– Да, сняла, баб Валя. Сейчас вспоминаю всё, как в тумане. Будто не я вовсе была, когда это делала, как наваждение какое-то. Вернуть бы время вспять, да что там уже говорить… – На её глазах проступили слёзы. – Гормоны у меня бушуют – буду плакать много, не обращайте внимания.
– Слезы чистят душу, вымывая из неё всё нехорошее своим потоком. Плакать полезно, вся грязь уходит, – сказала бабушка, погладив пухлую руку Ольги.
– Я весь день тогда думала о том, что сама рассказала вам. Однако смелости снять приворот не хватило. Тем вечером Максим пришёл домой очень пьяный и залепил мне с порога пощечину. Я пыталась укрыться от побоев, но он настигал меня снова и снова. Я закрылась в ванной, через мгновение услыхав, как захлопнулась входная дверь. Умываясь слезами, я боялась, что он вернётся до рассвета и просто убьёт меня. Я продолжила сидеть в ванной, как примерно час спустя, он вернулся. Услышав это, я приблизилась к двери и прислушалась. Было тихо, как вдруг что-то надо мной громыхнуло, а на голову посыпались щепки. Я упала на пол и подняла взор – в двери торчал топор. В ужасе я отползла к ванной и принялась кричать. Не знаю, слышал ли кто тот короткий звук, что мне удалось произвести на свет, но уже через секунду горло запершило, и мой голос, ровно как в ту первую ночь, пропал.
Ольга коснулась шеи и, помолчав, продолжила:
– Он все рубил и рубил… И что было, если бы он её прорубил, один Бог знает. Но на пятом разе он остановился. «Одумался», воодушевилась я, когда услышала бег босых ног по коридору. Голые подошвы шлепали по воде, а потом… – женщина закрыла лицо руками, словно не верила сама себе.
– Что? – не моргая тихо произнесла бабушка.
– А потом я услышала её смех. Такой задорный. Такой ясный. Я чуть не свихнулась тогда, баб Валя. Он пошел за ней. А я всё сидела, тело моё холодело от ужаса. Не шевелясь я просидела так до утра, пока в прорубленные расселины не пробился дневной свет. Только тогда я решилась выйти. Я отщелкнула засов и выглянула в коридор. В доме никого не было, но когда я взглянула на пол, у меня помутнел рассудок. Все доски были усеяны следами босых ног, выпачканных в грязи и болотной тине. Это не были следы Максима, нет. Тонкие женские ноги, это могли быть только Настины отпечатки. Ноги покойницы прошлись по моему дому. Не находя подобному вменяемого объяснения, я быстро проскочила в другую комнату. Но от увиденного закружилась голова и потемнело в глазах. Предо мной предстала необъяснимая картина, что по сей день является в кошмарах: стены дома, дверные косяки, шторы и потолок были усыпаны отпечатками женских рук. Кое-где по ним можно было предположить, что ночная гостья цеплялась за шторы, застывала, словно ящерица, под потолком, а затем, невиданной силой прибитая к нему, она ползала на коленях, оставляя за собой жуткие следы от грязной ночной рубашки. Сказать, что мне стало страшно – не сказать ничего!
– Да… Ну, и дела… – протянула ведунья. – А Максим что?
– Разумеется, меня мучил вопрос, где и с кем он. В каком он состоянии и на что способен. Но хочу признаться, что спасение собственной жизни беспокоило меня тогда намного больше. Пожалуй, я впервые поняла, что не имею настоящих чувств к своему супругу. Я не могла продолжать любить его алкоголиком и сумасшедшим. Более того, в тот день меня совсем не беспокоила его судьба. Я решила, что если он не может оставаться прежним, – она замолчала, разглядывая скатерть, – то нам с ним не по пути.
Ольга провела растопыренной ладонью по столу, сметая в край небольшие хлебные крошки так, будто пыталась очистить свою собственную жизнь от ошибок прошлого.
– Я быстро собралась и отправилась в город снимать приворот, – не дождавшись от бабушки реакции, продолжила она. – Сделавшая этот чёртов приворот колдунья весьма удивилась моей просьбе, сказав, что её рецепты очень качественные, работают долго и верно. Мне не хотелось рассказывать всех подробностей ночи, и я быстро перевела тему, сказав, что просто осталась недовольна браком. Она назначила тройную цену, а когда я согласилась, странно улыбнулась. Ведьма вытащила из старинной лакированной мебели какие-то листки бумаги и снова посмотрела мне в глаза, словно желая убедиться в моём решении. Эти неровные листки были обожжённые огнём со всех сторон, а посреди их виднелись растекшиеся тёмные капли. По всей видимости, это были капли крови. Она написала на одном из таких листков моё имя и какие-то знаки под ним. В следующее мгновение я снова увидела, как в её руке сверкнула огромная игла. Она сделала жест, прося протянуть ей указательный палец. Немного замешкавшись, я все же сделала то, о чем она просит. Не моргнув глазом, она вонзила в него почерневшую иглу. Кровь быстро закапала в хрустальную вазочку, а я лишь боялась, чтобы она мне заразу какую не занесла, ну и чтобы не напрасно все это было. Затем она дала мне ручку из вороньего пера и сказала исписать весь лист сделанной ей надписью, используя вместо чернил свою собственную кровь. Когда последний знак был написан, следившая за правильностью каждой написанной буквы колдунья вырвала у меня этот лист и придала огню, что-то невнятно бормоча. Лист догорел дотла, и дело было сделано. Мы не прощались. Я отдала ей деньги и вышла за дверь.
Всю дорогу домой я думала о Максиме. Где искать его, жив он или мёртв. Я ни с кем не говорила, не искала его. Я прибралась в доме, оттерла всю грязь со стен и с потолка. Наступил вечер, а его всё не было. Где-то глубоко внутри я была уверена, что Настя забрала его. По правде говоря, я не ждала его, а ждала вестей о нем… Ровно в полночь раздался стук в дверь, и я поняла, что сейчас узнаю правду. Внутри всё сжалось. Я подошла к двери и открыла её. За ней было пусто – тишина, темнота, больше никого и ничего. Ворвавшийся на мгновение лёгкий ветерок дунул мне прямо в лицо. Я закрыла глаза. Мне показалось, что это он пришел мне сказать последнее «прощай». Вдруг мной овладела невыносимая тревога, такая сильная тоска и беспощадное чувство вины. Весь страх куда-то испарился, все мои мысли были только о том, где мой любимый, что с ним, где его искать.
Посреди ночи я вышла из дома, даже не понимая, одета ли я по погоде. Я не ощущала более ни холода, ни страха. Единственной моей мыслью было найти Максима. Вернуть живым, пусть ценой своей жизни. Эти чувства окутали диким вихрем, буквально раздирая на части. Я не могла больше думать ни о ком, как только о нем. Мысль, что больше не увижу его глаз, не обниму его плеч, колола сердце как тысячи иголок. Вскоре я обнаружила себя бежавшей по просёлочной дороге и сама не заметила, как очутилась на пороге дома свёкра и свекрови. Свет там всё ещё горел, и я заколотила в дверь. Если мой любимый человек не там, то нельзя медлить ни секунды, необходимо брать подмогу и бежать в лес на его поиски.
Наконец, мне открыли. Мать Максима смотрела хмурым взглядом, приложив к сердцу руку. Он был там, в доме родителей. Она пыталась остановить меня, но я отпихнула её и ворвалась в дом. В зале сидел свёкор, он было приподнялся с дивана, чтобы выгнать меня, но я открыла следующую комнату. Там, в свете ночной лампы лежал он. Больной и уставший от настигшего его безумия. У изголовья стояли лекарства и большая икона. «Уходи, дьявольское отродье!» – зашептала за спиной свекровь, но я не обращала внимания. Я подскочила к мужу, обняла его и вдохнула всей грудью запах его тела. Это был не просто запах человека – это был живительный бальзам для меня в ту ночь, пьянящий дурман, другая, особая магия. Я абсолютно точно осознавала, что нахожусь во власти невероятно сильных чувств, настоящей любви, которую никогда и ни к кому в своей жизни не испытывала. Мельком в этом приглушённом свете я смогла заметить, как мои волосы удлинились и обрели светлый оттенок, а пальцы утончились и поменяли форму ногтей. Однако это был странно… Странно естественно. У меня не было ни малейшего желания рассматривать себя, изучать природу перемен. Я целовала его руки. Я никогда этого не делал прежде. Её дух завладел мной – я поняла это той ночью. Максим проснулся, но всё ещё был слаб. Он смотрел на меня не отрывая глаз, как никогда прежде. В первый раз за год совместной жизни он так нежно гладил мои волосы и лицо, неистово сжимая меня в своих объятиях. Я слышала, как он плакал в мое плечо и как называл меня Настей! Всё было словно в бреду. Опьянённые чувствами, мы провели вдвоём всю ночь. И только той ночью я любила его так, как не любила никого и никогда. Именно тогда для меня более не существовал воздух, если он не был наполнен запахом любимого человека.
Я проснулась дома и не помнила, как добралась до своей кровати. Вскочив с постели, я обсмотрела свои руки и волосы, которые были прежними. Вспоминая подробности ночи, я вбежала в ванную и пристально взгляделась в свое отражение, но всё было прежним, ровно, как и мои чувства к Максиму. Однако, во мне всё же что-то изменилось. Душу наполнило разъедающее чувство вины, которое теперь казалось гораздо сильнее всех известных мне чувств. Оно физически скрутило живот, меня затошнило, и я опустилась на колени. Меня вывернуло в то утро наизнанку, так низко я себя ощущала от содеянного зла. Что говорить, это чувство продолжает пожирать меня изнутри. Более того, я не могу теперь спать по ночам. Мне каждый раз снятся сны о том, как сильно я люблю своего мужа, но любовь эта не окрыляет. Напротив – она мучительными кинжалами вонзается в моё сердце и заставляет его кровоточить. Меня посещают такие мысли и такие чувства, которых я прежде никогда не испытывала. Они наполняют всю меня, словно воздух, а затем я каким-то образом оказываюсь в чёрной воде и тону. Задыхаясь, я чувствую, как на смену воздуху приходит холодная вода. Болотная тина застревает в моём горле, лёгкие становятся тяжелее камня и тянут всё ниже и ниже. Я вижу яркие звёзды, отдаляющиеся под толщей воды. Потом зеленая муть и темнота, когда моя спина ударяется о дно того самого озера. На этом моменте я каждый раз просыпаюсь в холодном поту. Кровать обычно мокрая, а кроме душевной боли, я испытываю ещё и физическую. Болит моё изодранное горло и грудь, будто и вправду меня наполнили водой и смердящей болотной тиной. Мне остаётся лишь сидеть ночами вот здесь, на кухне, и молить Бога о своём прощении, – закончила Ольга.
***
Весь день я думала об этом рассказе. Мне было очень больно понимать, что люди могут разрушить самые великие чувства из-за своих эгоистичных желаний. Раз за разом я прокручивала в голове сюжеты различных вариантов событий и, наконец, решилась озвучить их бабушке.
– Почему Настя не пришла к тебе, увидев, что её любимый вдруг сильно изменился? Ты бы смогла рассказать ей про чёрную магию и про то, что чувства её избранника не изменились. Тогда она бы осталась жива.
– Видишь ли, не всё так просто, – вздохнула бабушка. – Девушка была в горе ущемлённой гордыни, и не видела других путей. Любовь к самой себе ослепила её. Магия подобна природному магниту – она ищет отклик в душе, к которой могла бы прикрепиться. И этот чёрный приворот на крови нашёл отклик в душах обеих женщин, а значит и утопил двоих.
– Бабушка, я не понимаю, – расстроенно пробубнила я.
Мне действительно очень хотелось понять, по каким законам работает магия, но я никак не могла взять в толк, о каком природном магните идёт речь.
– К примеру, если бы в девушке было меньше любви к самой себе, так называемого эго, и больше любви к своему избраннику, она бы приняла его выбор. Она бы доверилась судьбе и была бы спокойна, что её любимый человек счастлив; пусть не с ней, пусть с другой. При таком посыле магия бы не смогла питаться негативом, а значит, не смогла бы жить. Спустя некоторое чёрное колдовство само бы отвалилось, подобно тому как сухой кусок грязи отваливается от подошвы, если долгое время на улице нет дождя.
Стоял солнечный день, и, пройдя всего пару улиц, мы уже были у дома Ольги. Из приоткрытого окна доносились радостные восклики. Выкрашенная в зелёный цвет дверь заворожила – в свете солнца на миг она показалась яркой водной гладью озера. Нам открыли улыбчивые односельчанки и проводили в большую комнату. Там в своей деревянной кроватке лежала новорождённая. Младенца окружали счастливые родители, прародители и говорливые соседи. В пестром лоскутном одеяле виднелся розовый комочек. Бабушка пробралась к малышке и принялась непривычно для моих ушей сюсюкать. Я еле удержалась от смеха и поспешила за ней. Малышка спала, её светлый пушок волос прорывался сквозь маленький чепчик. Я посмотрела по сторонам и увидела, как отец ребёнка застыл, гладя на малышку сквозь толпу через всю комнату. Его кто-то окликнул. Он будто вышел из транса и, сделав жест, что услышал сказанное, направился к ребёнку. Максим наклонился и, не отрывая глаз, смотрел на дочку. Я никогда в жизни не видела такого взгляда, пропитанного безусловной любовью.
Время шло, и все вокруг замечали, что девочка растёт Настина копия. Не только внешность выдавали в ней первую любовь отца, но и повадки, голос – абсолютно всё принадлежало погибшей. Ольга очень любила свою дочь Надежду, но и более всех других видела в ней бывшую соперницу. Со временем на лице женщины глубоко отпечатались грусть и немой укор самой себе. Она принимала с большим терпением все капризы и претензии дочери, так же как и их безграничную любовь с Максимом. Такую же бескрайнюю и всепоглощающую, но только уже не возлюбленных, а любовь отца и дочери.
– Смерть – это не наказание, – говорила бабушка, – и уж точно не наказание умершему. Жизнь с каждодневным напоминанием о содеянном зле в глазах собственного ребёнка – вот, что есть настоящая кара…