месте могла быть и я, и Ваня. Просто нам повезло. Ему – нет. А Леша был обречен на смерть, и мы пытались дать ему шанс. Мизерный – но шанс выжить. И не стоит давить на больную мозоль. Ты отлично знаешь, что мне очень больно переживать потерю Петра.
– Прости меня. Иди, отдохни. Мы еще побеседуем попозже. У меня к тебе есть важные дела.
– Важные – это то, что кончаются запасы еды?
– Нет. Разведчики принесли дозиметр.
– Разведчики отчитались тебе в обход меня? – мрачно спросила Марина. Уголок ее губ дернулся вверх.
– Да. Я сам отправил их в экспедицию, они вернулись вчера.
– Постой. Ты отправил разведчиков без моего ведома? Вслед за моей группой? – тихо, зловеще переспросила Алексеева. В ее глазах, спрятанных за стеклами очков, полыхнуло недоброе пламя.
– Ну… – Паценков отвел взгляд. – Да.
– Так вот кто погубил Лешу и его товарищей. Ты же знал, что «философы» отслеживают наш вход! Ты же знал, что, когда группа возвращается, эти твари сидят вокруг люка кучками еще пару суток, и мы оказываемся заблокированными снаружи? Ты же знал! – Голос Марины сорвался в крик. – И ради своего гребаного дозиметра ты погубил троих лучших разведчиков, ты Лешку погубил, его эти твари разодрали в клочья на моих глазах! Ты понимаешь, что, впустив свою группу, ты отрезал путь к отступлению моим ребятам?! Они шли с припасами, со жратвой они, мать твою, шли, тебя же спасать! Они мне из Раменок проводку несли, чтобы генераторы починить! Гордость свою лелеял?! Доволен, да?! Петю убил, сволочь, дрянь, Петю ты убил! Если бы не ты, не пришлось бы аварийно открывать люк, не погиб бы Леша… Я никогда не противилась твоим решениям. Я все тебе готова была дать. Дозиметр? Да три дозиметра у меня в ящике валяются, только они все еще при взрыве сдохли к матери, нет на поверхности целых. Что тебе еще надо было? Разведчиков захотелось отправлять? Так отправил бы через неделю, урод! И мои верные и лучшие ребята остались бы живы. Мы дохнем, словно крысы на корабле… Мы все сдохнем…
Марина обессиленно опустилась в кресло, достала из поясной сумки фляжку и упаковку таблеток.
– Что это? – хмуро буркнул Андрей.
– Транквилизаторы. Седативные.
– Зачем?
– Как ты думаешь, если бы я не пила их, что было бы? Я бы либо сама свихнулась, либо тебя, идиота, пристрелила бы. Ты дурак, Паценков. Дурак и трус. Ты понимаешь, что я могу свалить на поверхность? А вы не можете. Вы тут заперты, как подопытные мыши. И если я перестану контролировать то, что тут происходит, черта с два ты усидишь в своем кресле. Через два месяца вы сдохнете с голоду всем бункером.
Андрей склонил голову, исподлобья зло взглянул на своего заместителя. Но на выпад не ответил. Заговорил о другом.
– Кстати, о голоде. Марина, где ты берешь припасы? Разведчики говорили, в метро жрут грибы и крыс. Мы выращиваем картошку и свеклу, откуда-то берем тушенку и рыбные консервы, пусть просроченные давно, но съедобные. Где ты это все достаешь?
Разговор сворачивал в опасное русло. Еда и фильтры – два страшных сна Марины – очень давно начали интересовать встревоженное командование. Спустя пару месяцев после своего назначения Паценков попытался выяснить, откуда в таком количестве берутся продукты, одежда и медикаменты. И если от простых смертных можно было скрыть происходящее, то с Андреем все же пришлось считаться. И только то, что до Катастрофы политолог Андрей не интересовался ни химией, ни биологией, помогло Марине выкрутиться. Сочиненная сказочка про систему дезактивации продовольствия, зараженного радиацией, которую поднял бы на смех любой мало-мальски понимающий человек, на долгое время успокоила Паценкова. Несколько лет подряд Алексеевой удавалось выкручиваться, но это не могло длиться вечно. Руководитель бункера постепенно осознавал прописные истины и задавал вопросы.
«Очухались, родные! Через два десятка лет вас все-таки заинтересовало, откуда в кладовках появляется довоенная еда. Где ж вы раньше были со своими вопросами!» – с ненавистью подумала Марина, с хрустом сжимая пустой блистер от таблеток.
– Где надо, там и беру. Ешь от пуза, рога не растут – и радуйся, – раздраженно бросила Алексеева.
– Марина, не хами! Выкину на поверхность без противогаза, поняла?! – прикрикнул Паценков.
– Меня? – протянула Марина, хищно улыбаясь. – Я тебе сказала, что станет с тобой и твоим бункером. Хочешь попробовать?
Паценков поджал губы, справляясь с гневом, помолчал. Выдохнул. Ссориться с заместителем ему было страшно. Андрей был не так глуп, понимал, что ничего не знает о жизни бункера. Ничего не знает о поверхности. Алексеева держала в тайне нечто такое, что недоступно ему. Это пугало его, связывало руки. Внутри у мужчины многие годы зрела бессильная ненависть, готовая в любой момент выплеснуться наружу и снести эту наглую выскочку Марину, позволявшую себе ни во что не ставить его мнение. Но вместе с этим подсознательное, животное и иррациональное чувство страха заставляло его держать язык за зубами и мириться с неограниченной властью заместителя, довольствуясь ролью правящей марионетки.
Наконец, Паценков поднял голову.
– Погорячился, извини. Я вот что тебе скажу. Дозиметр мой исправен. Разведчики его из какого-то подвала складского приволокли, там ничего не пострадало особенно, стены ЭМИ не пропустили.
– Думай, что говоришь. Стены не пропустили ЭМИ. Насмешил… – откликнулась Марина, запивая таблетку из фляги.
«Вот и транквилизаторов моих маловато. А куда я без них? Нервы давно ни к черту. Сколько протянем? Месяц, два? А потом запоет твой дозиметр, Андрюша. Только будет поздно. Тут либо мы, либо нас…» – подумалось заместительнице. Однако от высказываний вслух она воздержалась. Нечего сеять панику в рядах простых смертных.
– Дозиметр соловьем заливается. Пищит и пищит.
– И что? Все дозиметры пищат. Тем более, вряд ли тебе принесли военный, скорее бытовой, а бытовой – он приборчик нежный, хапнул излучения и поймал глюк. Хватит цацку мучить. Делом займись. А я пойду, у меня забот и так по горло. Бывай, Андрюша, еще зайду, – холодно попрощалась Марина и вышла вон.
Охранник прикрыл дверь и занял свое место у кабинета начальника.
«Позер, мля!» – мысленно выругала начальника Алексеева. Она свернула по коридору и заспешила в медпункт, где лежал покалеченный Ваня.