Мой отец, Юрий Логинович, трудился с пятнадцати лет. Шла война, и он как мог, помогал своим родителям. Семья у них была большая, более десяти человек, но в те времена это считалось обычным явлением. Правда, лично я знал только свою бабушку Орину, мать моего отца, и его сестру Екатерину. Она жила с мужем Анатолием и сыном Владимиром – моим погодком, в поселке Нерль. Наша семья переехала сюда из деревни Бушарихи, расположенной в десяти километрах, когда мне исполнилось три года.
Рабочий поселок состоял из частных в основном деревянных одноэтажных домов. Правда, ближе к центру стояли и несколько «казенных» двухэтажных каменных зданий. «Казенными» их называли потому, что они принадлежали толи ткацким фабрикам, коих имелось целых две, толи государству. Всего проживало около двух тысяч человек, в основном рабочих фабрик или МТС. Последняя аббревиатура обозначает машинно – тракторную станцию, которая обслуживала техникой местные колхозы. В центре находился промтоварный магазин, где можно купить товары для дома и хозяйства. Продовольственные лавки с нехитрыми продуктами разбросаны по разным частям Нерли для удобства проживающих здесь людей. Такое название селения имеет явно мордовские корни. А в трех километрах от поселка протекает одноименная речка. Со всех сторон поселок окружен смешанными лесами, в коих прячутся и небольшие деревеньки. Обычная российская глубинка…
Бабушка Орина меня не любила и, надо признать, для этого имелись существенные причины… Некоторое время она жила с нами в доме, построенном лично отцом в неоднократно упоминаемом и любимом мною поселке. Человеком она была верующим: хорошо помню, как по утрам и вечерам она читала молитвы под иконами. При этом стояла с очень строгим и сосредоточенным взглядом, обращенным в молитвенник. Родительский дом, рубленный из добротных бревен, имел всего одну комнату, она же являлась и спальней. Правда, имелась еще маленькая кухонька, основную площадь которой занимала большая печь с лежаком. На нем любила спать бабушка. Вот на кухне в углу и стояли эти иконки под самым потолком на специальной деревянной полочке…
Имелся, конечно, и большой не отапливаемый двор, пристроенный к дому сзади, в котором жили куры. А справа к дому примыкала терраса, в которой тоже не отапливалось, зато стоял большой старинный сундук. В нем хранилось «ненужное барахло», которое жалко выбрасывать. Вдруг когда-нибудь для каких-то целей и понадобится. Однако любил я в нем порыться – старинные платья, мужские пальто, непонятные предметы, назначение которых я не понимал, старые фотографии в рамках под стеклом…
Вместе с другими одноклассниками в третьем классе меня приняли в пионеры. В советских школах данное значимое событие происходило при достижении девяти-десяти лет. И неокрепшим детским душам открыто и навязчиво прививался атеизм. Только за это с высоты прожитых лет я имею право не очень любить советскую идеологию. Придя домой из школы по зиме, и, видя, что никого нет дома, я забрал все иконы бабушки, шесть или семь штук. Как помню, они небольшого размера, на вид довольно старые. Я вынес их на улицу и положил в снег на большак, как тогда называли проселочные дороги. Проезжающий гусеничный трактор раздавил иконки на мелкие кусочки. Кстати сказать, водитель трактора их, наверное, не видел, ведь сверху я иконки присыпал снежком. Самое обидное для матери отца оказалось то, что меня за это не наказали, вообще никак, сам не знаю почему…
Удивительно, но в настоящее время я сам стал реально верующим человеком. Часто приходилось слышать вопрос, что же подвигло меня к вере в Бога. А как не уверовать в тех условиях, ставшим образом жизни, когда ты один в четырех каменных стенах, без крошки пищи в желудке? В карцерах я принципиально не кушал, только пил воду из крана. Если не верить органам чувств и зрения, а просто знать, что рядом находится невидимый Ангел-хранитель и даже… сам Господь, то все невзгоды переносятся значительно легче. Вера помогает принять и очевидную несправедливость обвинения. Беззаконие не кажется таким обидным и незаслуженным. Конечно, можно взывать к Небесам: «За что Ты со мной так, я же не виноват?», тогда злоба реально наполнит сердце. Вся суть, мне кажется, в правильной постановке вопроса, тогда получишь и правильный ответ. Если спросить: «Ради чего мне посылаются такие скорби? Какое благодеяние через них ты уготовил мне, Господи?». Тогда ответ придет сам собой – «Ради того, чтобы уверовал и не потерял то, что для тебя назначено Отцом Небесным». Впрочем, веру в Бога навязывать никому нельзя, это дело каждого – верить, не верить…
Как все рабочие люди отец любил выпить, в свободное от работы время. Но маме это все равно не нравилось, как любой женщине и он, не желая ее обижать лишний раз и выслушивать упреки, искал «нестандартные» пути удовлетворения своей жажды. За десять километров от поселка, в небольшой деревушке Бушариха, где я и родился, проживала моя бабушка по линии матери Прасковья Павловна – женщина пожилая, но с трезвым мышлением и хорошим чувством юмора. Кстати сказать, с этой бабушкой мне реально повезло – она любила меня так, как только может любить бабушка и никто другой.
Как то под Новый год глава нашего семейства предложил мне съездить с ним на лыжах в лес за елкой. Я, не понимая коварного замысла, конечно, согласился. Надо сказать, что этот праздник для меня являлся самым главным. Нарядная елка дома, обязательные подарки для детей придавали этому событию особенную значимость. Прекрасное настроение появлялось уже в преддверии праздника. А мой день рождения, например, никогда вроде и не отмечали. Даже вообще забывали порой, все члены семьи, включая и меня самого.
В тот зимний, морозный день мы долго бродили по волшебному лесу. Огромные березы, сосны и ели стояли украшенные снеговыми шапками в какой-то чарующей тишине, присущей только глухой чащобе. Через кроны деревьев еле пробивался свет, тем более что день выдался пасмурным. Снега в те времена выпадало много, а в лесу он казался довольно глубоким и рыхлым. Поэтому и я, и отец передвигались на лыжах, привязанных к валенкам веревками. Тогда многие даже и не знали о существовании лыж с ботинками и специальными креплениями.
По ходу движения мы почему-то неизменно приближались к Бушарихе, хотя лес там не хуже и не лучше, чем прямо за поселком. Даже когда нашли подходящую елочку, то рубить ее сразу не стали, мол, заберем ее на обратной дороге, заверил родитель, а попали… прямо к родной Прасковье Павловне. Естественно, мы оба замерзли, в те времена зимы бывали всегда морозными, не то, что сейчас. Само собой разумеется, что Юрий Логинович попросил у своей тещи «напитку для согреву», зная, что у бабки самогон всегда водился.
Жила она одна – дров привезти, наколоть, приходилось просить мужиков, а они брали плату только «напитком». Как «правильная» теща, немного поворчав для порядка, но без особого сопротивления она сдалась и принесла бутылку первача. Отец, выпив залпом сто пятьдесят – двести граммов, подобрел. Много шутил, смеялся, а затем вышел на улицу покурить. Бабка, зачем-то ушла на минутку в комнату, и я на кухне оказался один. Между тем, в отцовском стакане осталось немного самогона, и я глотнул крепкого первача, полагая что «никто не узнает и не заметит». Так впервые мой неокрепший организм попробовал алкоголь…
Глава семейства к подобному «действу» подходил очень строго, и своим детям внушал не прикасаться к крепким напиткам вообще никогда, называя их ядом. Кстати, при таком воспитании до двадцати пяти лет я выпивал очень и очень редко, отдавая предпочтение спорту. А в тот день, для моих одиннадцати лет глоток бабкиного зелья оказался перебором. Когда шли на лыжах домой, я – позади отца, помню, как искрился и скрипел под лыжами предновогодний снег, видел спину отца и какие – то круги перед глазами, которые приближались, множились и вертелись вокруг меня. Голова кружилась вместе с ними, и, в конце концов, я упал, воткнувшись в глубокий снег. Освободить ноги от лыж не смог, кричать – тоже, да и руки совсем не слушались. Хорошо, что отец обернулся, увидел меня «в позе напуганного страуса», вытащил из сугроба и водрузил, словно кулек с песком, себе на спину вместе с лыжами. В общем, за елкой он съездил на следующий день и без меня. И я так и не понял – заметил родитель причину моей «чрезмерной усталости» или нет, но наказания и даже разговора на эту тему не последовало…
…Как порой не хватало мне в тюрьме, для снятия стресса глотка бабкиного чудного лекарства! Однако не могу сказать, что я вел там абсолютно трезвый образ жизни, время от времени алкоголь у нас появлялся. Тюремные специалисты умудрялись за одни сутки из черных хлебных корок и сахара приготовить сорокаградусный напиток хорошего качества. Но случалось это не так часто, как хотелось. А сейчас пока сижу на деревянном настиле вместо кровати, голодный в холодном каменном мешке и надеюсь на то, что рано или поздно наступят лучшие времена. Без веры в эти самые «лучшие времена» в тюрьме можно сойти с ума…
Надо прямо сказать, что рос я, как тогда говорили, большим баловником. Хорошо помню, как однажды по весне, мы – мальчишки от семи до двенадцати лет, решили покататься на льдинах по любимой нами речке Нерль. Когда наступал ледоход, обломки льда разного размера не спеша плыли по течению; некоторые – близко к берегу, на них можно без труда запрыгнуть. Для управления природными плотами служили сломанные сухие и не очень толстые деревья, стоявшие вдоль реки. Нас оказалось тогда шесть друзей, со мной как всегда средний брат Виктор. Снег в основном уже сошел, но свежая трава еще не проросла, и деревья стояли «голые». Впрочем, весеннее солнышко прогрело воздух до пятнадцати градусов тепла и все оделись довольно легко.
Катались весело, но как это обычно бывает, оказались «по самые уши» в ледяной воде. Опыт выхода из экстремальных ситуаций у всех имелся: разожгли костер на Воробьевых горах и стали греться и сушить одежду. Крепили ее на палках и держали над огнем. При этом стояли в одних «семейных» трусах, приближаясь к костру на максимально возможное расстояние. В общем, не холодно, да и подобные приключения подростков во все времена привлекали возможностью ощутить независимость от взрослых.
В детских компаниях всегда находился кто-то, считавший себя старшим и почти взрослым. У нас им являлся Мишка Саватеев. У него всегда имелись сигареты и спички – главный признак «взрослости». Пацанам, признающим его старшинство, Мишка внушал, что родители проявляют лояльность к его табачным увлечениям. И мы почему-то ему верили. Возле костра сигарета пошла по кругу и вскоре дошла до Вовки Снагина, самого младшего из нас. Вдруг его глаза округлились от ужаса, а сигарета, которую он почему-то пытался выплюнуть, намертво прилипла к выделениям из носа. Все непроизвольно поглядели туда, куда и он… А там стоял отец с велосипедом и, как мне показалось, хитро и мстительно улыбался. Однако он спокойно приказал мне и брату: «Домой!».
И мы пошли, опустив головы, понимая неизбежность кары. По «сидячему месту» заранее бежали мурашки, и когда они достигли моего детского мозга, то в нем созрел план, и появилась надежда. Я с детства рос «мастером» различных тактических хитростей. Тихонько чтобы не слышал отец, шепнул восьмилетнему брату:
– Как подойдем к дому, ты беги, а я один потерплю эту порку. Чай, не первый раз.
Брат, оценив мое «благородство», согласился и, подойдя к дому, быстро побежал, а я остался на месте будущей «казни». Но, как и надеялся, сработал «охотничий инстинкт» отца, и он на велосипеде, показательно не спеша поехал за неразумной жертвой. Стоя у калитки, я видел, что страх добавил брату скорости, и он закончил первый круг по двум соседним улицам лидером возникшей гонки. А я использовал запрещенный прием – крикнул, что отец догоняет, и брат рванул на второй круг с еще большим усердием. Но не зря кто-то изобрел колесо, подарив человечеству скорость, и незадачливый беглец был вынужден сдаться. Когда отец за шиворот, словно щенка, притащил Виктора к дому, он на правах «маленького» сразу «сдал» меня назвав инициатором побега. Отец все понял, долго в результате смеялся, зато наказания в этот раз нам удалось избежать.
…Не случайно, думаю, этот случай вспомнился в следственном изоляторе. Он как то ассоциировался с моей жизнью в девяностых годах, после увольнения из милиции. Обдумывая свое положение и причины, которые привели меня сюда, я понял – мой образ жизни представлял собой такое же ненадежное плавание, которое в детстве закончилось падением в воду, а теперь тюрьмой. И так же, по большому счету, удалось избежать серьезного наказания. Само нахождение в казематах на улице Болотной таковым по закону не является – это ожидание кары, пусть и несправедливой, как показало время…
Хорошо помню еще один случай из детства. Русский язык и литературу в нашей школе преподавала прекрасная учительница – Кукушкина Лидия Павловна. Ученики иногда бывали у нее дома в гостях. Она охотно знакомила с домашней библиотекой, угощала яблоками из своего сада. Однако оказалась у нее неизлечимая болезнь – рак крови или, как в народе говорили, белокровие. Конечно, она об этом никогда своим ученикам не рассказывала и в одночасье тихо умерла. Все воспитанники пришли провожать ее в последний путь. А я где-то прочитал, что по истечению сорока дней из могилы начинает выделяться фосфор, и в темное время суток видно свечение. Столь обширными познаниями я поделился с друзьями, и мы решили на сороковой день ночью навестить любимую учительницу. Решились на столь безумный поступок пять-шесть пацанов в возрасте одиннадцати – тринадцати лет. Кладбище находилось в трех километрах от поселка Нерль, в лесу возле деревни Пырьевка. Возможно, Лидия Павловна там ранее жила.
И вот около полуночи мы по железной дороге, точнее по шпалам, под которые приходилось приспосабливать шаг, подошли к деревянной ограде кладбища. Надо сказать, что справа и слева от нашего движения, плотной стеной стоял смешанный лес. В это время суток он выглядел довольно мрачно. Середина лета, на улице достаточно тепло, соответственно, и одеты все в легкую одежку. Калитку искать не стали, перемахнули через деревянный невысокий забор. Конечно, с собой у нас оказалось несколько фонариков. Долго ходили меж могил, стараясь найти заветный холмик, и наконец, поиск увенчался успехом. Однако никакого свечения над местом захоронения не оказалось, и мы разочарованные поплелись обратно.
Я знал несколько «страшных» рассказов, суть которых сводилась к тому, что в конце страшилки необходимо перейти на шепот, и внезапным для слушателей криком, озвучить концовку. Обычно слушатели непроизвольно вздрагивают, иногда даже вскрикивают. Рассказывать подобные истории я любил и умел. Пока мы шли по мрачному месту к заборчику, я начал очередную байку. С нами увязался самый младший по возрасту и маленький по росту Витя Шенягин, который сам решил всех напугать. Не дожидаясь финала моего рассказа, он внезапно, что есть мочи заорал. На моей голове красовалась настоящая солдатская пилотка – тогда для ребят моего возраста это был самый модный головной убор. Как и где мы их доставали – отдельный разговор. Никогда бы не подумал, что волосы обладают своими «мышцами», и когда человек пугается, способны поднять головной убор сантиметра на два. Но оказалось именно так.
Все рванули в сторону поселка, забора даже не заметили, просто перелетели. Только Шенягин преодолеть препятствие смог с большим трудом, порвав при этом одежду. Три километра вдоль железнодорожных путей пробежали со скоростью локомотива, и оказались на окраине поселка в безопасности,… а Виктора-то нет! Пошли назад, ему навстречу. Примерно на половине пути увидели «явление народу». Оно еле двигалось по шпалам в порванных штанишках, испуганное и зареванное. «Прежде, чем пугать других, не напугаться бы самому», – подумал я…
…Сидя в карцере и вспоминая эту детскую историю, почему-то пришло на ум странное совпадение. Следователь Костина тоже пугала нас огромными сроками и предлагала «пойти на сделку со следствием», чтобы его уменьшить. Пугала, пугала, а в итоге напугалась сама, когда нас полностью оправдал областной суд. Ведь она рисковала потерять все, в том числе и свободу. Но кто – то нажал на нужные кнопки, и следачка отделалась «легким испугом»…
Атеизм, который нам прививали в школе, зачастую порождает вседозволенность, особенно тогда, когда «никто не видит, и никто не узнает». Прямо напротив нашего дома № 36 по улице Октябрьской находился искусственный пруд. Его в целях пожарной безопасности вырыли экскаватором рядом с детским садиком. Иногда мы в нем купались, несмотря на мутную воду. А зимой для нас это и каток и хоккейная площадка одновременно. Как то летом я увидел на берегу водоема стаю воробьев, весело чирикающих и играющих между собой в густой и достаточно высокой траве. Всего около тридцати летающих озорников, которые, впрочем, никому они не мешали. На улице лето, прекрасная солнечная погода, которая очевидно радовала не только людей.
А во мне проснулся охотничий азарт. Тихонько пробравшись под обрывом берега, я поднял попавший под руку камень и кинул его в самую середину воробьиной стаи. При этом явно допускал, что могу покалечить или даже убить одного, а то и двух летающих непосед. Странно, но я в душе даже желал этого… Птички с шумом улетели, но не все – один оказался подбитым. Он беспомощно бился на земле и не мог взлететь. Я подошел, взял его на руки и… заревел, видя результат своего неразумного поступка. В свои одиннадцать-двенадцать лет, и я никак не мог понять, почему и зачем искалечил живое существо, которое плохого мне ничего не сделало. Ведь я любил всех животных, ну, кроме змей, к которым всегда питал неприязнь и даже испытывал ужас при их виде. Серого подранка принес домой, положил перед ним хлеб и воду, надеясь что он выживет и я таким образом искуплю свою вину. Но к вечеру птичка умерла…
…Тогда я не задумывался о том, что зло причиненное другим рано или поздно возвращается «по закону бумеранга». И все про это вроде бы знают… Как правило, оно вспоминается тогда, когда сам начинаешь страдать от него или, когда есть время для размышлений, как в моем случае. Ведь вспомнил про этот постыдный для меня поступок не где-нибудь, а в карцере тюрьмы. И думается мне – это опять же не случайно…
Почему-то всплыла в памяти именно здесь и первая настоящая физическая боль, которую мне пришлось испытать. Исполнилось мне тогда лет двенадцать – тринадцать, а может и меньше. Прямо напротив моего дома, за дорогой и рядом с прудом, машинно-тракторная станция (МТС) строила для своих рабочих целый микрорайон двухэтажных кирпичных домиков, каждый на два подъезда, для двенадцати семей. По воскресеньям строители отдыхали, и для нас, подростков, недостроенные дома являлись своеобразным полигоном для детских шалостей. И в прятки там играли, и в войну – одни защищали «крепость», другие атаковали ее. Причем применяли как «огнестрельное» оружие, так и холодное – деревянные мечи.
Для подъема кирпичей на второй этаж строители использовали электрический подъемник. И вот один умелец, мой друг и погодок Колька Петухов, умудрился изготовить ключ из проволоки для включения лебедки, как мы называли это приспособление. Можно ухватиться за крюк на тросе и подняться прямо на второй этаж, а при обратном включении – вернуться на землю. Почти полет с помощью электрической тяги. Присутствовал еще один друг и ровесник, Вовка Сизов, который и управлял включением и реверсом подъемника. Но что-то пошло не так в то время, когда я довольно быстро начал подниматься к небесам…
Подъемная машина вовремя не выключилась, трос оборвался и я стремительно, без парашюта, приземлился на кучу новых белых кирпичей. При этом непонятным образом моя левая рука оказалась под задним местом и приняла на себя всю силу удара. Неимоверная боль пронзила тело, а когда я посмотрел на свою конечность, увидел самый настоящий перелом. Рука выглядела неестественно кривой. Произошло сие событие около шестнадцати часов дня в воскресенье. Прибежал домой, мама сразу потащила меня в поселковую больницу, где трудился единственный хирург по фамилии Коломин. Странное совпадение, но именно в его дочку в школьные годы я оказался по-детски влюблен. Свой законный выходной врач проводил на рыбалке, значит, придется терпеть невероятную для ребенка боль до понедельника.
А родителям утром в пять часов необходимо идти на работу, на ткацкую фабрику в селе Кибердино, расположенном в двух-трех километрах от нашего дома. Весь вечер и ночь я просидел на кухне за обеденным столом при включенном свете и при этом тихо стонал. Отец пытался спать, а мать каждый час вставала и проверяла мое самочувствие. А оно практически отсутствовало… Боль реально сильная, казалось, что от руки она расползалась по всему телу, заполняла все его органы, включая голову, ни на минуту не давая возможности забыться. Шину наложить никто не догадался, хотя она могла бы облегчить страдания, и я терпел, как мог, что называется из последних сил. Впервые в жизни появилась спасительная мысль, что рано или поздно это все закончится…
Она, кстати, помогала мне и позже, когда становилось нестерпимо тяжело или больно. Практически не поспав, Юрий Логинович на работу все-таки ушел – в те времена нарушители наказывались очень строго, а мать решилась на прогул. В восемь часов утра мы уже сидели в больнице, ждали, когда проспится мой несостоявшийся тесть. Он оказался высоким и широкоплечим мужчиной с доброй улыбкой, а белый халат добавлял ему доверия с моей стороны. Привязав за плечо полотенцем пострадавшую конечность к ручке двери медицинского кабинета, хирург неожиданно для меня с силой дернул за кисть. Что-то хрустнуло, боль пронзила насквозь все тело, но зато рука приобрела более естественный внешний вид. До сих пор помню, что при падении случился перелом лучевой кости. Доктор наложил временную шину и повел в рентгеновский кабинет – проверить результат своего труда. Однако он ему, видимо не понравился. Ничего мне не объясняя, он снял шину, и попросил опереться больной рукой о стол, и та опять стала совсем кривой со всеми сопутствующими ощущениями. Вторая попытка поставить кость на место оказалась более удачной. Наложили гипс, и целый месяц я гулял, как раненый боец, с подвешенной на бинтах рукой.
…Когда закончил описывать этот случай, задумался… Мысль развивалась вслед за дальнейшими размышлениями о справедливости. Не той – субъективной, человеческой, а высшей, порой для нас непонятной. Сделал когда – то больно другому, не возмущайся, когда и самому станет больно… Мелькнула догадка: может это наказание небес за загубленного воробья? Или за иконы? Или за какой-то другой неблаговидный поступок, который и в голову-то пока не приходит? Но ведь все люди, за редким исключением, совершают иногда явные нарушения десяти библейских заповедей. Получается, что человечество постоянно терпит наказание от Бога? И в чем тогда смысл, что он создал нас такими? Дал нам свободу выбора в поступках, а теперь наказывает? Уснул я с мыслью, что, по-видимому, методом «кнута и пряника» Он делает нас лучше, спасает от самих себя…
…Однако наша детская банда не только хулиганила, а и занималась иногда общественно полезным трудом. В возрасте двенадцати-тринадцати лет я в поселковой библиотеке, а посещал я ее регулярно, взял почитать книгу «Тимур и его команда» Аркадия Гайдара. Прочитал сам, дал почитать друзьям,…и решили мы, кроме меня Мишка Снагин, Колька Петухов и мой брат Виктор, продолжить инициативу главного героя. По весне ночью вскопали землю на огородах пожилых людей. Правда, участки отобрали только те, что находились перед домом, а не за забором. Одна неблагодарная старенькая женщина, не поняв благородства нашего поступка, написала заявление поселковому участковому. Мол, «незнакомые граждане пытаются отнять у меня участок земли и уже вспахали его»… Тогда я впервые понял, что добро почти всегда наказуемо. Тимуровская команда прекратила существование…
И я, и все мои друзья любили животных, а лошадей так просто обожали. Прокатиться на спине одной из них являлось мечтой любого подростка. У меня появилась идея, озвучил я ее всем бывшим «тимуровцам»:
– Пацаны, давайте на летние каникулы устроимся работать в колхоз на конюшню. И денег заработаем и на лошадях покатаемся досыта.
Идея понравилось, никому и в голову не пришло, что в таком возрасте на работу никто не возьмет. Однако выбрали колхоз поближе к поселку и явились к председателю. Его кабинет нам показался большим, а сам он очень важным. Дрожащим голосом я заявил:
–Дяденька председатель, возьмите нас на работу, на конюшню не пожалеете…
– Ну, взять вас официально я не могу, малы больно. Да и конюх у меня есть. Но я могу его попросить, чтобы разрешил вам помогать ему. Будет от вас польза немного и денег дам. Приходите завтра часикам в восьми утра прямо на конюшню.
Большего-то нам и не надо. Прибежали минут за двадцать до назначенного времени, страсть как поработать хотели. Конюх дядя Вася, мужчина, лет шестидесяти с доброй улыбкой на лице выдал каждому из нас вилы и деревянные носилки, показал стойло, из которого мы должны вычистить конский навоз, скопившийся за зиму. Взялись за дело бойко, но часа через три силы кончились. Сидели на улице, грустили, глядя на лошадей, которые паслись поблизости на лугу…
Конюх понял наше состояние и предложил:
– Мальчишки, хотите для отдыха, вам разрешу на лошади верхом покататься?
Я с гордостью поглядел на друзей, мол, я вам говорил и солидно ответил за всех:
– Только вы уздечку сами оденьте как надо, чтобы управлять конем.
Дядя Вася привел пару самых тихих старых лошадей с прогнутыми от возраста спинами. Снарядил их, как мы просили и подвел к телеге, стоящей на улице, чтобы мы могли взобраться на высоченное животное. Я и Колька Петухов уселись первыми, ногами обхватили теплые лошадиные бока. Закричали дружно:
–Но!
Команду сивки бурки выполнили и не спеша пошли, переваливаясь с боку на бок. Уздечек слушались, нужные повороты выполняли, но бежать галопом не хотели ни за какие коврижки. Накатавшись и попив водички с колодца, вновь принялись за тяжелую работу. Вилы втыкались в навоз уже неглубоко, а положить его на носилки становилось все сложнее.
Однако мы так легко не сдались, пришли и на другой день и на следующий. Среди небольшого табуна выделялась молодая, судя по бодрому шагу и внешнему виду лошадь черной масти. В очередной перерыв я спросил у конюха:
– Дядя Вася, а можно мне вон на той лошади прокатиться?
Конюх засмеялся и ответил:
– Вообще-то это конь, а не лошадь. И он не любит, чтобы на нем сидели. Сильно строптивый, может и скинуть с себя ездока, покалечить.
Мы продолжили трудиться. При этом внимательно осмотрели весь табун. Разницу между конем и лошадью поняли, как и то, что жеребец-то всего один. Конюх куда-то ушел, а мы сами одели на коня уздечку и подвели к телеге. Он-то, наверное, думал, что его запрягать хотят и не сопротивлялся, а когда я вскочил на спину, взбрыкнул. Сначала подпрыгивал задними ногами, пытаясь меня скинуть с себя. Затем метнулся вправо-влево, но я цепко держался ногами. Кстати сказать, седла на конюшне мы не видели. Поняв, что имеет дело с упрямым ездоком, конь рванул в галоп. Как мы быстро летели по травяному полю, у меня земля мелькала перед глазами, адреналин просто зашкаливал. Конь промчал не менее двух километров почти до леса и перешел на шаг.
По моей команде развернулся, я дернул уздечку на себя, требуя увеличения скорости, и мы поскакали обратно. У конюшни перед стоящей телегой виднелась не очень глубокая канава. Рядом стоял вернувшийся дядя Вася. На его глазах конь в прыжке перемахнул через яму и как вкопанный встал у телеги. Я по инерции чуть не перелетел через голову строптивца, но удержался и слез с него по своей инициативе. Впоследствии конюх еще несколько раз позволил мне прокатиться на коне. Удивительно, но тот меня слушался и выполнял все команды. Дядя Вася сказал:
– А ты молодец! Ты его объездил. Только председателю не говори, а то мне попадет.
В итоге покатались-то на славу, а очистить от навоза за целую неделю смогли лишь два стойла. На большее сил у нас не хватило, и мы…явились вновь к председателю за расчетом. Похвалил нас начальник за труд, а меня и за то, что смирил коня, дядя Вася все-таки проболтался, дал на прощание денег, но…только на конфеты…
Отец длительное время работал помощником мастера на кибердинской ткацкой фабрике в соседнем селе, мать Александра Яковлевна, там же – ткачихой. Чуть больше ста рублей в месяц получали они от государства, самого богатого, сильного и гуманного в мире. Что на эти деньжонки можно купить трем мальчишкам, которым хотелось и велосипед, каждому свой, и лыжи, и коньки… Одежду братья донашивали после меня, так как мне повезло родиться первым. Средний брат Виктор появился через три года, а Андрей – через целых восемь. Помню в магазин поселка Нерль, где мы проживали, привезли коньки на ботинках, моего размера. Мне стукнуло примерно тринадцать лет, столько же стоили и они – целых тринадцать советских рублей, и позволить мне такого подарка родители не могли. Но после того как я увидел подобное достижение цивилизации, кататься на валенках с коньками – снегурками на веревках, уже не мог. Мать, видя страдания старшего сына, сделала коммерческое предложение. В летние каникулы по утрам я должен собирать пустые бутылки из-под водки и отдавать ей. Выручка целиком поступала в мой карман. Такой заключен устный договор.
И все лето, пока друзья еще все спали, в восемь часов утра я на велосипеде объезжал места, где обычно любили выпивать мужики из рабочего поселка. Мог встать и раньше, боясь, что другие охотники за пустыми бутылками лишат меня моей мечты. Приезжал сначала в центр в поселковый парк: там под каждым кустиком, прямо на газоне иногда организовывалось застолье. Как радовала детский глаз лежащая в густой траве, еще покрытой утренней росой, эта зеленая или прозрачная тара! Затем – железнодорожный вокзал; там тоже что-то вроде парка, да и лавочки для людей, ожидающих поезда, зачастую использовались не только по прямому назначению. А домой возвращался по установившемуся маршруту, вдоль железнодорожных путей, по обе стороны которых находились лесные посадки, места щедро пополнявшие мою добычу. В общем, к осени коньки мне справили.
Возле леса, километрах в двух от поселка, еще летом я приметил овраг с водой. В самом поселке пруды находились в нескольких местах. Однако мы почему – то любили кидать камни в первый лед, стараясь пробить его, и сильно повреждали ледяную гладь. Рано поутру, как только установился первый ледок, я один с новыми коньками рванул на овраг – испытать радость катания по нетронутому перволедью. С одной стороны оврага стоял густой смешанный лес, с другой – колхозное поле, за которым виден наш поселок. Я выписывал замысловатые круги, оставляя после себя резаный след, а душа ликовала. Лед слегка потрескивал и прогибался под весом тела, но страха провалиться в воду не существовало. Сейчас мне совершенно очевидно, что именно так выглядит простое, настоящее счастье, а не куча денег в закромах!
…С каким удовольствием испытал бы я подобное чувство позже, когда оказался, ограничен во всем, …даже в праве на передвижение! Но там свобода, а здесь – неволя. Ведь именно в отсутствии всех благ понимаешь, как мало порой надо человеку для ощущения счастья на душе… Порой из окна камеры увидишь дерево, даже не целиком, а какую-то его часть и испытываешь необъяснимую радость. Траву по дороге в баню хочется потрогать и погладить, ну, естественно, в летнее время года. Кстати, в бане обливаясь горячей водой и смывая с себя накопившуюся грязь, тоже испытываешь «праздник на сердце»…
А лыжи отец нам всегда покупал сам, каждому свои, и никогда не ругался, когда мы их ломали, катаясь с крутых гор. А если и ругался, то не сильно и очень редко наказывал. Лишь иногда, несмотря на его демократичность, я умудрялся добиться ремня. И каждый раз – за дело! Экзекуцию он проводил по следующей схеме: зажимал мою голову своими ногами и по голому месту, на котором сидят, прогуливался несколько раз кожаным ремнем. Порой оставались синяки, и сидеть после этого не совсем уютно. Но не помню случая, чтобы я обиделся на него – наверное, потому что все – таки осознавал справедливость и крайнюю необходимость такого метода воспитания.
…И как не хватало этого ощущения там, в холодном каменном склепе! В смысле – ощущения справедливости наших ограничений, навязываемых практически во всем. Ведь я и мои друзья точно знали, что мы невиновны в преступлениях, в которых нас обвиняли. При этом и мы же сами должны свою невиновность доказать, хотя по закону-то обязанность доказывания лежит на следствии… Однажды пришедший в тюрьму батюшка из местного храма убеждал меня:
– Ну и что, что вы невиновны в этих деяниях, значит, виновны в других. За них-то вас Бог и наказывает.
А ведь он может и прав…
Учеба в школе для меня особых сложностей не представляла, хотя определенное трудолюбие приходилось проявлять, особенно в старших классах. Я ежедневно, без давления со стороны родителей, учил уроки, если что-то не понимал с первого раза, перечитывал снова и снова, пока в голове все не вставало на свои места. А вот дружил не с теми, кто хорошо учился, а с ребятами бойкими или, как их еще называли, уличными хулиганами. Бывало, на каникулах возникнет вопрос, кто и как закончил год или четверть. Друзья начнут хвастать своими двойками и тройками, считая это какой- то лихостью, а я молчал. Мне «хвалиться» оказывалось нечем: в дневнике красовались одни четверки и пятерки… Правда, по поведению за четверть случался неуд, да и то не каждый раз.
Зато в школьных конфликтах между мальчишками я участвовал всегда, во всех драках и разборках, иногда даже в роли их зачинщика. Вообще физически, где то до четвертого класса средней школы рабочего поселка, где проживала наша семья, я считался одним из самых сильных. А вот после летних каникул, придя в школу в пятый класс, увидел, что все мальчишки вытянулись вверх и окрепли, а я как-то остался почти таким же. Однажды даже проиграл в небольшой потасовке парню, которого всегда до этого легко «ставил на место». Тут и взыграло мое самолюбие: каждое утро стал отжиматься от пола, заниматься гантелями, которые где-то нашел по случаю, подтягиваться на крепких сучках деревьев. В итоге статус-кво оказался восстановлен, а заодно, и по физкультуре в дневнике основной оценкой стали пятерки.
Классным руководителем в восьмом и девятом классах у нас была преподаватель физики – Нина Георгиевна Гордеева, серьезная, умная женщина и очень хороший учитель. Она часто мне говорила: «Умная голова, да дураку досталась». Правда, я всегда слышал только первую часть предложения и воспринимал ее как похвалу. Как-то я пропустил по болезни дней десять, и по всем предметам быстро восстановил свои знания, а вот по физике не получалось. Нина Георгиевна решила поговорить со мной наедине:
– Вот, погляди, Володя, ты пропустил две важных темы по моему предмету, а на них опираются последующие знания. Поэтому, чтобы подтянуться – либо сам изучи, как следует пропущенный материал, либо оставайся со мной после уроков, будем вместе разбираться.
Гордыня не позволяла принять помощь. Неделю читал и перечитывал я эти главы в учебнике по физике, пока не понял их основательно, и отличные оценки вновь заполнили дневник. Мне всегда нравились точные науки – математика, химия, физика, увлекла и астрономия, но к ней в школе даже у преподавателей преваулировало отношение как к второстепенному предмету. А жаль – звезды меня всегда манили…
…К месту сказать – упорство в изучении чего-то мне непонятного сильно помогло мне и в дальнейшем. Когда пришлось сражаться за свою свободу. Ведь первые эмоции после прочтения уголовного дела, ощущались какие? «Да вся эта бредятина на суде развалится сама собой». Сейчас-то я точно знаю – не развалилась бы. Жизнь заставила понять «логику» людей, которые, на мой взгляд, ею и не обладали. Затем пришлось тщательно изучить «правила игры» своих обвинителей и…научиться достойно, играть «по их правилам». Закон, прописанный в умных книжках, «правоохранители» научились обходить…