(Другой вечер. МЭРИ, прибирается, напевая).
МЭРИ (поет). Приходит День святого Валентина
Заглядываю я в твое окно,
Желая стать твоею валентинкой…
(Появляется УИЛКИНС, пьет, наблюдая за ней).
Вот ты уже проснулся и оделся.
Дверь распахнул, чтоб девушка вошла,
Да и с тобою навсегда осталась[1].
УИЛКИНС. Ах, Мэри, наблюдать, как ты прибираешься, мне приятнее, чем лицезреть голую королеву. Каждое твое движение радует глаз, а поешь ты, как птица.
МЭРИ. Я рада, что вас так легко развеселить.
УИЛКИНС. Твой муж еще не пришел?
МЭРИ. Мой муж работает допоздна.
УИЛКИНС. В последнее время он часто работает допоздна, так?
МЭРИ. В эти дни не так-то легко заработать на жизнь, изготавливая парики. Театры слишком часто закрывают из-за чумы.
УИЛКИНС. Знаешь, дорогая, если тебе нужен приработок, чтобы поддержать семью, я могу подсказать тебе способ, не требующий особых усилий.
МЭРИ. Я не знаю, о чем вы.
УИЛКИНС. Я думаю, знаешь.
МЭРИ. Я не одна из ваших шлюх, мастер Уилкинс. Не думайте, что я не знаю о происходящем в некоторых из этих комнат. Стены наверху такие тонкие.
УИЛКИНС. Что делаю люди в этих комнатах, меня не касается, пока девушки платят мне за износ белья и кроватей. Обычная проститутка не так и отличается от замужней женщины, разве что проститутке еще и платят. А такой девушке, как ты, платить будут прилично. Тебя хотят все мужчины, которые приходят сюда, включая и твоего друга Шекспира.
МЭРИ. Мастер Шекспир мне, как отец.
УИЛКИНС. Видишь ли, отцы бывают разные. И ты это знаешь, так? Твой вот отвратительный тип. Ох, не зря говорят, помяни дьявола… Вон идет наш великий.
(Появляется ШЕКСПИР).
МЭРИ. Добрый вечер, мастер Шекспир. Надеюсь, этим вечером вы чувствуете себя хорошо.
ШЕКСПИР. Чтобы все стало хорошо, дорогая, достаточно увидеть тебя.
МЭРИ. Принести вам что-нибудь поесть?
ШЕКСПИР. Что-нибудь выпить. Сегодня, думаю, больше ничего не потребуется.
МЭРИ. Вам обязательно нужно что-нибудь съесть. У нас остался отличный кусок ростбифа. Для вас я его погрею с подливой.
ШЕКСПИР. Ты заботишься обо мне больше, чем я того заслуживаю.
МЭРИ. Кто-то же должен.
(Уходит. Мужчины провожают ее взглядами).
УИЛКИНС. Красавица, не правда ли?
ШЕКСПИР. Под этой внешностью печальное дитя. Другим она приносит счастье, но сама несчастна.
УИЛКИНС. Если пытаться понять женщину, станешь безумнее, чем она сама. (ШЕКСПИР садится, достает рукопись, кладет на стол). Значит, ты прочитал?
ШЕКСПИР. Да. Я прочитал.
УИЛКИНС. И? Что думаешь?
ШЕКСПИР. Ты действительно это написал?
УИЛКИНС. В смысле? Ты думаешь, пьеса хороша?
ШЕКСПИР. Я не сказал, что пьеса хороша. Я только спросил, ты ли ее написал.
УИЛКИНС. Тут же написано, Джордж Уилкинс. Я – Джордж Уилкинс. Тебе этого недостаточно? Да и какая тебе разница, кто это написал. Вопрос в том, будем мы работать над пьесой вместе или нет?
ШЕКСПИР. Нет. Определенно, нет.
УИЛКИНС. Так ты думаешь, пьеса нехороша?
ШЕКСПИР. Я этого не говорил.
УИЛКИНС. И все-таки, пьеса хороша или нет?
ШЕКСПИР. Нет.
УИЛКИНС. Она нехороша?
ШЕКСПИР. Написана пьеса не очень. Не так, чтобы совсем плохо, но и нехорошо. Самое большее, приемлемо. Но я бы не сдавался. В пьесе что-то есть.
УИЛКИНС. Что? Что в ней есть?
ШЕКСПИР. Я не знаю. Что-то.
УИЛКИНС. Как ты можешь говорить, что в пьесе что-то есть, если не знаешь, что именно?
ШЕКСПИР. Это просто чувство, которое возникает, когда я читаю пьесу. Как мужчина может сказать, почему желает одну женщину, а не другую? Он это просто знает.
УИЛКИНС. Я не знаю. Я не знаю, хороша пьеса или нет. Никогда не могу сказать. Поэтому я спрашиваю тебя. Что в ней такого? Что заставляет тебя чувствовать то самое, что ты чувствуешь, когда желаешь женщину?
ШЕКСПИР. Она не заставляет меня чувствовать то самое, что я чувствую, когда желаю женщину.
УИЛКИНС. Ты только-только сказал, что заставляет.
ШЕКСПИР. Я сказал, что в пьесе что-то есть.
УИЛКИНС. Итак, что-то тебя зацепило? Что именно? Дай понять, на что обратить внимание.
ШЕКСПИР. Дочери.
УИЛКИНС. А что в них такого?
ШЕКСПИР. Дочь Антиоха, которая совокупляется со своим отцом. Дочь Симонида, который разыгрывает с ней жестокие игры, прежде чем отдать Периклу. Дочь Клеона и Дионизы, которая не сделала ничего, чтобы заслужить столь печальную судьбу. И его дочь, которая в итоге попадает в бордель. Четыре дочери. Все потерянные.
УИЛКИНС. И что? Это история. Они все из истории, которую я заимствовал. Что не так? Их слишком много? Мне следует избавиться от одной?
ШЕКСПИР. У тебя есть дочери?
УИЛКИНС. Я не знаю. Какая разница? К чему ты клонишь?
ШЕКСПИР. У меня есть дочери.
УИЛКИНС. И что?
ШЕКСПИР. Наличие дочерей приводит мужчину к безумию и отчаянию быстрее, чем что бы то ни было. За исключением, возможно, утраты ребенка. Но все дети потерянные. Все потеряно. Мне надо идти.
(Приподнимается. УИЛКИНС его останавливает).
УИЛКИНС. Если в пьесе что-то есть, почему ты не хочешь стать соавтором? Считаешь, что слишком хорош, чтобы работать со мной? Потому что, если говорить прямо, ты такой же дешевый наемный писака.
ШЕКСПИР. Мне это известно.
УИЛКИНС. Ты так говоришь, но смотришь на меня свысока. Думаешь, что лучше, чем я.
ШЕКСПИР. Меня. Лучше меня. А теперь извини, мне действительно нужно отлить.
УИЛКИНС. Я знаю, о твоих чувствах к этой девушке. На твоем лице все написано, когда ты смотришь на нее.
ШЕКСПИР. Не понимаю, причем здесь это.
УИЛКИНС. Обычно сердце у меня доброе. Но эта красотка и ее скудоумный муж задолжали мне аренду комнаты за два месяца. Я имел полное право вышвырнуть их на улицу. Но не вышвырнул. По-доброму относился к девушке и этому болвану, который пялит ее. Все время, пока они живут наверху, я ее и пальцем не тронул.
ШЕКСПИР. Что ты пытаешься мне сказать?
УИЛКИНС. Только то, что я ее и пальцем не тронул. (Пауза