Директор Департамента полиции тайный советник Дурново вызвал к себе коллежского асессора Лыкова. Тот вошел чернее тучи, в глазах – смертная тоска… Застыл посреди кабинета, уставился в пол.
– Садитесь, Алексей Николаевич, – мягко сказал Дурново.
Лыков сел, продолжая смотреть вниз.
– Может, возьмете отпуск? Съездите на месяц куда-нибудь или хоть дома с детьми посидите… Мне кажется, вы сейчас не можете служить.
Лыков настороженно поднял голову.
– Ну, я имел в виду полноценно служить, со всей отдачей… – смешался тайный советник. – Это потом пройдет! Все проходит… Одним словом, предлагаю вам отдохнуть.
Алексей четыре дня назад похоронил своего учителя, фактически второго отца. Павел Афанасьевич Благово так и не оправился от ранения, полученного два года назад на германских водах. Нескончаемые болезни истощили его организм. Вице-директор Департамента полиции был вынужден уйти со службы. Лишившись жалованья и казенной квартиры, он поселился на Мойке возле Почтамтского моста. У Благово оставались деньги после продажи родового имения, да и эмеритальные суммы[1] подкрепили его бюджет. Понимая, что долго не протянет, отставник не стал скопидомничать. Уютно меблировал свои комнаты, курил дорогой табак, пил старые мальвазии. Врачей слушался, но как-то механически. Употреблял лекарства, не манкировал режимом. Про себя он уже давно все решил… Павел Афанасьевич принимал ограниченный круг людей. Алексей с Варенькой опекали старого холостяка. Как могли они скрасили последние месяцы его жизни. И вот уставшая душа отмучилась… Лыков схоронил учителя на Лазаревском кладбище, рядом с могилой адмирала Мордвинова. Несчастье, хоть и давно ожидаемое, надломило коллежского асессора. Он сильно переживал. Внутри застряла и не хотела выходить ноющая боль. Но Алексей понимал, что долго жить горем нельзя, надо выбираться. Поэтому ответил начальству:
– Петр Николаевич, спасибо за предложение и заботу, но я хочу попросить об обратном. Клин клином вышибают. Нет ли у вас какой лихой командировки, лучше всего к черту на кулички? Чтобы некогда стало скорбью упиваться…
Дурново усмехнулся.
– Как раз такая и есть! Вот, взгляните на это.
И выложил перед собеседником три фотографические карточки.
Лыков взял первую и воскликнул удивленно:
– Это же Большой Сохатый! Кто его так?
На фото было искаженное гримасой лицо мертвого человека. Голова обрита наголо, однако правая сторона макушки загорелая, а левая нет. Так бывает, если подстричь каторжного… На горле покойника виднелся отчетливый разрез.
– А других не узнаете?
– Ну-ка… Это тоже мой знакомец, Иван Язев по кличке Ваня Прости Господи. Жуткий тип, патологический. Мы его укатали перед коронацией. На каторге должен сидеть, стервец. Горло так же перерезано, чем-то очень острым.
– А третий?
– Третьего не знаю. Ежели по приметам…
Лыков наморщил лоб, вспоминая.
– Левая бровь выше правой… Сильно выступающий козелок уха… Это не Щетинкин?
– Он, – довольно подтвердил директор.
Щетинкин был атаманом шайки налетчиков в Области Войска Донского.
– Вроде бы его в прошлом году тоже поймали?
– Да, все трое, по справке Главного тюремного управления, сидят на Сахалине. Живые и здоровые.
– Хм… А на карточках они не больно живые. Где их сняли?
– Это самое интересное, Алексей Николаевич. Карточки с мертвых сделал наш консул в Нагасаки.
– В Нагасаки? – опешил Лыков. – В Японии?
– Точно так.
– Вот это кульбит! А где? В морге? Не по улицам же валялись там наши головорезы?
– Вы почти в точку. Все три тела нашли на берегу моря. В деле много необычного и даже удивительного. Вот рапорт консула, коллежского советника Костылева, здесь все изложено. Трупы обнаружил его слуга, японец. Он ходил в свою деревню, относил жалованье. Деревня в десяти верстах от Нагасаки. По пути сел передохнуть. На перевернутую лодку… За каким-то чертом слуга заглянул под нее и обнаружил покойников, зашитых в мешковину. Опешил, а когда понял, что русские, побежал к хозяину.
– А как он догадался, что это наши, а не англичане, к примеру?
– По регалкам[2]. Слова были ему незнакомы, но буквы слуга узнал. Так вот. Костылев, светлая голова, захватил с собой переносную камеру и снял лица найденных покойников на карточку. После чего отправился со слугой в полицию. Когда они вместе с нарядом вернулись к лодке, жмуриков там уже не было.
– Всё интереснее и интереснее! А дальше? Что же предприняла полиция?
– Ничего. У консула возникло впечатление, что японские власти остались очень недовольны находкой. Глухая стенка – никто ничего не говорит. Вместо полагающегося расследования – волокита. Такая, японская, как только они умеют… Если бы не фотографии, косоглазые вообще отрицали бы весь случай. Теперь отрицать нельзя, но можно закрыть дело. За отсутствием улик. Власти так и поступили. Более того, кто-то разбил негативы Костылева. Ночью прокрался в дом и разнес там все в пух и прах. Но остались вот эти отпечатки, по счастью. Власти ведут себя так, будто им наступили на мозоль. Наши дипломаты и без того живут в Японии в полной изоляции, под лупой у тайной полиции. А стало даже хуже. Министерством рекомендовано консулу все забыть, расспросами никого не донимать. Да, еще деталь: слуга, что нашел трупы, тут же уволился. А затем ни с того ни с сего помер.
Лыков нахмурился.
– Эх, меня бы туда!
– Бесполезно. Без содействия властей вы там ничего не сделаете. Языка не знаете, а общество очень закрытое. Искать надо с другого конца. Если вообще искать.
– Простите, ваше… Петр Николаевич?[3]
– Ну, формально это дело до нас не относится. Три беглых каторжника обнаружены на Японских островах. Мертвые. Бежали с Сахалина, но в гостях не прижились. Кто-то чиркнул их ножом по горлу. Что с того? Преступление совершено за пределами империи. Убитые были порядочные негодяи. Да и черт бы с ними!
Дурново замолчал, перебирал бумаги на столе. Потом продолжил раздраженно:
– А с другой стороны? Мы тут ловим-ловим всякую нечисть! Вы и такие, как вы, часто рискуете при этом здоровьем и самой жизнью. Затем суд выносит приговор. Общество облегченно вздыхает. Убийцы и разбойники удалены из него навсегда! А потом вдруг те, кому полагается сидеть в вечной каторге, обнаруживаются в Нагасаки. Как так? Сколько это можно терпеть?
– Ладно бы только в Японии, – подхватил Лыков. – Мне пишет Гриневецкий из Варшавского сыскного. Там объявились братья Зембовичи, которых я арестовал девять лет назад. При этом они пустили мне заряд в ключицу и едва не разнесли голову. Получили двадцать лет каторги с навечным поселением в Сибири, но вдруг обнаружились в Варшаве. Лощеные и при больших деньгах. Я за что кровь проливал?
Полицейские помолчали, затем Дурново продолжил:
– Да, вы правильно меня понимаете. Тем лучше. Я решил не оставлять японской находки без последствий. Очевидно, что существует целый промысел по переброске наших беглых на острова. Что там с ними происходит дальше – другой вопрос. Да и разбираться с этим тамошние власти нам не дадут. А вот сахалинский конец… Он-то у нас в руках!
– Обратите внимание, Петр Николаевич: все трое – «иваны». Двух из них я встречал – калиброванные ребята! Да и Щетинкин – зверь им под стать… Ясно, что бежит самый цвет. Мне еще в Нижнем Новгороде говорили об этом.
– О чем «об этом»? – насторожился Дурново.
– Один знающий человек по фамилии Ратманов однажды обмолвился. Сейчас его уже нет в живых… Тогда, десять лет назад, он сказал: на запад бежит всякая шушера. Умные люди, знатные уголовные, каким-то образом уходят на восток.
– Каким-то образом… – вздохнул тайный советник. – А у Галкина-Врасского[4] все в порядке! Три покойника, найденные под лодкой в Нагасаки, числятся на Сахалине. Двое сидят в Воеводской тюрьме, один в Рыковской. Алексей Николаевич, объясните мне, как такое возможно? Вы же бывали там изнутри, по делам службы. Как крупные уголовные, известные в лицо и смотрителю, и всему караулу, могут сбежать? Так, чтобы вышестоящее начальство об этом не узнало! Как? Не понимаю!
– Эх… До Сахалина одиннадцать тысяч верст. Михаил Николаевич судит о том, что там творится, по отчетам. А их пишут малограмотные писари… Это же край света! Остров, изолированный от всего мира, и на нем шесть тысяч каторжных. Государство!
– Ну и что? Есть начальство. Есть обязанности службы, которые нельзя не выполнять!
– Караул и тюремная стража свое дело кое-как, но делают. Иначе разбежались бы все шесть тысяч. Но решительным людям всегда есть выход.
– Вы хотите сказать, что Большой Сохатый и его приятели… как это у них называется? переменили участь?
– Вряд ли, хотя и не исключено. Но участь проще менять на этапе, в кандальной тюрьме уже опасно.
– Значит, побег?
– Думаю, что побег.
– Но отчеты! Почему по отчетам все трое состоят под надзором? Как можно добраться до Нагасаки и при этом числиться в списках арестантов?
– Очень даже запросто, – усмехнулся Лыков. – В тюрьме решают «иваны». Как они скажут, так и будет.
– Но есть смотритель, есть утренние и вечерние поверки! Количество арестантов должно же совпадать с ведомостью!
– Смотрителя можно подкупить, или запугать, или иным способом приручить. Пойдут ни с того ни с сего бунт за бунтом. Начальство осерчает, начнет смотрителя со службы выкидывать по третьему пункту[5]. Тут явятся к бедолаге серьезные люди с наполовину обритыми головами. И пообещают сделать так, что все станет тихо и благостно. И действительно сделают! Как смотрителю после этого их не любить?
– А отчетность?
– В каторжной отчетности, Петр Николаевич, черт ногу сломит, а вторую вывихнет. Цифры все приблизительные. Смотрителю, кстати, это на руку: он получает лишнее довольствие.
– Но ведь это подсудное дело! Забыть обязанности, совесть позабыть… Что там за люди такие?
– Да такие же, как и везде, – огорчил начальство Лыков. – Служить в их ведомстве очень трудно. Год за годом среди швали… Не каждый и выдержит. На раскомандировку каторжных смотритель выходит в три часа утра. Шесть дней в неделю, год за годом. Видит вокруг только арестантские рожи. Поневоле начинает пить водку ведрами… Тюрьма живет очень закрытой жизнью, мелочной и одновременно кровавой. Могут зарезать любого ни за понюх табака. Большинство каторжных – шпанка, черная кость. Или случайно попавшие в беду люди. Эти бессловесны и беззащитны перед администрацией. Их гоняют в работы, порют, обворовывают, сажают в карцер… Но всегда находятся несколько человек, которых трогать нельзя. Головка каторги, аристократы темного мира. Наказывать их тюремщики не решаются – можно и жизни лишиться. Причем сам «иван» всегда останется в стороне, а с ножом бросится какой-нибудь босяк, от которого и ожидать нельзя. А его обыграли в карты и заставили пожертвовать собой! Смотрители и их помощники хорошо это понимают. И заключают с «иванами» договор. Для начальства главное – порядок и тишина, чтобы никто жалоб не подавал. Никто и не подает! Если же такой полезный человек надумает бежать, тюремщикам остается лишь закрыть глаза. Авось обойдется. В отчете всегда можно подправить. Галкин-Врасский далеко, и он никогда не узнает, что на самом деле творится в какой-нибудь Рыковской тюрьме.
– И как сломать эту гнилую систему?
– Никак. Порядочный человек на Сахалин не поедет, несмотря на всякие там льготы. Поэтому прибывают одни отбросы, которым самим место на наре. Если ты не годен ни на что, поступай в смотрители – возьмут не глядя!
Тайный советник вздохнул:
– Примерно так сказал мне вчера и Михаил Николаевич. Что знает порядки, но ничего поделать не может. Мы говорили с ним о вас.
– Понимаю, – кивнул Алексей. – Вы задумали совместное расследование? Да, это и есть к черту на кулички… Я готов выехать хоть завтра.
– Пароход «Петербург» выходит из Одессы через неделю. Он везет на Сахалин четыреста пятьдесят арестантов. Другой оказии долго не будет.
– До Одессы ехать двое суток. Я вполне успею встретить Пасху! Как будет выглядеть моя ревизия? Как поиск беглецов и соучастников?
– Нет. Официальное расследование толку не даст. Вы проживете там год и ничего не выведаете. Надо по-другому.
Тут Лыков испугался:
– Неужели опять по этапу?
Дурново улыбнулся:
– Ну что вы! Время ваших «демонических» подвигов[6] давно прошло.
– Уф… Так, Петр Николаевич, и кондратий хватит! Как представил себя в армяке с бубновым тузом на спине – сердце в пятки ушло…
Дурново отмахнулся:
– Вас ничем не напугаешь, это общеизвестно. А идея вот в чем. Вы отправитесь на Сахалин для временного замещения должности начальника Корсаковского округа. Таких округов на острове три. Корсаковский – самый южный, он ближе всех к Японии. Если тропа беглых туда и существует, то она обязательно проходит через него. Так вот. Заступив в должность, вы исполняете свои служебные обязанности, как полагается. И одно-временно ведете секретное расследование. С полномочиями, какие будут у вас, лучше и не придумать.
– Что такое на Сахалине начальник округа?
– Галкин-Врасский вчера объяснил мне это в подробностях. Сахалин имеет особый режим управления, какого нет больше нигде в империи. Во главе стоит начальник острова. Сейчас это генерал-майор Кононович. Он подчиняется амурскому генерал-губернатору, но у себя на острове царь и бог. Это не преувеличение: начальник острова может даже повесить своей властью. Правда, приговор утверждают на Амуре, но выносят на Сахалине.
– Серьезные полномочия.
– Иначе нельзя. Сами говорили: до Петербурга столько верст! Поэтому начальник острова обладает властью, какая и не снилась губернатору. Далее. Сахалин, как я упомянул, разделен на три округа. Округ соответствует уезду. Окружной начальник приравнен к исправнику. Тот же объем прав и обязанностей, что и у начальника уездной полиции. Плюс особые права, вызванные спецификой службы.
– Это какие?
– Вам будут подчиняться все тюрьмы, все чиновники плюс все воинские команды в округе.
– Чиновники независимо от ведомств?
– Да. От смотрителей тюрем до телеграфистов и таможенников.
– Это то, что нужно, – согласился Алексей. – Теперь я понял. То есть вести расследование я буду как высшее должностное лицо в этой местности? И никто не может мне ни в чем отказать?
– Именно так.
– Даже военные?
– И они тоже. На острове располагается 4-й Восточно-Сибирский линейный батальон. Чуть более полутора тысяч штыков. Его командир находится в столице острова, Александровском посту, и подчиняется Кононовичу. А командир вашей, корсаковской, роты подчиняется своему батальонеру и, по принадлежности, вам. В части несения караульных обязанностей, поимки беглых и прочего.
Поэтому вы, Алексей Николаевич, будете вести расследование, так сказать, сверху. Как главная инстанция. При этом до вас будет относиться вся текущая жизнь округа. Вплоть до телесных наказаний провинившихся! Галкин-Врасский сказывал мне вчера, сколько плетей и розог вы можете дать своей властью. Не помню цифр, но изрядно!
Лыков поморщился, но Дурново не обратил на это внимания и продолжал:
– Вникая, таким образом, в повседневную жизнь каторги, вы невольно станете входить в ее насущные нужды и потребности. Ни у кого не возникнет подозрений. Новый человек, пытается разобраться, во все сует свой нос… Одновременно вы приглядитесь к людям, чтобы отобрать себе помощников. Одному не справиться. Заведите также агентуру среди арестантов. Не мне вас учить… Помните: вы там сам себе командир и все решения принимаете самостоятельно. Об истинной цели вашего приезда будет знать только Кононович. Больше никто!
Лыков поднялся, сгреб со стола карточки убитых «иванов».
– Разрешите идти готовиться?
– Еще одно обстоятельство. Напомните мне, когда уж вы стали коллежским асессором?
– В мае восемьдесят третьего, после коронации.
– Должность окружного начальника на Сахалине относится к седьмому классу. Неудобно посылать туда в восьмом…
Тут Алексей впервые увидел, как Дурново смеется. Так, наверное, скалятся волки… Но тайный советник быстро посерьезнел, тоже встал и вынул из папки лист бумаги.
– Это, Алексей Николаевич, как вы понимаете, шутка. А вот шесть лет вашей службы – это уже серьезно. И какой службы! Она и дала мне право ходатайствовать перед его сиятельством, а тому – перед государем о присвоении вам чина надворного советника. Сегодня его императорское величество утвердили производство. Поздравляю!
Лыков был тронут. Он знал, что министр внутренних дел граф Толстой тяжело болен, дни его сочтены. И скоро на его должность придет новый человек. Но старик нашел время отметить скромного своего подчиненного… Алексей встал во фрунт и сказал по-солдатски:
– Рад стараться и охота есть служить!
Он пришел домой серьезный, с блестящими глазами. Варенька увидела это и сразу поняла.
– Когда и куда уезжаешь?
– Сразу после Пасхи. На Сахалин.
Жена так и села на пуфик, взмахнула руками, но тут же снова вскочила:
– А даже лучше! Сил уже нет смотреть, как ты себя изводишь…
Они поужинали всем семейством. Еще два дня говения – и Христос воскресе! Папаша повозился с детьми. Сначала они втроем тиранили кота. Могучий Василий Котофеевич Кусако-Царапкин переехал к Лыковым после смерти Благово. Он не подавал виду, что ему трудно на новом месте: урчал брюхом, задирал малышню и жрал за троих… Но сам – Алексей верил в это – переживал… После кота два поколения Лыковых начали бороться. Сыщик показывал сыновьям кулачные приемы, затем подбрасывал к самому потолку. Те визжали и потом не хотели укладываться спать. Когда наконец нянька увела их, Алексей рассказал жене некоторые подробности. Он отправляется в секретную командировку. Поскольку просто так из столицы на Сахалин не посылают, это должно выглядеть как опала. Департаменту полиции надоело, что у Лыкова при задержании то и дело кого-то убивают. Вот и в феврале случилось. Бывший семинарист Лопушанский зарезал из ревности невесту. Доктор признал его невменяемым, и вместо каторги психованного заперли на Пряжке. Там он вскоре излечился, вышел на свободу и через месяц снова убил человека. Повздорил из-за пустяка в портерной, ему дали в морду… Лопушанский молча вышел на улицу, подобрал свинцовую трубу, вернулся и размозжил обидчику голову. Да так, что мозги несчастного соскабливали со стены.
Злодея искали и сыщики градоначальства, и Летучий отряд Департамента полиции. Первым нашел Лыков. Убийца стал развязно требовать через закрытую дверь доктора. Причем не любого, а именно того, кто в первый раз поставил ему спасительный диагноз. И заявил: я человек больной, мне все можно, а вы вот ответите… Услышав такое, Лыков выбил дверь, зашел в комнату и выкинул мерзавца из окна шестого этажа.
Тогда ему этого в упрек не поставили. Газетчикам сказали, что полоумный негодяй выбросился сам. Начальство молчаливо одобрило действия сыщика тем, что не назначило расследования. Никто не хотел, чтобы по улицам столицы ходил нелюдь со справкой и склонностью к убийству.
Теперь, объяснил Алексей жене, готовится приказ о переводе его из Департамента полиции в распоряжение министра. Дали следующий чин – и избавились от неудобного человека. Это настолько по-русски, что не вызовет подозрений. А министр теми же днями укатает новоиспеченного надворного советника к черту на кулички. На Сахалин, начальником округа. Секретная командировка продлится три месяца. Ровно на столько попросил себе отпуск по семейным обстоятельствам некто Белый, нынешний начальник Корсаковского округа.
– Потерпи, Варвара, – сказал Алексей, бодрясь. – Съезжу на край света и вернусь.
Жена промолчала. Как-то ее Лешенька скатался на три недели в Варшаву. А потом долго мучился ночными кошмарами: просыпался в холодном поту и пил воду кувшинами. Видать, круто ему там пришлось[7]. А теперь вот Сахалин. Дальше уже некуда!
Через день у Дурново состоялось совещание. Кроме хозяина и Лыкова присутствовали еще Галкин-Врасский со своим помощником Коковцовым. Тюремщики хорошо знали Алексея по предыдущим делам. Когда он впервые готовился в «демоны», именно в управлении ему сочиняли легенду и фабриковали арестантские бумаги. В ходе этого Лыков влюбился в сестру Коковцова Машеньку и чуть не увел ее под венец. Брат с трудом расстроил роман. Когда же потом узнал, что Лыков женился на сказочно богатой сироте, то зауважал сыщика. И даже восстановил знакомство! Алексей не сразу понял, что Коковцов счел его ловким шельмой под стать себе и отдает должное…
Теперь надворный советник формально перешел на службу в Главное тюремное управление. Предстояло ввести нового сотрудника в круг его обязанностей и, кроме того, – и это было самое важное – согласовать план действий. Лыков ехал на край света устранять неполадки в механизме ведомства. Механик он был еще тот – башку оторвет и не поморщится! А гонца за инструкциями с Сахалина не пошлешь. Алексею требовались особые полномочия. Главным было право на самостоятельные решения. Поэтому начальство хотело знать, как именно сыщик будет вести расследование. Лыков принес сочиненный им проект, разбор которого занял час. Галкин-Врасский удовлетворенно резюмировал:
– Я доволен тем, что услышал! Мои люди с этим бы не справились, но теперь на Сахалин отбывает орел.
«Орел» скривился.
– В одиночку там никто не справится, и я в том числе. Кто такой генерал Кононович? Могу я рассчитывать на его помощь?
– Он всего год как возглавил остров, и сам еще не до конца вошел в дела. Но администратор опытный! До того восемнадцать лет заведовал Нерчинской каторгой и навел там порядок. Владимир Осипович не педант, а живо реагирующий человек. Воспитанный и… хм… по-своему образованный. У него благородный характер. Не то что у его предшественника генерала Гинце. Возможно, даже чересчур благородный для начальника Мертвого острова.
– Мертвого острова? – удивился Дурново.
– Да. Так сами каторжные называют Сахалин. И не без оснований, увы. Я был там в восемьдесят втором году, видел своими глазами… Если одним словом, то – ужасно. Тысячи отверженных поселены на землях, где едва можно жить. Большая часть острова – топи, болота и непроходимая тайга. Люди пытаются пахать землю, но скорее для проформы. Главная беда, конечно, кадр. Специалистов тюремного дела у нас нигде не готовят. Вдали от надзора, от начальства смотрители быстро развращаются.
Коковцов дал высказаться начальнику, а потом спросил Алексея:
– Вы случайно не знакомы с флигель-адъютантом Таубе из Военного министерства?
– Знаком, и очень близко. А вы почему спрашиваете?
– Военные готовят какую-то операцию на Сахалине. Между прочим, родственную вашей. Только в обратном направлении.
– Не понял, Владимир Николаевич. Что значит в обратном направлении?
– Тут, вообще-то, большой секрет, но вам необходимо знать. Разведчики пересылают особо ценного агента. Сложным окольным путем. Он прибудет на остров под видом арестанта, в трюме корабля. Того самого, на котором поплывете и вы, кстати. А потом сбежит с Сахалина при содействии конвойной стражи. Для всей этой… махинации на остров направляется и упомянутый Таубе. Он временно вступает в командование расположенным там линейным батальоном, якобы для отбытия полковничьего ценза. А на самом деле будет вести своего агента.
– Очень хорошо! – Лыков от возбуждения так хлопнул ладонью по столешнице, что чуть не проломил ее. – Замечательно! Таубе тоже плывет на Сахалин, и тоже с секретным заданием! Он станет главным воинским начальником на острове. Я помогу ему, а он поможет мне! Вот это да… С бароном мы ваш островок на уши поставим! Господа, вот теперь я полностью уверен в успехе командировки! Помните, мне чего-то не доставало для такой уверенности? Оказывается, подполковника Таубе!
Собеседники посмеялись, и совещание на этом закончилось. Тюремщики удалились. Все еще возбужденный, Лыков телефонировал из приемной в Военно-ученый комитет. Трубку взял незнакомый офицер. Сыщик представился и попросил подозвать Виктора Рейнгольдовича. Через минуту из мембраны послышался голос Таубе:
– Алексей, я у аппарата!
Они не виделись с поминального обеда после похорон Благово.
– Виктор, нам нужно срочно встретиться. Я могу быть у тебя через полчаса, если удобно.
– Удобно. Приходи.
ВУК занимал один из двух флигелей во дворе треугольного здания Военного министерства. Приятели поздоровались, и барон увел гостя в свой крохотный кабинетик. Уже полгода как он вернулся из Казани обратно в военную разведку. Сменивший Енгалычева на посту директора канцелярии ВУК генерал был человек случайный и недалекий. За время своего правления он выжил из комитета всех лучших офицеров. В частности, Таубе стал командиром резервного батальона в Казанском военном округе. Штабс-капитан Артлебен уехал служить еще дальше, в Уссурийскую пограничную бригаду. В конце концов те, кому следовало, заметили непорядок. Генерал-адъютант Обручев, высший руководитель русской разведки, перевел дурака в министерский Совет, чтобы никому не мешал… Канцелярию возглавил опытный разведчик генерал-майор Бильдердинг. Дело сразу наладилось.
Виктор усадил гостя напротив, молча склонил голову, ожидая вопроса. Алексей с ходу его ошарашил:
– Ты плывешь на Сахалин?
– Да. Надо отбыть полковничий ценз. У тамошнего линейного батальона права отдельной части. Покомандую им годик и вернусь сюда за калошами[8]. Извини, что не сказал на поминальном обеде – тебе было не до того.
– Отбыть ценз? Или легендировать особо важного агента?
Барон не переменился в лице, только задумался.
– Так-так… Это знают лишь Галкин-Врасский и Коковцов. Кто из них тебе проболтался?
– Коковцов.
– А для чего? Он вроде умный.
– Дело в том, что я тоже плыву на Сахалин. Одним с тобой пароходом. Вот, читай.
Лыков выложил приказ по МВД, которым он на три месяца назначался врио начальника Корсаковского округа. Таубе прочитал – и не поверил своим глазам.
– Что случилось? Ты наказан? За что тебя в эту дыру?
– Я еду с секретным поручением. В Нагасаки найдены тела трех наших беглых каторжников. Кто-то переправил их в Японию, а затем убил.
– Зачем?
– Вот и мы хотим это знать, – ухмыльнулся Алексей. – Дело хлопотное, очень затратное. Просто так не затевается. С большим трудом вытащить людей с каторги, чтобы потом перерезать им горло… Загадка. Причем все трое «иваны», важные и влиятельные люди. И по отчетности сахалинской администрации они живы-здоровы и сидят в тюрьме!
– Ух ты! Работающий канал по переброске людей в Японию? Ты его находишь, мы пускаем по нему своего человека, после чего ты этот канал закрываешь! А?
Барон сразу загорелся своей идеей. Не дав Алексею ответить, он продолжил развивать мысль:
– Я всю голову сломал, как лучше переправить его на материк, а тут! Ну, караул в моем подчинении, это ладно. А тюремная стража? Как с ней договориться, чтобы осталось в тайне? Даже открытый лист[9] взял из вашей лавочки! Вдруг оказывается, что стража – это Лешка Лыков! И канал готовый уже имеется. Как хочешь, а представь его мне! Я тебе за это у нашего министра орден выпрошу.
– Надень свой орден на одно место! – осадил подполковника надворный советник. – Во-первых, канал еще нужно найти. А во-вторых, зачем он тебе? Если на том конце беглецов убивают.
Таубе сразу сник.
– Лучше расскажи сначала, что у тебя за беглец. Подумаем вместе, как его спровадить.
– Понимаешь, мне надо перебросить человека не в Японию, а в Китай. Япония так, в качестве остановки на пути. Он должен осесть или в Гонконге, или в Шанхае.
– Давай, Вить, организуем две операции. Помогая друг дружке. В Китай твоего человека переправлю я. Документы ему готовы?
– Готовы. Но как ты это сделаешь?
– Я ж буду начальник округа! Царь и бог Корсаковска и окрестностей. Прав – почти как у государя императора. А из обязанностей – только пороть… Я возьму твоего парня в прислуги, третьим помощником старшего конюха. И через пару месяцев посажу на подходящий пароход. Якобы он воспользовался моей безграничной доверчивостью и сбежал. Годится?
– В целом да, – ответил барон. – План хороший, пусть и черновой. Но детали мы придумаем с тобой на месте. Мне нужно, чтобы мой человек хоть чуть-чуть, но примелькался среди шпанки. На случай проверки с той стороны. Все должно выглядеть в высшей степени правдоподобно! Никаких поблажек. Чтобы никто не заподозрил, что это необычный арестант, что ему помогают из тюремной администрации. Понимаешь?
– Конечно. Каторга очень подозрительна и наблюдательна. И любит ловить шпионов в своих рядах.
– Вот! Месяца два, а лучше три пусть живет среди отверженных. То, что ты будешь на Сахалине, все значительно облегчает. Прекрасная новость! Теперь получится обязательно!
– Ха-ха. Я то же самое сказал сейчас Дурново и Галкину-Врасскому.
– Бог любит пехоту! – воскликнул подполковник. – Помнишь, как мы с тобой в Дагестане?
– Бр-р… – передернул широкими плечами сыщик. – Не напоминай. Я тогда в пещере со страху чуть не обделался[10].
– Я тоже, – серьезно ответил барон. И тут же снова повеселел: – Знаешь, кто тот агент, которого мы с тобой снарядим в Китай? Федор Ратманов. Буффаленок.
– Буффаленок?! – откинулся всем корпусом назад Лыков. – Уже выучился?
– Выучился, – тихо ответил Таубе. – Пора, Леша, ему послужить России. У меня самого сердце кровью обливается, но пора… Пять лет я его лепил. Научил всему, что знаю сам. Поверь мне, Федор хорошо подготовлен.
– Но почему так сложно: каторга, Китай? Куда ты его наметил?
– Он должен осесть в Германии.
– Неужели нельзя напрямую? А тут весь шарик обогнуть!
Подполковник грустно усмехнулся:
– Напрямую нельзя.
– Почему?
– Это значило бы погубить Буффаленка. Уж я-то знаю, какая у германцев контрразведывательная служба. Отследят. Федор – штучный товар. Его задача – проникнуть в Германию через черный ход и поселиться. Тихо жить, делать карьеру и никакого шпионства не касаться. Это называется «дремлющий агент». К началу большой русско-германской войны он должен стать нашим резидентом в Берлине. Операция задумана не на годы, а на десятилетия. Никаких торопливых решений, суеты и спешки. Сейчас Федора зовут Фридрих Гезе. Он сирота, сын ремесленника. Родителей лишился еще во младенчестве. Воспитывался в приюте при кирхе Святого Петра. Последние два года служил приказчиком в магазине Шведера на Большой Морской.
– Погоди-ка! Приют – это уязвимое место! Куча людей знала его. Им можно показать фотопортрет лже-Гезе, и конец легенде!
– В приюте был настоящий Гезе. Он умер сразу после окончания заведения, от дифтерии. Об этом никто не знает. Даже записи из церковных книг мы убрали. Лютеранский священник, что отпевал Фридриха, сам скончался. Федор очень похож на парня. А как меняется лицо, когда из ребенка вырастает юноша, тебе объяснять не надо.
– Ну пусть! А как Федор-Фридрих угодил на каторгу?
– А нечего разменивать фальшивые банкноты! Вот и получил по заслугам. Кстати, в ходе суда и следствия легенда и бумаги Гезе прошли проверку в полиции. Сыскная ничего не заподозрила.
– Сбыт заведомо фальшивой монеты, статья 567? От восьми до десяти лет каторжных работ. Сколько ему приговорили?
– Девять лет и четыре месяца, с навечным поселением в отдаленных местностях Сибири.
– Судья строгий попался. Но почему Китай?
– Германия начинает свою вылазку в Азию. Они припозднились и потому будут торопиться. Тихий океан немцам очень нужен! Где-то возле Китая они захотят поставить складочное место и угольную станцию. Буффаленок сумеет туда проникнуть. Коммерсант, одной с ними крови… Предприимчивый и любящий свою родину, на которой никогда и не был… Как-то так.
Лыков с сомнением покачал головой:
– А не слишком банально?
– Жизнь, Леха, состоит преимущественно из банальностей.
– Это так. Но ведь ему устроят проверку.
– Обязательно. Только наш Фридрих не собирается скрывать свое арестантское прошлое. Ошибка молодости, с кем не бывает! Контрразведка пройдется по всей его жизни. Не там, в Азии, а когда он уже переедет в рейх. Здесь, в столице, все оформлено как полагается. Судебные бумаги, статейные списки – тоже в порядке. Канцелярский след на Сахалине мы нарисуем с тобой вместе. Вплоть до рапорта о побеге.
– Теперь уяснил. Но и ты, баронище, не забывай: у меня есть свое задание. Кто-то сплавляет наших «иванов» в Страну восходящего солнца. А если их там не всех убивают? Если часть возвращается обратно в Россию? То-то! Будешь моим помощником.
– Так точно, вашескородие!