Уже у входа в отделении полиции они остановились, и Гуннар бережно взял Мэрту под руку. Он чувствовал, как она дрожала под коричневым шерстяным пальто, слишком теплым для такой погоды. Была уже настоящая весна, и воздух успел основательно прогреться, но пожилых супругов совершенно не заботило, во что они одеты. Гложущее беспокойство, невыносимое ощущение того, что что-то идет не так, заглушало все остальные мысли и чувства.
– В любом случае это не помешает, – заметил Гунар.
Мэрта как будто все еще сомневалась, но муж мягко потянул ее к двери. Он знал, что она думает. После шестидесяти лет совместной жизни Гуннар безошибочно узнавал и этот страусиный инстинкт сунуть голову в песок, и то, как Мэрта пыталась его сейчас в себе побороть. Ничего ведь не случилось, пока они об этом не знают. Гуннар никак не мог с этим согласиться. Он звонил, искал и сутками напролет караулил у телефона. Вспоминал имена, которые она упоминала вскользь, и выходил на людей, с которыми она, быть может, не была даже знакома. Он никогда не придавал им значения, и вот теперь радовался, что они отложились в памяти. Но ее нигде не было. А между тем приближалась Пасха – праздник, который они всегда отмечали вместе…
Гуннар был священником вот уже сорок лет, и чем становился старше, тем реже разговаривал с Господом. Не то чтобы его вера пошатнулась, совсем наоборот. Она порядком окрепла с тех пор, как он, молодой и восторженный, впервые надел сутану. Просто Гуннар научился воспринимать Господа как должное, и теперь ему не нужно было ничего делать, чтобы ощущать Его постоянное присутствие. Быть может, в этом и выражалась гордыня, за которую Гуннару было суждено понести наказание. Этого он не знал. Знал только, что однажды лодка вернулась без нее, – и с тех самых пор не переставал молиться.
– Простите, – начал он, осторожно приблизившись к окошку регистрационной стойки.
За стеклом сидела молодая женщина с приветливыми глазами. От ее улыбки сразу потеплело на сердце. Гуннар умел радоваться радостью других и сам старался распространять вокруг себя как можно больше радости, как дома, так и во время службы.
Но сегодня в его груди не было места ни радости, ни даже надежде. Хотя Мэрта все еще надеялась, и в глубине души Гуннар не мечтал ни о чем другом, как только о том, чтобы на этот раз она оказалась права. Но он слишком хорошо знал эту тишину, которая словно схлопывалась вокруг, когда Гуннар в отчаянии возносил очередную молитву. Он больше не ощущал присутствия Господа, как ни старался. Ничего, кроме пустоты.
– Мы хотим заявить о пропаже человека, – начал Гуннар, привлекая к окошку Мэрту, чтобы женщина за стеклом видела и ее тоже.
– Кто этот человек, о пропаже которого вы хотите заявить? – Улыбка на лице женщины сменилась выражением теплого участия.
«Она ведь ко всему привыкла на этой работе», – подумал Гуннар. Эта женщина, каждый день принимавшая такие заявления, просто не могла чувствовать глубину их отчаяния и, быть может, даже не воспринимала их горе всерьез.
Не снимая перчатки, Мэрта достала из сумочки фотографию и просунула в щель под стеклом. Этот снимок они выбирали вместе. Его сделал Гуннар в парке возле их дома в уппланском Весбю, на карусели. Она сидела с мальчиком на руках на деревянной лошади. Это был счастливый день. Ее глаза светились, и не только от солнца. В них отражалось то, что Гуннар называл божественным светом. Она никогда не была верующей – во всяком случае, не так, как он и Мэрта. Разве по-детски радовалась Рождеству и Пасхе, их совместным семейным праздникам. Но с детства любила, когда Гуннар говорил про божественный свет внутри ее. Гуннар надеялся, что женщина за стеклом тоже это разглядит. Поскольку тот, кто несет в себе божественный свет и вдобавок держит на руках такого мальчика, не может исчезнуть добровольно.
– Это наши внучка и правнук, – пояснил Гуннар. – Пару недель тому назад она собиралась на морскую прогулку, да вот так и не вернулась. А на днях мы узнали, что даже и не отправлялась. Исчезла около месяца тому назад. Линус, ее сын, все это время жил у нас. Он скучает по маме.
– У вас есть основания подозревать, что она могла исчезнуть по собственной воле? – спросила женщина.
Теперь, когда у нее между бровей залегла глубокая морщинка, сомнения Гуннара развеялись окончательно. Слава богу, она воспринимала их всерьез.
– Наверное, нам стоило бы поговорить с кем-нибудь из полицейских, – робко предложила Мэрта и покачнулась.
Гуннар инстинктивно подхватил жену под руку. Давление плюс стресс – не самая подходящая компания для игр.
Следующие несколько минут супруги ждали, а женщина разглядывала фотографию. Наконец она кивнула.
– Вам непременно нужно поговорить с кем-нибудь из полицейских. Сейчас я им позвоню. Как зовут вашу внучку?
– Тува, – ответил Гунар. – Ее зовут Тува.
По крайней мере, выглядел он не слишком брутально. Винсент остался доволен. Для его шоу очень важно, чтобы публика могла расслабиться. Даже более того, ему нужна вменяемая публика. Уверенная в себе, с чувством юмора. И гора мускулов со сложенными на груди руками на краю сцены меньше всего этому способствует. Хотя Умберто вряд ли имел возможность выбирать.
Винсент поздоровался с охранником, которого звали Ула.
– Она объявляется, когда я ухожу со сцены, – объяснил он. – Сам не понимаю, как это у нее получается, но она оказывается на сцене, уже когда опускают занавес. И потом проникает ко мне за кулисы.
– И чего она хочет? – спросил Ула.
Винсент пожал плечами, поднялся на сцену и занялся проверкой реквизита для сегодняшнего шоу.
– Я никогда с ней не разговаривал, – ответил он. – Работникам сцены ни разу не удавалось ее остановить. Они не заметили в ней никакой угрозы, но это ведь ничего не значит. Эта женщина ведет себя на редкость целеустремленно. На прошлой неделе я выступал в театре, где был установлен железный занавес, и ей все равно удалось пробраться. Больше всего я опасаюсь, что она испортит что-нибудь из реквизита. Или, чего доброго, пострадает сама.
Ула поднял бровь. Винсент поправил стопку кубиков Рубика и карточную колоду с изображениями знаменитых людей.
– Да, в этом чувствуется что-то нездоровое, – заметил охранник.
– Именно поэтому вы здесь.
– И все-таки я не совсем понимаю. – Ула сложил руки на груди. – Нет, я с удовольствием буду стоять за сценой всю оставшуюся часть турне и следить за тем, чтобы никто посторонний не проник за кулисы как во время, так и после шоу. В конце концов, это моя работа. Но если она так хочет с вами встретиться, почему бы ей не пройти к служебному входу и не подождать вас там? Рано или поздно вы объявитесь…
Винсенту не нравилась эта привычка складывать руки на груди. Во‐первых, эта поза с головой выдавала в Уле охранника. Но, кроме того, есть результаты исследований, и они недвусмысленно подтверждают, что люди со скрещенными на груди руками хуже воспринимают информацию. Человек автоматически замыкается на себе и закрывается от внешнего мира. Неужели Ула этого не понимает?
– Будьте добры, возьмите это в руку. – Винсент протянул охраннику колоду карт. Это был единственный способ заставить Улу сменить позу. – Вот и у меня возник такой же вопрос, – продолжал он. – Почему бы ей не подождать меня на выходе? Единственный ответ, который приходит мне в голову, состоит в том, что ее поведение по большей части нерационально. Хотя одна и та же схема повторяется из раза в раз. Она смотрит одно и то же шоу – сегодня, наверное, будет десятый раз. И после выступления испытывает импульс подняться на сцену, которому в точности следует. Она не планировала вести себя так с самого начала, но теперь просто не может остановиться. Каждый раз ей приходит в голову безумная мысль, что, возможно, именно на этот раз все получится.
Винсент серьезно посмотрел на Улу.
– Само определение безумия основывается на том, что человек совершает те же самые действия, ожидая от них другого результата. И сам я не могу объяснить это ни чем иным, кроме как… проблемами с психикой. И потом, на днях я получил вот это…
Винсент достал из кармана сложенные листки бумаги.
– Письмо? – удивился Ула. – Не знал, что люди до сих пор пишут такие.
– Сейчас этим занимаются разве старики, – объяснил Винсент, – но здесь другой случай…
Он развернул первый листок до середины и протянул Уле. Эмоциональность содержания плохо вязалась с аккуратным, почти каллиграфическим почерком.
«Я видела тебя в утренних новостях, – прочитал Ула. – Ты был там с Йенни и Стеффо и, как всегда, посылал мне отчетливые сигналы. Почему я не замечала их раньше? Ты прав, я и ты – мы созданы друг для друга…»
– О‐о‐о… – протянул охранник и покачал головой.
– До сих пор это не более чем сбитая с толку женщина, которая проецирует свои потребности на то, что видит по телевизору. Не такая уж редкость в наше время, когда люди принимают героев телешоу, даже вымышленных персонажей фильмов за своих настоящих друзей. С тех пор как в моду вошли бесконечные сериалы, которые зрители глотают сезон за сезоном, такое случается сплошь и рядом. Наш мозг просто не создан для того, чтобы отличать художественную реальность от жизни. А в случае эмоциональной подавленности такие односторонние отношения могут стать жизненно важными. Или же, как в случае автора этого письма, восприниматься как взаимные.
– То есть вы считаете, что это написала она?
– Честно говоря, не знаю. Если б дело ограничивалось только этим письмом, я не стал бы так беспокоиться. Но есть еще одно, и оно написано той же рукой. Одно письмо еще можно списать на временное помрачение рассудка, два – это уже план. Но вы еще не дочитали и это. Вот здесь то, после чего я стал плохо спать.
Винсент развернул оставшуюся часть письма. Ула выпучил глаза.
«…но после той передачи тебя больше не было в утренних новостях. Разлука так затянулась, что я могу объяснить это лишь твоим сознательным намерением. Ты нарочно повернулся ко мне спиной именно тогда, когда я поняла, что мы – одно. И терпеть этого я не стану…»
– Непонятно, что она имеет здесь в виду. – Ула ткнул пальцем в последнее предложение.
– Или насколько серьезно ее намерение, – подхватил Винсент. – Я, конечно, не бог весть какая звезда и действительно не представляю себе реальные масштабы опасности. Но я не хочу встречаться с этой женщиной. И еще меньше – оставлять ее один на один с реквизитом, когда меня нет на сцене.
Ула положил карты на место.
– Думаю, вы преувеличиваете опасность, – сказал он. – Иногда люди ведут себя очень странно. Я охранял «Саннекс»[13], когда они играли на танцевальном вечере. Вот где были фанаты! Ваша сталкерша – просто голубь в сравнении с ними.
– Бросай все и марш в комнату совещаний.
Рубен успел заметить в приоткрывшейся двери голову Юлии, которая исчезла, прежде чем он успел отреагировать, и вернулся к тексту на мониторе.
«Малин, вчерашняя встреча стала для меня приятной неожиданностью. Но сейчас я отбываю на секретное задание за границу, где пробуду не меньше шести месяцев. Объявлюсь сразу, как только вернусь…»
Вот так, пусть помучается, потом будет сговорчивее. Не стоит сразу раскрывать им объятия. Этот прием срабатывал у него безотказно. А если в конце добавить, что он может не вернуться вообще…
– Рубен! – позвала Юлия уже из коридора.
Рубен вздохнул и стер все, что было на мониторе. Иногда не отвечать совсем – лучшая стратегия.
В комнате для совещаний его уже ждали Мина, Кристер и Юлия. Педер, как всегда, спал за столом в углу. Щеки Юлии горели, словно она только что пробежала стометровку. Хотя, похоже, именно это она и сделала. Но фантазия Рубена не слышала доводов рассудка и продолжала работать в своем направлении. Он уже видел румянец на этих щеках при совсем других обстоятельствах. Тогда юбка на Юлии была гораздо короче, и Рубен лежал под Юлией, обхватив руками ее бедра. Он сел, не сводя с Юлии счастливого взгляда, который она совершенно игнорировала.
Рубен спрашивал себя, по какому случаю подняли тревогу. Последнее внеочередное совещание проводилось всего час назад, когда Мина проинформировала группу об эксгумации тела Агнес Сеси.
– Теперь нам известно, кто был в ящике с мечами, – объявила Юлия, встав во главе стола. – Тува Бенгтсон, двадцати пяти лет, проживавшая в Хегерстене. Ближайшие родственники – дедушка с бабушкой и трехлетний сын Линус. Родителей у нее нет, и давно, – добавила Юлия в ответ на удивленно поднятую бровь Кристера. – У нас только что были ее дедушка с бабушкой по материнской линии, и они утверждают, что бывший гражданский муж Тувы последние три года живет в Лондоне. Разумеется, мы все проверим и перепроверим. У нас пока нет контактов ее друзей, но Тува работала в кафе «Фаб Фика» в Хорнстюлле вместе с неким Даниэлем – пока, опять-таки, без фамилии.
– Я немедленно отправляюсь в это кафе, – заявила Мина, прежде чем Рубен успел открыть рот.
Юлия задумчиво поджала губы. Она стояла, опершись руками о стол, и Рубен не мог не отметить про себя, каким симпатично округлым становится ее зад, когда она чуть наклоняется вперед. Он попытался даже определить фасон трусов, но ничего подобного сквозь джинсовую ткань не просматривалось. Наверняка стринги, и Рубена совсем не удивило бы, если б Юлия надела их ради него.
– Ты уверена? – Она повернулась к Мине. – Ты на многое способна, но контакты с новыми людьми – не самая сильная твоя сторона, ты согласна? Тебе придется разговаривать с теми, кто еще не знает о смерти Тувы, и после тебя у них не должно возникнуть на этот счет никаких подозрений.
– Не говори так, Юлия. – Рубен откинулся на спинку стула, заведя руки за голову. – Мина достаточно сдержанна и тактична. Но в кафе поеду я. Передо мной кто угодно откроется, ты же знаешь. – Он многозначительно посмотрел на начальницу.
– Хорошо, Рубен, ты меня убедил, – сказала Юлия. – Едет Мина.
Та кивнула, встала и быстро вышла из комнаты.
– Вы двое, – Юлия показала на Кристера и Рубена, которые тоже встали, – собираете информацию о Туве Бенгтсон. Идентификационный номер и другие персональные данные там же, где обычно.
Рубен собрался идти, но Юлия остановила его, схватив за руку, и подождала, пока Кристер выйдет в коридор.
– Рубен, – тихо сказала она, – я знаю, что ты считаешь себя подарком для каждой женщины. Но может получиться так, что фраза «работать из дома» будет иметь для тебя совершенно новое значение. Если, конечно, у тебя вообще будет какая-нибудь работа. Ты уже использовал все свои шансы, и эта группа может стать для тебя последней. Не думаю, что шведская полиция сможет предложить тебе еще какой-нибудь курс на тему гендерного равенства.
Юлия отпустила его руку и первой вышла в коридор. Рубен смотрел ей вслед. Внезапно у него отпало всякое желание любоваться ее задом. Агрессивные женщины чертовски несексуальны.
Чтобы добраться до Хорнстюлля от здания полиции на Кунгсхольмене, Мине всего-то нужно было перейти мост Вестербрун. Тем не менее она взяла машину. За мостом справа сразу увидела кафе «Фаб Фика». Отражающееся от оконных стекол солнце мешало разглядеть, кто был внутри. Но Мина не остановилась, а поехала дальше, в сторону площади Гулльмарсплан, где должна была забрать Винсента.
Она позвонила менталисту сразу после совещания, потому что не хотела ехать к Даниэлю одна. И пусть коллеги думают, что хотят. Винсент был идеальным подспорьем, потому что видел то, что ускользало от внимания других. При любом опросе полезно иметь рядом такого наблюдателя. Рубена Мина плохо представляла себе в этой роли. Не говоря о том, что с Винсентом было гораздо интереснее.
Она остановилась возле площади – и сразу увидела его. Черная куртка и такого же цвета поло, коричневые ботинки – Винсент не мог подобрать более удачный костюм, если только хотел, чтобы в нем за версту узнавали менталиста. Ну или полицейского по меньшей мере. Мина мысленно улыбнулась. Да, именно так и выглядят в сериалах детективы при исполнении. Как бы намекнуть ему потактичней, чтобы переключил канал? Но тут он увидел ее и заулыбался.
– А тот парень, к которому мы едем, – начал Винсент, садясь в машину, – он что, подозреваемый?
– И тебе доброе утро, Винсент, – отозвалась Мина и сделала удивленные глаза. – Как себя чувствуешь? Всё в порядке?
Во время последнего разговора по телефону они сами не заметили, как перешли на ты.
Менталист смутился и наморщил лоб.
– Прости, – ответил он. – Разумеется, мне хотелось бы знать, как ты себя чувствуешь. Но ты была так воодушевлена, когда приглашала меня на эту встречу… А энтузиазм – штука заразительная. В общем, конечно… привет, Мина! Доброе утро.
– Привет, Винсент!
От площади повернули обратно к Сёдермальму. Винсент услышал, как странно заскрипело под ним сиденье.
– Ты что… кладешь на них пластик? – удивился он.
– Так можно убивать людей, не оставляя следов, – объяснила Мина. – Думаешь, зачем я тебя туда посадила?
Винсент рассмеялся и сосредоточился на дороге.
– Прости, – повторил он, – но что полезного ты рассчитываешь услышать от этого напарника Тувы?
– Ну… о самой Туве, боюсь, меньше всего. В этом плане родственники, друзья и коллеги – самый ненадежный источник информации. Весь мой опыт работы в полиции показывает, как на удивление мало мы знаем о жизни людей, которые живут рядом с нами… Ну или жили. Слишком часто такие свидетельства противоречат тому, что мы видим в домах жертв.
– А что вы обычно видите в домах?
Винсент схватился за подлокотник сиденья, когда Мина меняла полосу движения на мосту Гюлльмарсбрун.
– Ну… если, скажем, в холодильнике недостаточно продуктов, это может означать, что человек регулярно посещал кафе или рестораны. Где, помимо прочего, имел возможность кого-нибудь видеть… убийцу, к примеру. А если присмотреться к тому, каких именно продуктов не хватает в холодильнике, можно определить, в какое время суток жертва посещала заведения… ну то есть завтракала она там или обедала. Это важно прочувствовать, понимаешь? К примеру, музыкальные инструменты или незаконченные картины свидетельствуют о хобби. Если Тува и Агнес посещали один и тот же клуб, то они могли встречаться там с убийцей. Сексуальные штучки – тоже хороший индикатор.