Передонова томила тоска. Уже и карамелек не было в кармане, и это его опечалило и раздосадовало. Рутилов почти всю дорогу говорил один – продолжал выхвалять сестер. Передонов только однажды вступил в разговор. Он сердито спросил:
– У быка есть рога?
– Ну, есть, так что же из того? – сказал удивленный Рутилов.
– Ну, а я не хочу быть быком, – объяснил Передонов.
Раздосадованный Рутилов сказал:
– Ты, Ардальон Борисыч, и не будешь никогда быком, потому что ты – форменная свинья.
– Врешь! – угрюмо сказал Передонов.
– Нет, не вру и могу доказать, – злорадно сказал Рутилов.
– Докажи, – потребовал Передонов.
– Погоди, докажу, – с тем же злорадством в голосе ответил Рутилов.
Оба замолчали. Передонов пугливо ждал, и томила его злость на Рутилова. Вдруг Рутилов спросил:
– Ардальон Борисыч, а у тебя есть пятачок?
– Есть, да тебе не дам, – злобно ответил Передонов.
Рутилов захохотал.
– Коли у тебя есть пятачок, так как же ты не свинья! – крикнул он радостно.
Передонов в ужасе схватился за нос.
– Врешь, какой у меня пятачок, у меня человечья харя, – бормотал он.
Рутилов хохотал. Передонов, сердито и трусливо посматривая на Рутилова, сказал:
– Ты меня сегодня нарочно над дурманом водил, да и одурманил, чтобы с сестрами окрутить. Мало мне одной ведьмы, на трех разом венчаться!
– Чудород, да как же я-то не одурманился? – спросил Рутилов.
– Ты средство знаешь, – говорил Передонов. – Ты, может быть, через рот дышал, а в нос не пускал или слова такие говорил, а я ничего не знаю, как надо против волшебства. Я не чернокнижник. Пока не зачурался, все одурманенный стоял.
Рутилов хохотал.
– Как же ты чурался? – спрашивал он.
Но уже Передонов молчал.
– Что ты за Варвару так уцепился? – говорил Рутилов. – Ты думаешь, хорошо тебе будет, если ты через нее получишь место? Она тебя оседлает.
Это было непонятно Передонову.
«Ведь она для себя старается, – думал он. – Ей самой будет лучше, когда он будет начальником и будет получать много денег. Значит, не он ей, а она ему должна быть благодарна. Да и, во всяком случае, с нею ему удобнее, чем с кем бы то ни было другим».
Передонов привык к Варваре. Его тянуло к ней, – может быть, вследствие приятной для него привычки издеваться над нею. Другую такую ведь и на заказ бы не найти.
Было уже поздно. У Передонова в квартире горели лампы, окна ярко выделялись в уличной темноте. Вокруг чайного стола сидели гости, Грушина – она же теперь ежеденничала у Варвары, – Володин, Преполовенская, ее муж, Константин Петрович, высокий человек лет под сорок, матово-бледный, черноволосый и необычайно молчаливый. Варвара принарядилась – надела белое платье. Пили чай, беседовали. Варвару, как всегда, беспокоило, что Передонов долго не возвращался. Володин с веселым блеющим хохотом рассказал, что Передонов пошел куда-то с Рутиловым. Это увеличило Варварино беспокойство.
Наконец явились Передонов с Рутиловым. Их встретили криком, смехом, глупыми, нескромными шутками.
– Варвара, а где же водка? – сердито крикнул Передонов.
Варвара метнулась из-за стола, виновато ухмыляясь, и быстро принесла водку в большом, грубо граненном графине.
– Выпьем, – угрюмо пригласил Передонов.
– Подожди, – сказала Варвара, – Клавдюшка закуску принесет. Копа, шевелись! – крикнула она в кухню.
Но уже Передонов разливал водку по рюмкам и бормотал:
– Чего ждать, время не ждет.
Выпили и закусили пирожками с черносмородинным вареньем. У Передонова, чтобы занимать гостей, только и было в запасе, что карты да водка. Так как за карты сесть еще нельзя было – чай надо было пить, – то оставалась водка.
Меж тем принесли закуску, так что можно было и еще выпить. Клавдия, уходя, не затворила двери, и Передонов забеспокоился.
– Вечно двери настежь, – ворчал он.
Он боялся сквозняка – простудиться можно. Поэтому в квартире всегда было душно и смрадно.
Преполовенская взяла яйцо.
– Хорошие яйца, – сказала она, – где вы их достаете?
Передонов сказал:
– Это еще что – яйца, а вот в нашем имении у отца курица по два крупных яйца в день круглый год несла.
– Что ж такое, – ответила Преполовенская, – эка невидаль, нашли чем хвастать! У нас в деревне была курица, несла в день по два яйца и по ложке масла.
– Да, да, и у нас тоже, – сказал Передонов, не замечая насмешки. – Если носят другие, так и она несла. У нас выдающаяся была.
Варвара засмеялась.
– Петрушку валяют, – сказала она.
– Уши вянут, такой вздор вы несете, – сказала Грушина.
Передонов свирепо посмотрел на нее и ответил с ожесточением:
– А коли вянут, оборвать их надо.
Грушина смутилась.
– Ну, уж вы, Ардальон Борисыч, всегда такое скажете! – жалобно сказала она.
Остальные сочувственно смеялись. Володин, щуря глаза и потряхивая лбом, смешливо объяснял:
– Если у вас уши вянут, то вам их оборвать надо, а то нехорошо, коли они у вас завянут и так мотаться будут, туда-сюда, туда-сюда.
Володин показал пальцами, как будут мотаться вялые уши. Грушина прикрикнула на него:
– Ну уж вы – туда же, сами ничего придумать не умеете, на готовенькое прохаживаетесь!
Володин обиделся и сказал с достоинством:
– Я и сам могу, Марья Осиповна, а только как мы в компании приятно время проводим, то отчего же не поддержать чужую шутку! А если это вам не нравится, то как вам будет угодно, как вы к нам изволите, так и мы к вам изволим.
– Резонно, Павел Васильевич, – со смехом одобрил его Рутилов.
– Уж Павел Васильевич за себя постоит, – с лукавою усмешкою сказала Преполовенская.
Варвара отрезала кусок булки и, заслушавшись затейливых речей Володина, держала нож в руке. Острие сверкало. Передонову стало страшно: а ну как вдруг зарежет? Он крикнул:
– Варвара, положи нож!
Варвара вздрогнула.
– Чего кричишь, испугал! – сказала она и положила нож. – Ведь вы знаете, у него всё привереды, – объяснила она молчаливому Преполовенскому, видя, что он поглаживает бороду и собирается что-то сказать.
– Это бывает, – сладостным и грустным голосом заговорил Преполовенский, – у меня был один знакомый, так тот иголок боялся, все боялся, что его уколют и иголка уйдет во внутренности. И ужасно боялся, представьте, как увидит иголку…
И, раз начавши говорить, уже он не мог остановиться и все на разные лады пересказывал одно и то же, пока не перебил кто-то, заговорив о другом. Тогда он опять погрузился в молчание.
Грушина перевела разговор на эротические темы. Она рассказала, как ее ревновал покойник-муж и как она ему изменяла. Потом рассказала слышанную от столичного знакомого историю о любовнице некоего высокопоставленного лица, как она ехала по улице и встретила своего покровителя.
– Она ему и кричит: «Здравствуй, Жанчик!» Это на улице-то! – рассказывала Грушина.
– А вот я на вас донесу, – сердито сказал Передонов, – разве можно про таких знатных лиц такие глупости болтать?
Грушина испуганно залепетела:
– Да ведь я что ж, мне так рассказывали. За что купила, за то и продаю.
Передонов сердито молчал и пил чай с блюдечка, налегая на стол локтями. Он думал, что в доме будущего инспектора не подобает непочтительно говорить о вельможах. Он злился на Грушину. Еще досадовал его и был ему подозрителен Володин: что-то уж слишком часто называл он Передонова будущим инспектором. Один раз Передонов даже сказал Володину:
– Что, брат, завидно, небось! Да, вот ты не будешь инспектором, а я буду.
На это Володин, придав своему лицу внушительное выражение, возразил:
– Всякому свое, Ардальон Борисыч, – вы в своем деле специалист, а я в своем.
– А Наташка-то наша, – сообщила Варвара, – от нас прямо к жандармскому поступила.
Передонов вздрогнул, и лицо его выразило ужас.
– Врешь? – вопросительно сказал он.
– Ну вот, чего мне врать, – ответила Варвара, – хоть сам поди к нему, спроси.
Это неприятное известие подтвердила и Грушина. Передонов был ошеломлен. Наскажет, чего и не было, а жандармский на ус намотает и, пожалуй, напишет в министерство. Это скверно.
В это самое время глаза Передонова остановились на полочке над комодом. Там стояло несколько переплетенных книг: тонкие – Писарева, и потолще – «Отечественные записки». Передонов побледнел и сказал:
– Книги-то эти надо спрятать, а то донесут.
Раньше эти книги Передонов держал на виду, чтобы показать, что у него свободные мнения, хотя на самом деле он не имел ни мнений, ни даже охоты к размышлениям. И эти книги он только держал, а не читал. Давно уже не прочел он ни одной книги, – говорил, что некогда, – газет не выписывал, новости узнавал из разговоров. Впрочем, и узнавать ему нечего было, – ничто во внешнем мире его не занимало. Над подписчиками на газеты он даже издевался, как над расточителями денег и времени. Дорого, подумаешь, было для него его время!
Он пошел к полочке, бормоча:
– Уж у нас такой город – сейчас донесут. Помоги-ка, Павел Васильевич, – сказал он Володину.
Володин подошел к нему с серьезным и понимающим лицом и осторожно принимал книги, которые передавал ему Передонов. Себе взял Передонов пачку книг поменьше, Володину дал побольше и пошел в залу, а Володин – за ним.
– Куда же вы их спрячете, Ардальон Борисыч? – спросил он.
– А вот увидишь, – с обычною угрюмостью ответил Передонов.
– Что же это вы потащили, Ардальон Борисыч? – спросила Преполовенская.
– Строжайше запрещенные книги, – ответил Передонов на ходу. – Донесут, коли увидят.
В зале Передонов присел на корточки перед печкою, свалил книги на железный лист, – и Володин сделал то же, – и принялся с усилием запихивать книгу за книгою в неширокое отверстие. Володин сидел на корточках рядом с ним, немного позади, и подавал ему книги, сохраняя глубокомысленное и понимающее выражение на своем бараньем лице с выпяченными из важности губами и склоненным от избытка понимания крутым лбом. Варвара заглядывала на них через дверь. Со смехом сказала она:
– Пошел валять петрушку!
Но Грушина остановила ее:
– Ой, голубушка Варвара Дмитриевна, вы так не говорите, – за это большие неприятности могут быть, коли узнают. Особенно если учитель. Начальство страсть боится, что учителя мальчишек бунтовать научат.
Напились чаю и уселись играть в стуколку, все семеро вокруг ломберного стола в зале. Передонов играл с азартом, но плохо. Каждое двадцатое число ему приходилось уплачивать дань своим соучастникам в игре, особенно Преполовенскому; этот получал и за себя, и за жену. В выигрыше чаще всего были Преполовенские.
У них были условленные знаки – постукивание, покашливание, посредством которых они обменивались известиями о своих картах. Сегодня Передонову сразу не повезло. Он спешил отыграться, а Володин медлил сдавать и тщательно уравнивал карты.
– Павлушка, сдавай! – нетерпеливо крикнул Передонов.
Володин, чувствуя себя в игре особою, равною всем остальным, сделал значительное лицо и спросил:
– То есть как это «Павлушка»? По дружбе или как?
– По дружбе, по дружбе, – небрежно ответил Передонов, – только сдавай скорее.
– Ну, если по дружбе, то я рад, я очень рад, – говорил Володин с радостным и глупым смехом, сдавая карты, – ты хороший человек, Ардаша, и я тебя очень даже люблю. А если бы не по дружбе, то это был бы другой разговор. А если по дружбе, то я рад. Я тебе туза сдал за это, – сказал Володин и открыл козыря.
Туз, точно, оказался у Передонова, но не козырный, и подвел его под ремиз.
– Сдал! – сердито ворчал Передонов. – Туз, да не тот. Под руку говоришь. Надо было козырного, а ты что сдал? На что мне тиковый пуз?
– На что тебе тиковый пуз, у тебя свое пузо растет, – подхватил со смехом Рутилов.
Володин заблеял и захихикал:
– Будущий инспектор язычком заплетается: пуз, пуз, карапуз.
Рутилов непрерывно болтал, сплетничал, рассказывал анекдоты, иногда весьма щекотливого содержания. Чтобы подразнить Передонова, он стал уверять, что гимназисты плохо себя ведут, особенно те, которые живут на квартирах: курят, пьют водку, ухаживают за девицами. Передонов верил. И Грушина поддерживала. Ей эти рассказы доставляли особое удовольствие: она сама хотела было после смерти мужа держать у себя на квартире трех-четырех гимназистов, но директор не разрешил ей, несмотря на ходатайство Передонова – о Грушиной в городе была дурная слава. Теперь она принялась бранить хозяек тех квартир, где жили гимназисты.
– Они взятки дают директору, – заявила она.
– Хозяйки – все стервы, – убежденно сказал Володин, – вот хоть моя. У нас с нею был такой уговор, когда я комнату нанимал, что она будет давать мне вечером три стакана молока. Хорошо, месяц, другой так мне и подавали.
– И ты не опился? – спросил Рутилов со смехом.
– Зачем же опиваться! – обиженно возразил Володин. – Молоко – полезный продукт. Я и привык три стакана выпивать на ночь. Вдруг вижу, приносят мне два стакана. Это, спрашиваю, почему же? Прислуга говорит: «Анна Михайловна, говорит, просят извинить, что коровка у них, говорит, нынче мало молока дает». А мне-то что за дело! Уговор дороже денег. У них совсем коровка не даст молочка, так мне и кушать не дадут? «Ну, – я говорю, – если нет молока, то скажите Анне Михайловне, что я прошу дать мне стакан воды. Я привык кушать три стакана, мне двух стаканов мало».
– Павлушка у нас герой, – сказал Передонов. – Расскажи-ка, брат, как ты с генералом сцепился.
Володин охотно повторил рассказ. Но теперь его подняли на смех. Он обиженно выпятил нижнюю губу.
За ужином все напились допьяна, даже и женщины. Володин предложил еще попачкать стены. Все обрадовались: немедленно, еще не кончив есть, принялись за дело и неистово забавлялись. Плевали на обои, обливали их пивом, пускали в стены и в потолок бумажные стрелы, запачканные на концах маслом, лепили на потолок чертей из жеваного хлеба. Потом придумали рвать полоски из обоев на азарт – кто длиннее вытянет. На этой игре Преполовенские еще выиграли рубля полтора.
Володин проиграл. От этого проигрыша и опьянения он внезапно загрустил и стал жаловаться на свою мать. Он сделал укоризненное лицо и, толкая зачем-то вниз рукою, говорил:
– И зачем она меня родила? И что она тогда думала? Какая моя теперь жизнь! Она мне не мать, а только родительница. Потому как настоящая мать заботится о своем детище, а моя только родила меня и отдала на казенное воспитание с самых малых лет.
– Зато вы обучились, вышли в люди, – сказала Преполовенская.
Володин уставился вниз лбом, покачивал головою и говорил:
– Нет, уж какая моя жизнь, – самая последняя жизнь. И зачем она меня родила? Что она тогда думала?
Вчерашние ерлы вдруг опять припомнились Передонову. «Вот, – думал он про Володина, – на свою мать дуется, зачем она его родила, – не хочет быть Павлушкой. Видно, и в самом деле завидует. Может быть, уже и подумывает жениться на Варваре и влезть в мою шкуру», – думал Передонов и тоскливо смотрел на Володина.
Хоть бы женить его на ком-нибудь!
Ночью, в спальне, Варвара говорила Передонову:
– Ты думаешь, все эти девки, что за тобою вяжутся, молоденькие, так и хорошенькие? Они все дряни, я их всех красивее.
Она поспешно разделась и, нахально ухмыляясь, показывала Передонову свое слегка раскрашенное, стройное, красивое и гибкое тело.
Хотя Варвара шаталась от опьянения и лицо ее во всяком свежем человеке возбудило бы отвращение своим дрябло-похотливым выражением, но тело у нее было прекрасное, как тело у нежной нимфы, с приставленною к нему, силою каких-то презренных чар, головою увядающей блудницы. И это восхитительное тело для этих двух пьяных и грязных людишек являлось только источником низкого соблазна. Так это и часто бывает – и воистину в нашем веке надлежит красоте быть попранной и поруганной.
Передонов угрюмо хохотал, глядя на свою голую подругу.
Всю эту ночь ему снились дамы всех мастей, голые и гнусные.
Варвара поверила, что натирание крапивою, которое она себе сделала по совету Преполовенской, ей помогло. Ей казалось, что она сразу начала полнеть. У всех знакомых она спрашивала:
– Правда, ведь я пополнела?
И она думала, что уж теперь непременно Передонов, увидев, как она полнеет, и получив к тому же поддельное письмо, женится на ней.
Далеко не так приятны были ожидания Передонова. Уже он давно убедился, что директор ему враждебен, и на самом деле директор гимназии считал Передонова ленивым, неспособным учителем. Передонов думал, что директор приказывает ученикам его не почитать, что было, понятно, вздорною выдумкою самого Передонова. Но это вселяло в Передонова уверенность, что надо от директора защищаться. Со злости на директора он не раз начинал поносить его в старших классах. Многим гимназистам такие разговоры нравились.
Теперь, когда Передонов захотел стать инспектором, директоровы неприязненные отношения к нему являлись особенно неприятными. Положим, если княгиня захочет, то ее протекция превозможет директоровы козни. Но все же они не безопасны.
И другие были в городе люди, – как заметил в последние дни Передонов, – которые враждебны ему и хотели бы помешать его назначению на инспекторскую должность. Вот Володин: недаром он все повторяет слова «будущий инспектор». Ведь бывали же случаи, что люди присваивали себе чужое имя и жили себе в свое удовольствие. Конечно, заменить самого Передонова Володину трудненько, да ведь у дурака, такого, как Володин, могут быть самые нелепые затеи. Известно, злого человека надо всегда бояться. И еще Рутиловы, Вершина со своею Мартою, сослуживцы из зависти, – все рады ему повредить. А как повредить? Ясное дело, опорочат его в глазах у начальства, выставят человеком неблагонадежным.
Итак, у Передонова явились две заботы: доказать свою благонадежность и обезопасить себя от Володина – женить его на богатой.
И вот однажды Передонов спросил Володина:
– Хочешь, к Адаменковой барышне тебя посватаю? Или все еще по Марте скучаешь? Целый месяц утешиться не можешь?
– Что ж мне по Марте скучать! – ответил Володин. – Я ей честь честью сделал предложение, а коли ежели она не хочет, то что же мне! Я и другую найду, разве уж для меня и невест не найдется? Да этого добра везде сколько угодно.
– Да, а вот Марта натянула тебе нос, – подразнил Передонов.
– Не знаю уж, какого жениха они ждут, – обидчиво сказал Володин, – хоть бы приданое большое было, а то ведь гроши дадут. Это она в тебя, Ардальон Борисыч, втюрилась.
Передонов посоветовал:
– А я бы на твоем месте ей ворота дегтем вымазал.
Володин захихикал, но сейчас же успокоился и сказал:
– Ежели поймают, так неприятность может выйти.
– Найми кого-нибудь, зачем самому, – сказал Передонов.
– И следует, ей-богу, следует, – с одушевлением сказал Володин. – Потому как ежели она в законный брак не хочет вступать, а, между прочим, к себе в окно молодых людей пускает, то уж это что ж! Уж это значит – ни стыда, ни совести нет у человека.