Как вы знаете, причины крупного расхождения между северными низменностями и южными кратерированными нагорьями до сих пор вызывают споры среди ареологов. Оно может служить результатом мощнейшего удара времен ранних бомбардировок, ударным бассейном которого стал север планеты. Или, может быть, тектонические силы, все еще бушевавшие под корой, привели к тому, что протоконтинентальный кратон, вроде земной Пангеи, поднялся в южном полушарии и там и застыл, потому что планета размером меньше, чем Земля, охлаждалась быстрее без каких-либо последующих разломов и смещений тектонических плит. Может показаться, что эти толкования настолько разнятся, что ареология должна была сразу же поставить вопросы, после которых то или иное объяснение было бы отвергнуто или подтверждено, но пока этого не случилось. В итоге оба объяснения сумели привлечь немало сторонников, и на этой почве возникла одна из основных дискуссий в ареологии. У самого же меня по этому поводу мнения нет.
Данный вопрос имеет влияние и на многие другие проблемы ареологии, но здесь стоит помнить, что это расхождение означает для тех, кто пытается пересечь поверхность планеты. Если пройти поперек каньона Эхо, приблизившись к его восточным скалам, то откроется, пожалуй, самый впечатляющий вид на начало так называемого Большого Уступа.
Дно каньона Эхо настолько хаотично, что тому, кто идет по нему пешком, приходится бесконечно блуждать и изыскивать различные пути, чтобы продвинуться вперед. Сегодня там можно идти по тропе, сведя все подъемы и спуски, тупики, обходы и отступления к минимуму, а сама Тропа стала моделью умения находить путь по такой беспорядочной местности. А если кому-то захочется прочувствовать, каково здесь было раньше, то лучше, наверное, сойти с тропы и двинуться через пустошь новыми, не-повторимыми зигзагами.
В таком случае вы быстро обнаружите: чтобы добраться до объекта, до которого вам якобы рукой подать, на самом деле придется идти очень далеко. Нередко получается и так, что перед собой вы можете видеть всего на километр, а то и меньше. Весь пейзаж составляют крупные обветренные глыбы базальта и андезита, и идущему кажется, будто он пересекает склон, состоящий из частиц на две-три величины более крупных, чем бывает обычно. И он пробирается, как какой-нибудь муравей. Вокруг повсюду видны утесы – невысокие, но неприступные. Единственный способ продвигаться вперед – это держаться линий хребтов, огибая провалы за провалами и надеясь, что эти линии соединятся таким образом, что по ним можно будет как-нибудь вскарабкаться. Как бы преодолеть лабиринт, перебираясь по стенкам.
Хаотическая земля. Название получилось весьма точным. Поверхность здесь оказалась без опоры: водоносный слой быстро опустошился, вылившись во время большого наводнения в каньон Эхо, затем в каньон Касэй и оттуда на равнину Хриса примерно в двух тысячах километров. И когда это произошло, земля просто обвалилась.
И вот так нужно день за днем идти, карабкаться, ползать по всяким наклонным поверхностям и отломанным краям огромных глыб. Здесь хорошо видно, что случилось: земля провалилась и рассыпалась, ее было больше, чем могло бы поместиться. Силу этой древней катастрофы лишь едва сумели скрыть три миллиарда лет эрозии и осаждения пыли. Даже забавно, что столь изменчивого вида местность на самом деле была такой древней и неизменной.
Так что вокруг видно лишь разрушенную породу и ничего больше. Да и видеть-то получается не так уж далеко: даже с самых высоких точек (а Тропа так и тянется от одной такой точки к другой) до горизонта всего три-четыре километра. Вот такая тесная и смешанная пустошь ржавых камней.
Затем на пике какого-нибудь длинного гребня вы обнаружите, что забрались достаточно высоко, что вдали на востоке уже кое-как просматриваются бледно-оранжевые в предзакатном свете вершины горного хребта. А если останетесь на своем возвышении на ночлег, то в этом далеком розовом отблеске вам покажется, будто небо над вами медленно занимает чудное инопланетное явление.
Но следующим утром вы спуститесь обратно в лабиринт рытвин и холмиков, линий хребтов и редких плато, похожих на низкие плоские крыши в Манхэттене. Чтобы пересечь такую местность, от вас потребуется все внимание, поэтому вы почти забудете о виде гор вдали, а трудности станут все более ощутимыми (как раз в этом районе мы обнаружили трещину в тридцатиметровой скале, в которую легко можно спуститься на веревках) – пока не взойдете на следующий пик среди этого хаоса, который вновь обратит ваше внимание на горы, теперь более близкие и будто бы высокие. Теперь вам станет видно, что это не горный хребет, а утес, протянувшийся с севера на юг, от горизонта до горизонта, врезавшийся в обычный порядок скал, немного зубчатый, но тем не менее вполне массивный на вид.
И с каждым днем, занимая ваш горизонт, он будет становиться все ближе. Оставаясь на виду все дольше, но не насовсем – потому что вы то и дело спускаетесь в те впадины, что встают у вас на пути. Но продолжая двигаться примерно на восток, всякий раз, когда вы не находитесь во впадине, утес высится впереди над горизонтом, до которого все также стабильно остается не более пяти километров. Таким образом получается, что у вас, по сути, два горизонта – один низкий и рядом, второй высокий и далеко.
И в итоге вы приближаетесь к утесу настолько, что он заполняет собой все небо на востоке. Он удивительным образом высится возле зенита – а вы будто бежите к стене другого, более масштабного мира. Будто ползете по сухому растрескавшемуся дну континентального шельфа. Расщелины и углубления в утесе теперь сами кажутся целыми просторами в мирах каньонов еще более глубоких и обрывистых. Каждый уступ между ними теперь тоже кажется огромной опорой расположенного выше мира. Редкие горизонтальные ступени стали будто бы настолько велики, что способны поддерживать целые острова. Но так ли это – снизу сказать трудно.
И действительно, ко времени, когда вы достигаете места, где можно встать на одно из последних возвышений хаоса, примерно той же высоты, что и узкая полоса холмистых плато между хаосом и уступом, – тогда-то вам и удается, наконец, заглянуть на то, что находится между вами и основанием утеса. Вершину утеса при этом вы уже не увидите. Его масса преграждает вам обзор, и то, что стоит перед вами, обрамляет все небо, но его вершина – не настоящая, хотя вам и может так показаться, тогда как на самом деле это скорее лишь какой-нибудь выступ на плоскости склона.
Лишь забравшись в маленький дирижабль, поднявшись в воздух и отдалившись немного от утеса к восточной части хаоса, можно увидеть всю эту ширь. А если оставите какую-нибудь метку, то заметите, что та последняя точка, которую вы прежде приняли за вершину утеса, на самом деле находится всего на уровне двух третей всей его высоты, а остального вы просто не видели, так что вас просто обманул сильный оптический эффект. Вы продолжаете подниматься вверх, все выше и выше, будто птица, оседлавшая восходящий поток, пока наконец не видите весь утес во всей своей красе. Мы начинаем смеяться и не можем себя сдержать. Мы то ли смеемся, то ли плачем, а может, и все сразу, мы смотрим вниз и не можем ничего сказать – настолько нас впечатляет масштаб.
Есть в Аргире такие места, где, куда ни глянь, – во все стороны видишь лишь плоскую пустыню.
Обычно песок сбивается в дюны. Всех мастей – от малых гребней до гигантских барханов. Но в некоторых регионах не бывает и этого – лишь плоские равнины из песка и коренных пород.
Говорят, если присмотреться к здешнему небу, то визуально оно покажется как бы куполом над головой. Не настоящим полушарием, а слегка сплющенным. Такое людское восприятие служит результатом того, что горизонтальное расстояние у нас неизменно превышает вертикальное. На Земле горизонт кажется в два, а то и в четыре раза более далеким, чем зенит над головой, и если вы попросите кого-нибудь разделить дугу между зенитом и горизонтом поровну, то выбранная точка окажется намного ниже уровня сорока пяти градусов, – как я выяснил, около двадцати двух градусов днем и тридцати ночью. Причем красный цвет только усиливает этот эффект: если посмотреть на небо сквозь красное стекло, оно покажется более плоским. А если сквозь синее – более высоким.
На Марсе открытый горизонт находится вдвое ближе, чем на Земле, – примерно в пяти километрах, и иногда лишь по этой причине кажется, что зенит еще ниже, – километрах в двух. Это зависит от ясности воздуха, из-за которой, конечно, может случиться большой разброс: иногда мне казалось, что до купола неба с десяток километров, а то и что он вовсе прозрачный и находится бесконечно далеко. Но чаще – что он ниже. Вообще этот купол каждый день имеет разную форму – это можно заметить, если хорошенько к нему присматриваться.
Но каким бы прозрачным ни было небо, какой бы ни была форма его купола – песок всегда одинаков. Плоский, красновато-коричневый и, чем ближе к горизонту, тем краснее. Такая характерная краснота проявляется, когда хотя бы один процент коренной породы или пыли, что на поверхности, состоит из оксидов железа вроде магнетита. На Марсе данному условию удовлетворяют все регионы, кроме лавовых равнин Сирта, которые, если с них смести всю пыль, имеют почти черный цвет – это одно из моих любимых мест (а также первое, что увидел здесь Христиан Гюйгенс, когда впервые посмотрел в телескоп в 1654 году).
Как бы то ни было, всюду мы видим лишь идеальную красную равнину – она занимает весь горизонт. Однако если войти в какой-нибудь плоский кратер, горизонт станет двойным: нижний в пяти километрах и идеально прямой, верхний же – дальше и, как правило, менее ровный, нередко даже зубчатый. (Этот второй горизонт также заметно сплющивает купол неба.)
Но полностью плоские равнины – это самый безупречный пейзаж, что может быть. Бо́льшая часть Великой Северной равнины настолько гладкая, что объяснить это можно лишь тем, что она много миллионов лет служила дном океана. Некоторые районы Аргира такие же. Мы не можем потерять это. Ведь только здесь можно встретить столь радикально упрощенный ландшафт. Можно осмотреться вокруг и удивиться этой сюрреалистичности – в буквальном смысле слова, то есть «сверхреальности», высшему состоянию реальности, или реальности в самой простой ее форме. Мир говорит: «Вот из чего состоит космос – из камня, неба, солнца, жизни (то есть вас)». Какой же эстетический импульс заключен в этом столь упрощенном ландшафте! Он принуждает вас обратить на себя внимание, он так примечателен, что вы не можете оторвать от него глаз, не можете думать ни о чем другом – словно живете в вечном затмении или заключены в каком-либо ином чуде физики. И, конечно, оно всегда так и есть. Помните.