Подмосковный госпиталь. Обычная металлическая кровать, тумбочка. Капельница с лекарствами и аппарат для переливания крови. На тумбочке – маленькая лампа, у кровати – небольшой коврик. На кровати – больной. Это майор Ветров. В палату заглянули медсестра и молоденький солдат-охранник, который был приставлен для охраны подозреваемого.
– Больной, к вам следователь из военной прокуратуры, – медсестра чуть посторонилась и пропустила невысокого молодого человека.
Он словно вырос из-за спины хрупкой медсестры:
– Здравствуйте. Если помните, я следователь Главной военной прокуратуры старший лейтенант юстиции Тозиловский.
– Здравия желаю. Это же вы меня допрашивали в тюрьме? – хмуро буркнул Ветров.
– О, вижу, у вас память, слава богу, восстановилась, правда, то была не тюрьма, а следственный изолятор, и я проводил опознание в присутствии понятых и свидетельницы Багдасаровой.
– Чего же это ты, старшой, зная о том, что я находился практически в бессознательном состоянии, проводил следственные действия? – еле сдерживаясь, спросил Ветров.
– Ну, во-первых, я вам никогда не тыкал…
Но Ветров перебил его:
– Для меня ты всегда останешься человеком, которому «вы» говорить нельзя.
– Я буду вынужден доложить о вашем отношении начальнику следственного управления генерал-майору юстиции Кононовичу. Это он подписывал постановление об изменении вам меры пресечения. Поэтому вы здесь, в госпитале, а не там.
– Брось, старшой! Изменил бы твой Кононович, если бы не другие, более умные люди…
– Я хотел вас допросить, но вижу, что лучше это сделать в другой раз. До свидания.
Ветров, не отвечая, смотрел в потолок.
Он мучительно пытался найти объяснение тому, что с ним случилось. Он уже понимал, что у него провал в памяти, и он никак не мог вспомнить, что породило этот провал. Он настойчиво словно пытал себя. Кто он? Что с ним случилось и где? Но ему от этого становилось еще хуже, мысли путались, и на глаза наползала пелена, которая обволакивала его мозг, и он словно провалился в темень тревог и мучений. Он задремал, но буквально через несколько минут четко увидел картину: Роман уговаривает отца принять предложение Василия Петровича Конюхова и вместе с Сашей Птицыным, Димой Емельяновым и, конечно, Романом и Мариной, в сопровождении приемного сына Конюхова, Анатолия, поехать на дачу.
Игорь Николаевич недовольно хмурится:
– Роман, ты же знаешь, что у нас в производстве уголовное дело по факту хищений в особо крупных размерах в комбинате, который возглавляет не кто иной, как Василий Петрович Конюхов.
– Отец, но вы же с Василием Петровичем давно знакомы, насколько я знаю, никогда не ссорились.
– В том-то и дело, что это так, – тяжело вздохнул Игорь Николаевич, – но ты не хуже меня понимаешь, как перестройка перестроила и многих людей. Нередко друзья становятся врагами.
– Да, но Конюхов…
– Василий Петрович приходил ко мне, прощупывал, как далеко зашло следствие, интересовался, нельзя ли его прекратить, намекал на крупные вознаграждения.
– Отец, я не думаю, что Василий Петрович и его Анатолий приглашают нас, чтобы опять вести разговор с тобой на эту тему.
– А если это так?
– Нет-нет, отец, Конюховы в таком случае не стали бы приглашать всех наших с Анатолием друзей. Понимаешь, папа, уж очень меня Маринка уговаривает… Мне кажется, что она придает особый смысл тому, что я в этот вечер буду с отцом… Я тебя прошу, давай съездим. В конце концов, Василий Петрович – не обвиняемый.
– Конечно, это так. Его даже не допрашивали… Ладно, поехали…
Роман весь напрягся – к нему возвращается память! Он торопил ее – ну, и что было дальше?
Но опять застлал глаза туман, и он окунулся в него. Туман почему-то стал темнеть, и вскоре Роман словно провалился в какую-то неопределенную черноту и уснул.
Странная была эта ночь. Задолго до рассвета Роман проснулся, и перед ним всплыло еще одно видение. Дача Конюхова, смех, шампанское, веселые крики, среди которых выделялся громкий голос Марины. Она восхищалась дачей Конюхова, ее планировкой, особенно мебелью. Роману даже показалось, что Марина сверх меры стала оказывать Анатолию Конюхову знаки внимания, она перестала даже посматривать на Романа и с удовольствием ходила в сопровождении Анатолия по дому, до Романа изредка доносился ее веселый смех, а затем вдруг наступила продолжительная тишина… И Роман не выдержал, подошел к отцу, который играл с Василием Петровичем в шахматы:
– Ну что, отец, поехали?
Игорь Николаевич взглянул на часы:
– Ого, скоро полночь! Не обессудьте, Василий Петрович, но надо ехать, завтра же на работу.
И вот они уже в машине. Отец спрашивает:
– А Марина что, не едет с нами?
– Нет, она приедет с ребятами.
Они молча ехали в ночи, а когда приехали домой, Роман отказался ложиться спать и, сказав, что пройдется немного, вышел на улицу. Вскоре он оказался у дома, где жила Марина. В окнах квартиры темно. Роман прошелся по улице и снова возвратился к дому Марины. Было уже почти два часа ночи, когда к дому подкатила машина. Роман сразу же узнал «Ауди» Анатолия Конюхова. Стало ясно, что он привез Марину. Роман буквально прижался к стене соседнего дома. Марина не выходила, ожидание становилось для Романа мучением. Он даже хотел подойти к машине и рвануть дверку.
«Стоп! – скомандовал он себе. – Я же хотел жениться на ней. И вот один из случаев убедиться в ее верности».
И Роман ждал. Что делалось в салоне, видно не было, затемненные окна надежно скрывали эту тайну, и Ветров терзался в догадках.
Но вот наконец распахнулась правая передняя дверца, Марина, одетая в белое платье, вышла на тротуар и направилась к подъезду. «Ауди» тут же рванула с места и понеслась по улице.
«Даже не проводил любимую, – то ли с обидой, то ли со злостью подумал Роман. – А может, Марина этого заслуживает? Смотри, как она легко меня на обочину… как пустую бутылку, по-хамски из автомашины…»
Вдруг он услышал:
– Роман… Роман, я же знаю, что ты здесь. Подойди ко мне… Роман, я жду тебя.
Ветров хорошо видел, что Марина стоит у подъезда и вертит головой:
– Роман, ну хватит дурить! Ты же знаешь, что я ничего плохого не позволю.
У Ветрова на мгновение появилась мысль выйти из своего укрытия, но он еще сильнее прижался к стене дома. Марина еще раз позвала его, а затем медленно подошла к подъезду и открыла дверь…
Роман продолжал оставаться на месте, а затем пошел в сторону своего дома. В голове почему-то возник мотив песни Кикабидзе: «Вот и все, что было, вот и все, что было…»
Все это вспоминал майор, находясь в дреме. Он неожиданно вздрогнул и подумал: «Ну вот, хоть что-то начал вспоминать. Но я хочу вспомнить о чем-то? О чем же? Надо все по порядку. Я поссорился с Анатолием Конюховым… А затем? Мы подрались? Да, да, подрались, и драку начал я!»
Вспомнив о драке, Роман вспомнил и о том, как его вытурили из института, затем военкомат. Военком из уважения к отцу хотел его направить в медслужбу, то ли в танковые, то ли в войска связи, но Роман упрямо твердил: «В Афганистан!»
Военком пытался отговорить Романа, убедить, что у него карьера медика впереди, но встречал ответ: «Только в Афганистан!»
– Мальчики! – раздался звонкий голос. – Кому сегодня первому укольчик в попу, градусник под мышку, таблетку под язык?
Это была медсестра Фроня – некрасивая, угловатая, чуть хамоватая женщина, которая говорила о себе только так: «Мы, девушки, не любим ни редьки, ни хрена, ни вафлей! Мы просто женщины, причем нехудшего качества».
Каждый раз, когда Фроня неожиданно появлялась в палате, где лежал один-единственный следственно-заключенный Ветров, она обращалась словно к нескольким больным.
Роман что-то недовольно промычал и, пытаясь сохранить нить воспоминаний, молча повернулся на живот. Что-что, а уколы Фроня делала мастерски: сначала протирала спиртом одно место, хлопала ладонью по другому и вонзала иглу в третье. Ветров не обращал внимания на процедуру, он пытался не потерять нить воспоминаний. Он чувствовал, что еще чуть-чуть усилий – и вспомнится главное, из-за чего он мучается! Ему надо вспомнить что-то очень важное. Он понимал: стоит ему вытащить из затравленной, напичканной наркотиками памяти это что-то, и все в его голове, рассудке станет на место, он получит что-то очень, даже очень важное.
Но Фроня продолжала вытаскивать Романа из забытья. Она, тараторя о мальчиках, сунула Роману таблетку в рот, дала глоток водички, вставила под мышку термометр и только после этого, виляя тощим задом, двинулась к двери. Роман понял: конец воспоминаниям!.. Впереди – нудный, заполненный тяжелыми мыслями день.