Кромвель
Я смотрел на нее: она сидела рядом с этим придурком Брайсом, улыбалась и смеялась вместе с ним, пока Льюис готовился к лекции. «Хватит пялиться, идиот!» – одернул я себя и отвернулся. Но не прошло и минуты, как снова зазвенел ее смех, и мой взгляд вновь устремился к ней.
Смех у нее был нежно-розовым.
Так я и смотрел на нее, чувствуя, как в животе завязывается тугой узел. Вытащив мобильный, я нажал кнопку разблокировки и пробежал глазами появившееся на экране простое сообщение, на которое то и дело посматривал все выходные.
БОННИ: Ты в порядке?
Из-за этого простого вопроса в моей душе творилось что-то невероятное; казалось, чем больше я перечитываю смс, тем сильнее моя душа раскалывается надвое. «Ты в порядке?»
Я не видел Бонни все выходные. Она не зашла повидаться с Истоном, а тот почти все время дрых, измученный тяжким похмельем после пятничной вечеринки. Я то и дело отрывал глаза от экрана ноутбука и посматривал на дверь, каждую минуту ожидая, что Бонни вот-вот появится. Я ждал, что Истон очухается и отправится навестить сестру. Но Бонни так и не пришла, а Истон выполз из комнаты лишь однажды, купить еды.
Это к лучшему, уговаривал я себя, мне вовсе не хочется видеть ее после идиотского представления. И все же я всю ночь пролежал без сна, снова и снова перечитывая ее простое сообщение.
«Ты в порядке?»
Тогда я решил с головой уйти в работу: обновил свои миксы, хотя они и так находились в топе всех рейтингов. Мне бы радоваться, но всякий раз прослушивая их, я видел лишь пустоту в сознании. После того как я прикоснулся к инструментам, которые некогда так любил, электронная музыка казалась безжизненной.
Следовало забыть о случившемся, однако всякий раз при виде милого лица Бонни и ее густых темных волос я будто снова оказывался в той комнате и рука девушки сжимала мою руку.
Когда сегодня я вошел в класс, она попыталась заговорить со мной, но я прошел мимо, не сказав ни слова. Мне казалось, что стоит только взглянуть на нее, и я немедленно провалюсь сквозь землю.
Но потом мне все же пришлось на нее посмотреть… И я уже не мог отвести глаз.
Я откинулся на спинку сиденья и заставил себя прислушаться к негромкому голосу Льюиса – профессор объяснял, как важна смена темпа в композиции. Мне не хотелось учить эту муть.
Под конец я почувствовал, что засыпаю, и посмотрел на часы. До конца занятия оставалось десять минут. Мой телефон, лежавший на столе, завибрировал, и у меня в животе все перевернулось, когда я увидел, кто прислал мне сообщение.
БОННИ: Мы можем встретиться после занятия?
Сердце отчаянно заколотилось в груди. Я посмотрел на нее – она сидела несколькими рядами ниже, но на меня не смотрела. Идти определенно не следует. Какого лешего я ей скажу? Если она только вспомнит события той ночи, мне придется встать и спасаться бегством. О чем тут вообще говорить? Я напился, только и всего. Буду придерживаться этой версии.
Я не хотел и не мог говорить о случившемся, поэтому взял мобильный, намереваясь ответить отказом. И обнаружил, что печатаю: «АГА».
– Индивидуальные уроки начинаются на этой неделе, – сказал Льюис. Это привлекло мое внимание, и я посмотрел на преподавателя: тот указывал на стену. – Вон там висит график занятий. Заполните его, прежде чем уйдете. – Я попытался успокоить отчаянно бьющееся сердце, но при мысли о том, что сейчас придется встретиться лицом к лицу с Бонни, пульс только учащался.
Студенты бросились разбирать время. Я остался на месте и стал неторопливо собирать вещи. Бонни тоже еще сидела рядом с Брайсом.
– Давай вечером сходим попить кофе, Бонни, – донесся до меня голос Брайса.
Почему-то при мысли о том, что Бонни пойдет на свидание с этим типом, в моей груди вспыхнул огонь.
Бонни заправила за ухо прядь волос и тоже направилась к листку с расписанием. Вписав туда свое имя, она снова повернулась к Брайсу.
– Я… Я не уверена, успею ли, – запинаясь, пробормотала она.
Этот урод сцапал ее за руку, и я едва не взорвался. Бонни опустила глаза, взглянул на его пальцы, сжимающие ее руку, и я похолодел, гадая, что она станет делать.
– Ну же, Бонни. Я тебя с прошлого года уламываю.
Она посмотрела на него с улыбкой, и Брайс состроил такую слащавую мину, что мне захотелось ему врезать.
– Фаррадей, – брякнул я, не задумываясь. Бонни подняла голову и удивленно посмотрела на меня. – У меня время не казенное. Если хочешь встретиться, пошли сейчас. Не хочу смотреть, как ты его отшиваешь.
Бонни вспыхнула, а Брайс бросил на меня полный ненависти взгляд, будто хотел убить. С интересом посмотрел бы, как это у него получится. Бонни высвободила руку и проговорила слегка дрожащим голосом:
– Увидимся завтра, Брайс.
Судя по тому, как нервно Бонни на меня посмотрела, она тоже понятия не имела, что сказать о событиях пятничной ночи.
Брайс кивнул и пошел к двери, но перед этим ожег меня еще одним злобным взглядом. Урод. Бонни подошла ко мне.
– Кромвель, не обязательно так с ним разговаривать.
Я поймал себя на том, что у меня раздуваются ноздри. Мне не понравилось, что она защищает этого дебила. С какой это радости? Неужели он ей нравится?
– Ты хотела встретиться. – Я указал на папку, которую она держала в руках. На папке черным по белому было написано: «Проект по композиции». Я провел ладонью по волосам. – Он нас задерживал.
Бонни глубоко вздохнула, потом наконец посмотрела мне в лицо. В ее огромных карих глазах читалось сочувствие, и мне сразу стало неловко. Я сунул руку в карман и вытащил пачку сигарет.
– Пойду покурю. Буду снаружи.
Нахлобучив на голову наушники, я бросился к двери. Выкурил полсигареты, как вдруг ко мне подошла… Стейси? Соня? В общем, какая-то девица, с которой я в последний раз обжимался.
– Привет, Кромвель. Как жизнь?
В ее голосе явственно сквозило приглашение.
Я снова затянулся и выдохнул дым. В этот момент, как по заказу, из дверей вышла Бонни.
– Привет, Сьюзи, – поздоровалась она с девчонкой, потом посмотрела на меня: – Так мы идем?
Бонни смотрела на меня неуверенно, и внутри у меня все перевернулось.
Я поглядел на Сьюзи и пожал плечами:
– У меня планы.
Сделав последнюю затяжку, я вслед за Бонни направился к ее машине. Вероятно, мы сейчас поедем в кофейню – похоже, Бонни там чуть ли не жила. Когда дверь закрылась, я напрягся: мне не хотелось, чтобы девушка упоминала события той ночи. Я мысленно взмолился: пусть она промолчит.
Прежде чем завести машину, Бонни посмотрела в окно.
– Кромвель…
Я чуть не рявкнул на нее, чуть не велел ей убираться, как я поступал со всеми, кто осмеливался лезть мне в душу. Но потом она взглянула на меня своими карими глазами, и я увидел на ее лице сочувствие. Моя злость тут же испарилась.
– Не надо… – прошептал я, и собственный голос показался мне оглушительным. – Просто оставь это.
У Бонни подозрительно блеснули глаза, она кивнула и взялась за руль, но прежде чем завести мотор, попросила:
– Хотя бы скажи, что с тобой все в порядке. – Она не смотрела на меня. – Мне нужно знать, все ли с тобой в порядке.
Эти слова меня потрясли, потому что прозвучали так искренне, словно она действительно за меня волновалась. Дрожь в ее голосе… окружающий ореол цвета лаванды подсказывали, что Бонни и впрямь за меня переживает.
– Ага, – ответил я, и девушка заметно расслабилась.
По правде говоря, я был далеко не в порядке, но петля внутри, которая заставляла меня отталкивать людей, натянулась, и я не смог издать ни звука.
Туже всего эта удавка затягивалась, когда я находился рядом с Бонни.
Девушка улыбнулась, и петля на моем горле сразу ослабла. Пока мы выезжали с территории кампуса, Бонни молчала, и я успел немного успокоиться.
Прибыв в кофейню «Джефферсон», мы сели за тот же столик, что и в прошлый раз – похоже, это было персональное место Бонни.
Сэм, парень, который уже обслуживал нас, подошел с напитками в руках.
– Сдается мне, вам то же, что и в тот раз, – сказал он, наливая мне крепкого черного кофе.
Когда парень отошел от столика, я посмотрел на сидевшую напротив Бонни. Она пожирала меня глазами, но, заметив, что я на нее смотрю, поспешно опустила взгляд и вытащила из сумки папку. Открыв ее, девушка извлекла листок с нотной записью и положила на стол передо мной. Вид у нее стал до крайности смущенный.
– Я… Я тут размышляла над вступлением к нашему совместному произведению. Эта мелодия уже какое-то время крутится у меня в голове. – Она нервно отхлебнула кофе. – Знаю, мы еще не определили тему, но я решила показать тебе это.
Я покосился на листок, пробежался глазами по нотам, но ничего не сказал.
– Так ужасно?
Я оторвал глаза от листка. Не ужасно, просто… В этой мелодии не было ничего выдающегося. Она не пробуждала к жизни цвета. Как если бы на стене висела репродукция картины: она не плоха, но в душе ничего не переворачивается.
Я решил вообще ничего не говорить, чтобы не огорчать Бонни. С каких это пор мне страшно ее огорчить?
Я стиснул зубы и заложил руки за голову. Бонни наблюдала за мной и, кажется, затаила дыхание. Когда наши взгляды встретились, она опустила глаза и посмотрела на свое сочинение.
– Все настолько плохо?
– Не плохо.
– Но и не хорошо, – заключила девушка понимающим тоном и откинулась на спинку стула. Вид у нее был подавленный. Вот она открыла рот, определенно намереваясь что-то сказать. Я не сомневался: сейчас она заговорит о ночи пятницы. Во мне тут же начала закипать злость.
Видимо, Бонни прочитала что-то на моем лице и сказала:
– Кромвель, думаю, нам нужно подойти к Льюису и попросить подобрать нам новых партнеров. Ничего не получается.
Она взмахнула руками, как бы очерчивая разделяющее нас пространство, потом опустила глаза.
– Мы не на одной волне, когда речь заходит о музыке. – Она поводила по столу кончиком пальца. – Ты… Ты и впредь хочешь заниматься только электронной музыкой или передумал?
Я закрыл глаза и глубоко вздохнул. Просил же не касаться этой темы. Я не мог говорить об этом, черт побери.
А ведь Бонни права. Мы совершенно не подходим друг другу. У нас разные вкусы. Я ни за что не стану снова заниматься классической музыкой. И, несмотря на все это, каждая клеточка моего тела протестовала при мысли о том, что Бонни будет работать с новым партнером, например, с кем-то вроде Брайса.
– Меняться нельзя.
Бонни подалась вперед.
– Тогда помоги мне. – Она потерла лоб ладонью. Вид у нее был усталый. Наконец она тяжело вздохнула. – Спрошу еще раз: ты со своей стороны хочешь заниматься исключительно электронной музыкой?
– Да, – процедил я сквозь зубы.
Теперь в ее глазах читалось разочарование.
– Кромвель… – Бонни покачала головой. – То, как ты можешь играть… – Она протянула руку и коснулась моих пальцев. Ее ладонь была такой теплой, голос тихим, успокаивающим и грустным. – Не знаю, почему ты отказываешься, но твоя игра, которую я слышала той ночью… – Глаза девушки заблестели от слез, она прижала свободную руку к сердцу. – Твоя игра меня тронула, и очень сильно.
Сердце у меня застучало как сумасшедшее, и я никак не мог успокоиться, пока рука Бонни касалась моей руки. «Твоя игра меня тронула». Ее милое лицо осветилось робкой надеждой.
Она надеялась, что я с ней поговорю, соглашусь вместе писать классическую музыку.
Потом у меня перед глазами появилось лицо отца, и я словно покрылся ледяной коркой, как ветка дерева после бурана. От злости в кровь хлынул адреналин, я отдернул руку и перекатил во рту пирсинг, стараясь не взорваться.
– Этого не случится.
– Кромвель, почему?..
– Я сказал, этого не случится!
Бонни замерла. Я окинул взглядом кафешку – все на нас таращились. Тогда я наклонился ближе:
– Я же просил забыть о том, что ты видела, и никогда не поднимать эту тему. – Я смял в кулаке салфетку. – Почему ты не можешь сделать, как я прошу?
Я намеревался произнести это резко, чтобы напугать девушку, но вместо этого мой голос сорвался и прозвучал почти жалобно.
– Потому что я еще никогда не видела такого талантливого человека, Кромвель.
Каждое ее слово, сказанное мягким, тихим голосом, ранило меня, подобно пуле, и под этими ударами стена, за которой я прятался, затрещала.
– Забей, – посоветовал я девушке. Невидимая петля, сжимающая мое горло, затянулась туже.
Рядом со столиком кто-то деликатно прокашлялся, нарушая повисшее напряжение. Закипая от злости, я заставил себя отвести взгляд от Бонни, а Сэм, этот мерзавец с кофейником, спросил:
– Все в порядке, Бонни?
– Ага, – ответила она и улыбнулась.
Внутри все снова перевернулось. На моих глазах она улыбалась уже второй раз за день, и снова не мне.
Эта мелочь донимала меня сильнее, чем следовало бы.
Я чувствовал на себе взгляд Сэма.
– Идешь на концерт в эти выходные? – спросил он.
– Ага, – ответила Бонни. – А ты?
– Буду работать. О, пока не забыл: Харви хотел с тобой поговорить.
Бонни встала и направилась следом за Сэмом. И кто такой этот Харви, скажите на милость? Я допил кофе и посмотрел на лист с нотами, глядевший на меня со столешницы. Мои пальцы сами собой постукивали по столу, пока я читал мелодию Бонни. Оглядевшись, я увидел, что девушка стоит у входа в служебное помещение и с кем-то разговаривает. Некоторое время я боролся с желанием схватить ручку и внести правки, и в конце концов это желание победило. Я вычеркнул часть нот, заменив их другими, которые звучали лучше.
Закончив, я пробежал глазами написанное и вскочил с места. Сердце так и частило. Не следовало мне прикасаться к нотам, но я просто должен был записать возникшую в голове мелодию.
Нужно было уходить, а этот листок скомкать и выбросить в мусорку.
– Дерьмо! – прошипел я, уже выбежав за дверь. Листок остался лежать на столе, я забыл его взять. Посмотрел по сторонам, решая, куда пойти, но тут мне пришла эсэмэска.
СЬЮЗИ: Ты неподалеку? Моя соседка по комнате свалила на весь день.
Поглядев в окно кафе, я увидел, как Бонни возвращается к столу, берет листок с исправленной нотной записью и впивается в него взглядом. У меня перехватило дыхание. Девушка прижала руку к груди, а я сжал кулак. Наконец она подняла голову и оглядела кафе: определенно искала меня. Участился пульс, меня так и подмывало вернуться в кофейню и работать вместе с Бонни, показать ей, на что вдохновила меня ее музыка. Я показал бы ей, как можно продолжить начатый ей отрывок, мы обсудили бы, какие музыкальные инструменты можно использовать, чтобы исполнить эту мелодию. Я показал бы ей, как я дирижирую.
Однако невидимая удавка на шее, та, что всегда управляла мною и запрещала делиться своими чувствами с другими людьми, туго затянулась, и я не сдвинулся с места. Вся моя злость так и осталась кипеть в душе.
Телефон снова завибрировал.
СЬЮЗИ: ???
Я снова посмотрел на Бонни, на ее красивое лицо. Девушка прикипела взглядом к нотам. Именно она пошатнула стены, которые я тщательно возводил вокруг себя на протяжении последних трех лет.
Следовало прекратить все это, потому что если они рухнут, я могу не справиться с тем, что хлынет наружу.
Я: Дай мне пятнадцать минут.
Я опустил телефон в карман и, постаравшись выбросить все случившееся из головы, отправился обратно в кампус, пока Бонни снова меня не нашла. Я изо всех сил старался погрузиться в привычное оцепенение и выбросить девушку из головы, но, не пройдя и нескольких метров, увидел на фонарном столбе плакат, сообщавший, что в эти выходные в парке состоится концерт. Филармония Южной Каролины. Я моментально ощутил страстное желание сходить на это выступление и стиснул зубы.
Бонни наверняка будет там – это веская причина, чтобы обойти парк стороной. Нужно держать эту девушку на расстоянии, хватит и того, что мы вынуждены вместе работать над проектом. Она видела достаточно и знает слишком много моих тайн.
Нужно просто вернуться к моим миксам и укрыться за высокими стенами, куда никто посторонний не проникнет.
Вот что мне нужно сделать.
– Вы не записались.
Я сидел в кабинете Льюиса. В углу стоял рояль, на стене висела старинная скрипка – лакированная поверхность вся в трещинах, струнодержатель явно очень хрупкий. На подставке стояла гитара, а рядом, у дальней стены, на боку лежала виолончель.
Все эти предметы напоминали мне о доме, так что я отвел глаза и стал рассматривать фотографию, на которой Льюис дирижировал оркестром. А ведь он начал свою музыкальную карьеру совсем молодым, понял я вдруг. Интересно, он всегда любил музыку, как и я когда-то, дышал ею одной?
– Кромвель, – сказал профессор.
Его голос вывел меня из задумчивости.
– Мне не нужны персональные уроки.
На щеке преподавателя дернулся мускул, он облокотился о стол.
– Кромвель, я знаю, вы уже какое-то время занимаетесь исключительно электронной музыкой. Если хотите сосредоточиться лишь на ней – ладно. Мы сфокусируемся в этом направлении.
– Собираетесь учить меня электронной танцевальной музыке?
Льюис взглянул на меня с прищуром.
– Нет, но я знаю музыку и могу объяснить вам, какие приемы в ней действуют, а какие – нет. – Он помолчал, оценивающе глядя на меня. – Либо мы можем работать с вашими старыми сильными сторонами. – Он указал на инструменты. – Фортепиано. Скрипка. – Он издал короткий смешок. – Да с чем угодно.
– Нет, спасибо, – пробормотал я и поглядел на часы. До начала выходных оставалось всего ничего. По окончании этой встречи меня ждет бутылка «Джек Дэниелс». Неделя выдалась непростая, и я собирался как следует оторваться, напиться и отрубиться.
– Вы по-прежнему пишете музыку?
Я заложил руки за голову.
– Не-а.
Льюис склонил голову набок:
– Я вам не верю.
Я весь напрягся и огрызнулся:
– Верьте, во что хотите.
– Я имел в виду, что, на мой взгляд, вы не смогли бы перестать сочинять. – Он постучал себя по виску указательным пальцем. – Неважно, как сильно мы хотим избавиться от этой потребности, она никуда не исчезает.
Он сцепил руки в замок и положил на стол.
– Даже когда я доводил себя до ручки выпивкой и наркотиками, то продолжал сочинять. – Он улыбнулся, но в его глазах не было веселья, только печаль. Я вполне разделял его грусть. – А за время реабилитации написал целую симфонию. – Вымученная улыбка исчезла с его лица. – Даже если вы по какой-то причине ненавидите музыку, эта же самая причина может подтолкнуть вас к созданию великого произведения.
– Глубокая мысль, – проворчал я.
Льюис заметно приуныл. Я снова вел себя как последняя сволочь, но на этой неделе чаша моего терпения просто переполнилась. Я устал и чувствовал себя выжатым как лимон.
Мне требовалась чертова передышка.
Забавно. Не знаю, то ли из-за присутствия Льюиса, то ли по какой-то другой причине я вдруг подумал об отце: узнай он, как я тут выделываюсь, это разбило бы его сердце.
«Вежливость ничего не стоит, но приносит много, сынок. Всегда будь любезен с теми, кто хочет тебе помочь».
Вот только отца больше нет рядом, и я справлялся с его смертью единственным известным мне способом. Я снова посмотрел на часы:
– Теперь я могу идти?
Льюис сделал то же самое, вздохнул и сказал, когда я уже поднимался со стула:
– Я не пытаюсь читать вам нотации, Кромвель. Я лишь хочу, чтобы вы реализовали свой дар.
Я насмешливо отсалютовал профессору. Ну вот, еще один желающий рассказать про мой талант. Мне и так тяжело было справляться с горевшим внутри меня пламенем, а Льюис и Бонни еще подливали в этот огонь масла.
– Отец видел ваш талант, – сказал Льюис, когда я взялся за дверную ручку.
Тут меня прорвало. Я всем корпусом повернулся к нему и прошипел:
– Еще раз заговорите о моем отце, и я больше сюда не приду. Я и так уже чертовски близок к тому, чтобы свалить из этой вонючей дыры.
Льюис поднял руки:
– Ладно. Я больше не буду его упоминать. – Он встал со стула и подошел почти вплотную ко мне. Вблизи оказалось, что он очень высокий. – Но университет вы не бросите.
Я расправил плечи:
– Да ну? Что вы вообще знаете о…
– Я знаю достаточно, чтобы понять: как бы сильно вы сейчас ни злились, вы не уйдете. – Он широким взмахом руки обвел комнату. – Это ваше поле деятельности, ваша жизнь. Просто вы сейчас слишком злы и расстроены, чтобы это признать. – Профессор пожал плечами. – Вы и сами это понимаете, но пытаетесь отрицать. – Он смотрел на меня таким понимающим взглядом, что у меня едва не подкосились ноги. – Вы хороший диджей, мистер Дин. Бог свидетель, в наши дни эта работа неплохо оплачивается, и я, несомненно, еще увижу ваше имя на горящих неоном афишах. Но с вашим даром вы могли бы стать легендой этой сцены. – Он указал на фотографию из Альберт-холла и сел. – Полагаю, только от вас зависит, какое решение вы в итоге примете.
Мгновение я пожирал глазами снимок, где облаченный в смокинг Льюис дирижировал оркестром, который играл музыку, созданную самим Льюисом. В моей груди что-то шевельнулось, словно сорвавшийся с горы снежный ком пытался пробиться через мои стены. Моя внутренняя суть, то, что прежде заставляло меня писать музыку, процарапывало себе дорогу наружу, и сопротивляться этому желанию становилось все труднее.
– Надеюсь, вы выберете верный путь, Кромвель. Бог мне свидетель, я знаю, каково это – жить под гнетом таких сожалений. – Профессор взмахнул рукой и включил свой ноутбук. – Можете быть свободны. Мне нужно прослушать кое-какие композиции. – Он взглянул на меня поверх экрана. – С нетерпением жду, когда вы с мисс Фаррадей представите свой совместный проект. Но ждать вечно я не стану.
«Козел», – подумал я, выбегая из кабинета и хлопая дверью. Я хотел пойти налево, к главному входу, но моя голова сама собой повернулась направо, потому что оттуда раздавались звуки оркестра. Я побрел по коридору. Этим путем тоже можно выйти из здания, уговаривал я себя, останавливаясь перед дверью музыкального класса, но вместо того чтобы пойти дальше, прислонился к дверному косяку и скрестил руки на груди.
Заиграла виолончель, и я позволил своим внутренним стенам на секунду опуститься и окунулся в музыку. Меня вдруг охватил покой, какого я не испытывал последние три года. Я стоял и слушал, как оркестр исполняет «Канон в ре мажоре» Пахельбеля. Не самое трудное произведение, да и музыканты звезд с неба не хватали, однако для меня это не имело значения. Главное, оркестр играл.
А я слушал. Пока тему вела виолончель, у меня перед глазами зажигались пурпурные и лососевые шестиугольники. Затем, когда вступили скрипки, к шестиугольникам добавились персиковые и кремовые вспышки, сиреневые и розовые брызги. Я ощущал на языке цветочный привкус и чувствовал, как грудь распирает от восторга.
Когда музыканты закончили, я открыл глаза и кое-как отлепился от стены. Дыхание прерывалось в груди. Я посмотрел налево и увидел Льюиса: профессор стоял у двери своего кабинета и смотрел на меня. Во мне сразу вскипела злость: с какой стати он за мной наблюдает? Я выбежал из здания и направился к общежитию. Едва я вошел в свою комнату, мне в нос ударил едкий запах краски.
– Дерьмо.
Я швырнул сумку на кровать.
Склонившийся над холстом Истон повернул голову и приветственно помахал кистью.
– Доброго утречка.
Я покачал головой.
– Придурок. Я англичанин, а не ирландец.
Рухнув на кровать, я почувствовал, как внутри все кипело. Подонок Льюис не шел у меня из головы. Еще мысли то и дело перепрыгивали на Бонни Фаррадей. Как она приложила ладонь к груди… но острее всего помнилось, как она схватила меня за руку в ночь с пятницы на субботу.
Проклятье. Казалось, все подталкивает меня к срыву, и я не мог этому сопротивляться.
– А есть разница?
Я закатил глаза, спрыгнул с кровати и подошел посмотреть, что рисует Истон. Картина буквально ослепляла и била по глазам яркими цветами, напоминая полотна Джексона Поллока.
– О господи. Истон, что это за хреновина?
Истон засмеялся, отложил палитру и развел перепачканными краской руками.
– Это я! Именно так я себя чувствую в этот солнечный день. – Он подошел ближе. – Это выходные, Кром. Весь мир в нашем распоряжении!
– Громкость прикрути. – Я уставился на свой ноутбук и понял, что растерял к чертям собачьим всякое желание заниматься сейчас миксами. – Пошли, купим еды. Хочу выбраться из этого проклятого кампуса.
– Мне нравится твой стиль.
Мы вышли из общежития и зашагали по главной улице, ибо больше тут некуда было идти.
– Твоя маменька снова прислала мейл, – сказал Истон, пока мы шли к «Вуд-Нокс». Я хмуро поглядел на приятеля, и тот примирительно вскинул руки. – Ты оставил ноут открытым, и он включался всякий раз, как она присылала письмо.
– Отлично, – проворчал я.
– У тебя новый отчим, а? – Я покосился на Истона. – Так было написано в теме сообщения. – Он ухмыльнулся. – У него день рождения перед самым Рождеством, и твоя мама интересуется, приедешь ли ты домой праздновать.
Я резко остановился и уставился на Истона.
– Ладно-ладно! – воскликнул тот. – Это все, что я прочел.
Он подмигнул мне и улыбнулся.
Разумеется, я не собирался домой на Рождество и уж тем более не планировал отмечать днюху маминого нового муженька. Одна мысль о том, что какой-то козлина поселился в доме моего отца, приводила меня в бешенство. Лучше держаться подальше оттуда.
Мы прошли мимо парка. Повсюду были огни и народ. Я прищурился, пытаясь определить, что происходит.
– Кажется, сегодня ночью будет концерт, – сказал Истон. Издалека донеслись звуки музыки – оркестр настраивался. – Думаю, Бонни туда пойдет. Но тебе это не интересно, верно, братан? Кому нужна вся эта классическая мутотень? – Он покачал головой. – Ума не приложу, как можно высидеть даже пятнадцать минут под это пиликанье.
Бонни. Целую неделю я ее не видел: последние несколько дней она не появлялась на занятиях. Из-за ее отсутствия я чувствовал себя очень… странно. Без нее класс казался пустым. Она мне даже эсэмэс не присылала, что уж говорить о встречах.
И не спрашивала, все ли со мной хорошо.
Мне… мне это не нравилось.
– Он сволочь? – спросил Истон, когда мы подходили к бару.
Я поднял бровь, вопрос поставил меня в тупик. Полностью сосредоточившись на мыслях о Бонни, я потерял нить разговора.
– Твой отчим.
Мы сели на высокие стулья, бармен нам кивнул.
– Две «Короны», – попросил Истон, потом помолчал, будто раздумывая. – И две текилы, Крис.
Он повернулся ко мне, явно ожидая ответа.
– Я мало с ним общался. Никогда не рвался узнать его получше. Вообще-то я съехал из дома до того, как мама с ним познакомилась.
Истон кивнул, но по-прежнему смотрел на меня испытующим взглядом, словно силился что-то понять.
– А с мамой ты тоже не в ладах? – Он покачал головой. – Моя маменька не потерпела бы недомолвок. Она примчалась бы в наше общежитие и потребовала, чтобы я с ней откровенно поговорил. – Он рассмеялся. – Она у нас такая, ей палец в рот не клади.
– Раньше мы отлично ладили. – Я помолчал, ожидая, пока принесут напитки, а потом первым делом глотнул текилы, даже не подумав лизнуть соли и занюхать лимончиком. – А теперь – нет.
Я терпеть не могу говорить о своей семье. Черт, да я даже думать о ней не могу.
– А что насчет твоего отц…
– Что не так с Бонни? – перебил я его, не дав закончить вопрос. При одной мысли об отце сердце начинало колотиться как сумасшедшее.
Истон, похоже, ничего не заметил, отхлебнул пива и сказал:
– Грипп. Эту неделю она жила у нас дома, чтобы мама могла за ней присмотреть. – Он рассмеялся. – Передам ей, что ты волновался.
– Не утруждайся, – рявкнул я, но натянутая пружина в груди ослабла. У Бонни просто грипп, а значит, скоро она вернется на занятия.
Истон просиял:
– По-моему, это прикольно: мой сосед по комнате и моя сестра друг друга ненавидят.
Бонни меня ненавидит? Я не осознавал, что нахмурил брови, пока Истон не сказал:
– Только не говори, что я задел твои чувства! – Он с размаху хлопнул ладонью по барной стойке. – Лопни мои глаза, мы нашли твое слабое место. Выходит, ты бесишься, если какая-то цыпочка не поддается твоим чарам.
– Вовсе нет. – Я подождал, пока Истон успокоится, и сам попытался остыть. Я не нравлюсь Бонни… – Нам приходится совместно работать на занятиях по композиции, только и всего.
Мне захотелось как можно скорее сменить тему.
– Ладно-ладно. Уже и пошутить нельзя. – Истон наклонился ко мне, положив локти на столешницу. Он наблюдал за мной. Нет, он меня изучал. – Я понял, почему вы постоянно ругаетесь.
Он помахал бармену, чтобы тот принес нам еще выпивки.
– Поделишься своими соображениями или будешь и дальше тянуть резину?
Истон ухмыльнулся и поерзал, поудобнее устраиваясь на стуле.
– Бонни всегда была очень целеустремленной. Еще когда мы пешком под стол ходили, она вечно выступала в роли организатора. Устраивала какие-то праздники, глупые игры для соседской малышни. – На мгновение взгляд у него сделался отсутствующим. – А я вечно попадал в переделки, и мне прилетало от родителей.
– И с тех пор ничего не изменилось.
– Точно. – Истон чокнулся со мной бутылкой пива и вздохнул. – Потом она влюбилась в пианино, и все. – Он щелкнул пальцами. – Она подсела на это дело капитально, повсюду таскала с собой маленький синтезатор. – Он хохотнул. – Я два года страдал от головной боли, пока она наконец не научилась более-менее пристойно играть. Ну а потом она играла не переставая, тренировалась и тренировалась. – Его улыбка померкла, и он вдруг замолчал. От этого молчания мне стало не по себе. – Бонни – хороший человек. Она моя сестра. Но для меня она значит гораздо больше. Она мой лучший друг. Черт, да она мой моральный компас, не дает окончательно сбиться с курса.
Он прикончил свое пиво и отодвинул пустую бутылку.
– Из нас двоих она лучшая. Не думай, в этом никто не сомневается. Без нее я пропаду.
Какое-то время Истон молчал, потом поглядел на меня и усмехнулся: