Глава 1 Предпосылки создания русских частей в Сербии

Русская колония в начальный период оккупации Сербии

В последние годы перед Второй мировой войной Югославия обладала одной из наиболее крупных общин русских беженцев в мире – по данным Нансеновской канцелярии Лиги Наций на 1937 г. их число достигало 27150 человек. Для сравнения, в соседней Болгарии годом позже эта цифра приблизилась к 16500[30]. При этом нельзя забывать, что в данное число не входили лица, получившие иностранное гражданство.

«Апрельская война» 1941 г., разумеется, не могла не коснуться наших соотечественников. Достаточно широко известен факт участия русских солдат и офицеров королевской армии в боях против войск Германии и ее союзников. Несколько из них, например, командиры 112-й истребительной и 216-й бомбардировочной эскадрилий капитаны Константин Ермаков и Сергей Воинов, погибли в боях. Инженерный подпоручник запаса Борис Алексеев был убит уже после захвата в плен – военнослужащие сдавшейся в полном составе роты сидели без охраны у обочины дороги, когда с вершины холма за ними кто-то открыл огонь по немецкой колонне. Ответные пулеметные очереди задели пленных[31].

Вместе с тем это не меняло факта, что югославские власти и значительная часть русской эмиграции, особенно после мартовского антигерманского переворота, были настроены друг к другу крайне антипатично. По свидетельствам ветерана РОК Дмитрия Персиянова, в последние предвоенные дни властями составлялись списки наших соотечественников, подлежавших превентивному аресту и заключению в концентрационные лагеря – только по Белграду в них были внесены до 800 человек. Будущий редактор шуцкоровских газет «Ведомости Охранной группы» и «Русское дело» Евгений Месснер писал про реакцию русских на начало боевых действий: «она была «их», сербской войной, масонской, еврейской войной тех, по чьему наущению бесчинствовавшая чернь оплевала на улице подле Соборного храма германского посла»[32].

Алексей Сомов, ребенком видевший немецкие бомбардировки Ниша, также свидетельствовал: «Урусских настроение было приподнятое, они чувствовали грядущие перемены. Ходили упорные слухи, что под руководством Германии Европа пойдет крестовым походом против безбожного большевизма, будет освобождать, как раньше святой город Иерусалим от мусульман, Святую Русь от кровавого большевистского режима»[33].

В первые же дни оккупации руководитель Делегации по защите русских беженцев в Югославии Василий Штрандтман официально выразил немецкому командованию в Сербии заверения в лояльности русской эмиграции. Но практически сразу же он все равно был снят с должности из-за своих компрометирующих его в глазах оккупационных властей международных связей, в первую очередь в Великобритании[34].

Но в целом немцы относились к эмигрантам вполне нейтрально, в ряде случаев даже привлекая их к обеспечению безопасности, как это было, например, в Белой Церкви. Там, вскоре после занятия города, армейское командование поручило персоналу и не разъехавшимся по домам кадетам I Русского корпуса охрану участка дороги перед их зданием. Сменявшийся каждые два часа пост состоял из одного преподавателя или воспитателя и одного воспитанника со старой винтовкой и двумя патронами к ней. Разумеется, он выполнял скорее демонстративную, нежели реальную охранную функцию[35].

Война закончилась менее чем за две недели полным разгромом и капитуляцией Югославии. На ее руинах возникли два новых государства – Независимая держава Хорватия и Сербия, а значительные территории отошли Болгарии, Венгрии, Италии и Германии. Но мира это отнюдь не принесло – в стране возникли две крупные силы, поставившие своей целью борьбу против оккупации. Первой из них стало движение четников, возглавляемое югославским полковником Драголюбом Михайловичем (известное также как Равногорское движение или Югославская армия в отечестве (ЮАвО)) и выступавшее в качестве сторонников бывшего короля Петра II. Фактически оно возглавлялось местными воеводами, пользовавшимися высокой автономией, что сыграло впоследствии заметную политическую роль, которая будет рассмотрена нами ниже. Основа движения была заложена еще в 1940 г., когда правительством Югославии были созданы четницкие батальоны, предназначенные для ведения партизанской и диверсионной деятельности. Их военнослужащие в первую очередь обучались ориентированию на местности, чтению карт, преодолению водных преград, тактике организации засад и противодесантных действий, действиям в горной местности, владению холодным оружием и взрывчатыми веществами[36].

Второй повстанческой силой, сформировавшейся позже предыдущей, но достаточно быстро ставшей гораздо сильнее и популярнее у населения, была Народно-освободительная армия Югославии (НОАЮ), официально созданная политбюро Коммунистической партии Югославии (КПЮ) 27 июня 1941 г. Во главе нее бессменно стоял Йосип Броз (псевдоним «Тито»)[37].

Вместе с тем первые 2,5 месяца оккупации прошли без заметных акций подполья и перед русской эмиграцией в этот период в первую очередь стояла задача налаживания связей с новыми властями. Эту миссию взял на себя белградский журналист Александр Иванов, который, после переговоров с различными инстанциями, 7 мая подал в органы оперативной команды СД «Белград» проект создания единого русского представительства на территории страны. В итоге идея была одобрена и после различных согласований и переговоров приказом Уполномоченного командующего в Сербии от 22 мая было создано Бюро по защите интересов русской эмиграции в Сербии, во главе которого встал бывший генерал Михаил Скородумов. Данный орган структурно включал шесть отделов: финансовый (канцелярию), секретариат, культурно-просветительский, научно-образовательный (включавший Русский красный крест), административный, а также регистрации и печати. Одной из первых задач Бюро стала начавшаяся 11 июня перепись проживавших на территории страны русских, определившая в итоге их численность примерно в 20 000 человек[38].

О биографии начальника русского бюро можно сказать, что он был кадровым офицером российской армии и участником первой мировой войны. Тяжело-раненным попал в плен, трижды совершив попытки побега. В Россию вернулся в рамках обмена в 1917 г. Активно участвовал в белом движении и был ранен при штурме Киева[39]. Гораздо более важен для нашей работы факт того, что Скородумов являлся членом Корпуса императорской армии и флота (КИАиФ). Эта небольшая организация была создана 24 мая 1924 г. из числа офицеров, отколовшихся от Русского общевоинского союза (РОВС) – основной военной структуры русской эмиграции, и возглавлялась генерал-лейтенантом Константином Апухтиным. Группа стояла на позициях «легитимизма» – монархического течения, возглавляемого великим князем Владимиром Романовым[40].

Из ближайших приближенных Скородумова особо следует выделить журналиста Александра Ланина, руководителя отдела регистрации и печати, а также редактора информационного органа бюро – газеты «Русский бюллетень». С германскими спецслужбами он активно сотрудничал еще в довоенный период, а во время оккупации, действуя под шифром «М-12», являлся агентом аппарата руководителя ЗИПО и СД Белграда. Причем задания данного органа он выполнял и за пределами Сербии, как, например, в ноябре 1942 г. в Софии[41].

Первая попытка создания русского формирования, лето 1941 г

Начавшаяся 22 июня 1941 г. советско-германская война сразу же нашла свое отражение в деятельности бюро по делам русской эмиграции – уже на следующий день Скородумов отправил в неустановленную инстанцию в Берлине ходатайство о разрешении формирования русской дивизии для отправки на Восточный фронт с приложением проекта развертывания[42].

Наличие данного проекта свидетельствует о том, что подготовка к созданию формирования была начата в значительно более ранний срок. Кирилл Александров относит эти события к концу мая – началу июня, когда по приглашению Скородумова в Белград прибыл бывший генерал-майор Борис Штейфон[43], ранее работавший весовщиком-счетчиком вагонов на руднике Ртан в районе Бора. Ему было поручено немедленное составление штатного расписания и разработка плана развертывания дивизии, исходя из численности военнообязанных эмигрантов примерно в 5000 человек. Ее командиром Скородумов видел себя, начальником штаба – Штейфона, старшими офицерами – генерал-майоров Бориса Гонтарева, Ивана Кириенко, Николая Голощапова, полковников Николая Неелова, Якова Яковлева, других членов КИАиФ. Информацию о скором начале войны руководитель русского бюро, как предполагает Александров, мог получить от эмигрантов Петра Дурново (сотрудничавшего с Абвером в довоенный период) и Федора Вальдмана (руководителя объединения российских немцев в Сербии)[44].

Практически одновременно с отправкой скородумовского ходатайства группа известных в Сербии русских общественных деятелей во главе с Александром Ланиным опубликовала «Обращение к русскому народу и русской эмиграции», в котором выражала поддержку Германии в борьбе с СССР. В нем, в частности, содержался призыв к эмиграции быть готовой к возвращению на родину для «участия в построении Русского Будущего в союзе двух величайших Империй: Российской и Германской». Среди подписавшихся были Михаил Соломахин, Евгений Месснер, Василий Пронин, Евгений Шелль, Виктор Гордовский, Николай Тальберг, Николай Рклицкий, Дмитрий Персиянов, Николай Чухнов, Владимир Гриненко[45].

Однако из Берлина в кратчайшие сроки пришел вежливый, но отрицательный ответ[46]. Данное решение представляется вполне закономерным – германское военно-политическое руководство в тот период официально выступало против использования русских эмигрантов на Восточном фронте, что подтверждается нормативными актами и распоряжениями высших инстанций Рейха, изданными в этот период. Так, 18 июня руководитель гестапо Генрих Мюллер разослал во все отделения государственной полиции указ о препятствовании возвращению эмигрантов из России на Восток. За неразрешенное оставление места проживания или работы предусматривался арест. Официальное решение не принимать на службу русских эмигрантов и чехов было принято 30 июня[47].

Одиночные люди и небольшие группы русских успешно обходили подобные запреты и смогли попасть на фронт уже в первые месяцы войны преимущественно в качестве переводчиков немецких армейских частей. Но об официальном согласии на развертывание и отправку на фронт целиком русской части речи быть не могло.

Несмотря на то, что ответ из Берлина вызвал раздражение и неприятие Скородумова, своей «подготовительной» деятельности он не прекратил. 20 июля в театральном зале Русского дома состоялась первая лекция на тему «Ведение современной войны и боя» с объявленным обязательным присутствием для всех бывших военнослужащих. Бюро был открыт ряд специальных курсов по подготовке военных, административных, педагогических, полицейских и инженерных кадров. Из числа бывших российских офицеров были назначены начальники мобилизации по родам войск: Александр фон Аккерман (артиллерия), Вячеслав Ткачев (казаки), Дмитрий Коссиковский (кавалерия) и Дмитрий Шатилов (гвардейская пехота)[48].

Данная активность встретила неоднозначную реакцию даже в прогерманских кругах русской эмиграции. Например, журналист Николай Февр саркастически писал о «генералах-сорвиголовах», которые «устраивали какие-то пробные мобилизации и учения, вместо того, чтобы устроить курсы по изучению современных методов политической борьбы и пропаганды. Это, конечно, им трудно было сделать, т. к. за эти годы они не потрудились прочесть ни одной соответствующей книжки. Впрочем, и строевые учения они производили по уставу 1898 г.»[49].

Русская эмиграция в Сербии и массовое восстание лета 1941 г

Тем временем события в Сербии стали стремительно развиваться. 7 июля 1941 г., когда в Белой Церкви партизанами Вальевского отряда были убиты два сербских жандарма, принято считать днем начала масштабного антинемецкого восстания. Практически одновременно по всей территории страны пришли в действие 23 отряда НОАЮ (восемь – в западной Сербии, семь – в южной, по четыре в восточной и в Шумадии). Они наносили удары по немецким частям и местным полицейским подразделениям, прерывали железнодорожное и шоссейное сообщение, устраивали диверсии на промышленных объектах и складах. В короткие сроки повстанцами были заняты обширные районы, в частности, большая часть территории к востоку от Дрины в направлении Великой Моравы, вместе с городами Чачак, Ужице, Ужичка Пожега, Ариле, Иваница, Байна-Башта, Любовия, Крупань, Горни-Милановац и Врнячка-Баня. При этом, хотя основную силу восстания составляли именно коммунисты, они повсеместно действовали совместно с четниками Михайловича[50].

В этой обстановке ненависть повстанцев была обращена, в том числе на русских эмигрантов, которых вырезали целыми семьями. Скородумов в своих мемуарах приводил промежуточную цифру погибших примерно в 300 человек, в том числе женщин и детей. «В Русском доме, где находилось Бюро, все подвалы были забиты голодными русскими беженцами. С большим трудом была создана бесплатная столовая, но это не решало проблему»[51].

Данные оценки числа погибших представляются завышенными, но оно действительно было велико. Известны имена убитых священников Сергия Булавина, Вячеслава Яковлева (оба под Пожаревацем) и Вячеслава Зяпина (Жагубица), судьи, бывшего ротмистра Константина Шабельского (Пожаревац), капитана Рулева и инженера Троянова (рудники в Лисани), есаула Максима Каледина, инженеров Розанова и Казанского (Крупань), фотографа Попова (Баня Ковиляча), младшего унтер-офицера Юстина Мельника и поручика Севостьяна Годиенко[52].

Уже в первый месяц восстания партизанскими группами в районе Пожареваца были расстреляны девять фольксдойче, «белогвардейцев» и «пятоколоновцев»[53]. Дочь священника Сергия Булавина, Нина, оставила описание произошедшего в деревне Кула зверского убийства ее отца. Согласно ему, в 21.00 три вооруженных человека пришли в канцелярию общины и заставили казначея отвести их на квартиру отца Сергия. Когда священник открыл им, двое нападавших вошли в дом, а третий остался снаружи. Через час первые двое вышли, ударами прикладов заставляя Булавина идти с ними. При этом один из них нес большой сверток с вещами, замотанными в простыню. Священник пытался убежать, но третий повстанец схватил его и жестоко избил прикладом, после чего отца Сергия увели в сторону и вскоре селяне услышали выстрел. При осмотре на теле были найдены несколько проникающих ножевых ран в область груди, сквозная огнестрельная рана, а шея была перерезана на глубину 5–6 см[54].

Информацию об убийстве русского священника можно найти в сентябрьском отчете Пожаревацкого окружного комитета КПЮ: «2-я рота, которая оперировала в Пожаревацком уезде обошла 9 сел, подожгла архивы и провела митинги. В селе Малый Цернич они расстреляли попа-русского эмигранта, который передал немцам список наших товарищей»[55]. В том же месяце Майданпекским партизанским отрядом в районе Райкова был убит русский – кассир шахтерской кассы взаимопомощи, а в Благоев Камене немец – директор фабрики и еще двое русских (вероятно, из числа сотрудников). В Пожареваце повстанцы бросили гранату в квартиру «русской-сотрудницы Гестапо» (sik), убив ее отца и ранив мать («так же шпионку»)[56].

9 сентября, после захвата партизанами и четниками Гучи, на горе Елице были расстреляны среский начальник Радивой Хайдукович и председатель среского суда эмигрант Николай Скрипкин (по другим данным – Скрипин). Около 8.30 утра 20 сентября в канцелярии шляпной фабрики в Ягодине коммунист Предраг Павлович застрелил из револьвера ее управляющего, русского эмигранта Викентия Иванова, после чего скрылся.

2 октября 35 повстанцев из Краинского отряда заняли село Рготина, убив председателя общины Влайко Илича, общинного делопроизводителя Живана Илича и «белогвардейцев» Александра Мотведера и Тимофея Шевченко. В партизанских донесениях можно найти сообщения об убийствах русских эмигрантов при захвате Андриеваца, а в занятой 24 октября Сокобанье был расстрелян Михаил Погодин[57].

Эмигрант Евгений Герценштейн писал своему дяде, что Шевченко был убит 18-тилетним Драголюбом Голубовичем, когда, пытаясь спастись, выпрыгивал в окно. Перед немецким военным судом Голубович признался, что русского планировалось похитить, а убийство предусматривалось только при попытке побега. Впоследствии убийца был расстрелян вместе с остальными участниками налета на центральной площади Бора. Так же, по сведениям Герценштейна, при первом нападении на Рготину, 20 августа, был убит инженер Юрий Филиппов, легко ранен другой эмигрант – Сергей Ольденборгер, стреляли в Андрея Куксина. «Случаев издевательств было больше», в частности над начальником станции Метовница Шабельским и священником из Влаоле Вячеславом Зейном. В Лознице (под Жагубицей) стреляли в отца Иосифа Брагина, после чего тот уехал в Белград[58].

Сын русского врача Льва Мокиевского-Зубка из Лешницы, Олег, вспоминал о покушении на своего отца, которое 11 августа пытался совершить местный мясник Момчило. Отцу и сыну удалось повалить и разоружить серба. «Отец спросил: «Почему ты хотел меня убить?». Он ответил: «Ты служил в Белой Армии – Ты мой враг». Уходя, он сказал: «В другой раз я лучше рассчитаюсь». Мокиевские отнесли отобранную винтовку в участок и заявили о нападении, но полицейский начальник сказал им, что ничего сделать не может. На следующий день тот же Момчило с товарищем разоружил 14 жандармов и, раздав оружие повстанцам, перешел через Дрину, где убил четырех работавших в поле мусульман, принеся в город их отрезанные головы. Были и другие случаи убийств в округе, в том числе русского кузнеца из села Текериш, а после нападения на врача еще один русский житель Лешницы, Сергей Саливон, с семьей бежал в Шабац[59].

Для подавления восстания у Вермахта просто не хватало сил – на территории Сербии были развернуты лишь три (704-я, 714-я и 717-я), а в прилегающей восточной Боснии – одна (718-я) пехотные дивизии двухполкового состава. Численность каждой едва превышала 6000 человек. Оставляло желать лучшего и качество личного состава – части были укомплектованы в основном резервистами (например, в 714-й и 717-й дивизиях количество призывников составляло лишь 20 % от общей численности). Большая часть солдат имела от четырех до восьми недель подготовки, военнослужащие с боевым опытом были в меньшинстве (в 704-й дивизии – 30 % от общей массы)[60].

В этой ситуации немецкое командование, отчаянно запрашивавшее подкреплений для усмирения воспламенившейся страны, сделало ставку на привлечение на свою сторону местных сил. Причем речь идет не только об официальном сербском правительстве генерала Милана Недича – германские военные (в лице начальника штаба командующего в Сербии оберста Эриха Кевиша) и политические власти приняли решение расколоть ряды четников, направив их против коммунистов, вступив с этой целью в переговоры с одним из самых влиятельных воевод – Костой Пачанацем.

Пачанац с подчиненными ему людьми весь период с начала оккупации размещался в Топлице, не предпринимая никаких враждебных действий против немцев. Свою позицию он объяснял бессмысленностью сопротивления, приводя в пример подавленное германско-австрийскими оккупационными силами Топлицкое восстание 1917 г. Конфликтуя на этой почве с Михайловичем, Пачанац согласился признать правительство Недича и открыто призвал всех четников переходить под его командование для борьбы с коммунизмом[61]. Вплоть до своего расформирования в начале 1943 г. подчиненные ему группы так называемых «легализованных» четников несли службу в качестве коллаборационистской милиции, являясь важной частью оккупационной системы.

К этому периоду относится и возникновение другого, меньшего по масштабам, но крайне важного в контексте рассматриваемого вопроса формирования – действовавшего совместно с оккупационной армией отряда из русских жителей Шабаца. Согласно наиболее распространенной версии событий, после убийства пяти казачьих семей, проживавшие в городе казаки создали отряд численностью 124 человека под командованием есаула Павла Иконникова. Совместно с немецким гарнизоном (II батальон 750-го пехотного полка 718-й дивизии и полицейская рота «Шабац») он держал оборону против наступающих партизан и четников до момента деблокады города частями 342-й дивизии Вермахта и переброшенными с территории Хорватии усташскими подразделениями[62].

По другим данным, после ряда жестоких убийств русских, проживавший в городе бывший капитан Александр Погорлецкий предложил немецкому коменданту сформировать из эмигрантов вооруженный отряд, который усилил бы гарнизон города, насчитывавший на тот момент 180 человек (в том числе 60 местных фольксдойче) с одним танком. Погорлецкий сформировал взвод в 45 человек, который вскоре продемонстрировал свою надежность в бою с повстанцами, потеряв двух бойцов убитыми. Несколько русских получили ранения. После этого отряд был развернут до пяти взводов, общей численностью более 150 человек [63].

Шабацкий священник Григорие Бабович 18 сентября оставил в своем дневнике запись, в том числе про эмигрантов: «В город как подкрепление немецкому гарнизону прибыла одна рота хорватских усташей. Кроме них есть и около 50 вооруженных русских»[64].

В опубликованной спустя год статье (написанной, вероятно, одним из бойцов данного отряда) говорилось, что представители местной казачьей станицы уже на второй день войны прибыли к коменданту города со списком из 30 добровольцев, предоставив себя «в распоряжение немецкого командования для борьбы с коммунизмом». Оружие первый отряд, по тем же сведениям, получил 12 июля[65]. Стоявший во главе русской колонии Шабаца Павел Иконников, вместе со своим помощником есаулом Монастырским, вероятно, представлял скорее политическую фигуру. Здесь уместно вспомнить, что в одном из партизанских донесений от 14 августа отмечалось, что председатель Шабацкой общины подал в отставку, а на его место был поставлен «русский-белогвардеец»[66].

Бюро по делам русской эмиграции не осталось в стороне от данного прецедента и оказало помощь русскому отряду – во время приезда Иконникова и доктора Николая Мокина в Белград они имели встречу со Скородумовым, который передал им 5000 динаров на питание бойцов самообороны[67].

Шабчанин Мара Йованович вспоминал: «Железнодорожная станция опустела, лишь несколько «классов» [классные вагоны, вероятно приспособленные под огневые точки. – А.С.] стояло на путях вне станции по направлению к фабрике «Зорка». Стражу несли белогвардейцы». Одна группа русских, по данным югославского историка Драгослава Пермаковича, укрепилась в кафе на левой стороне улицы Масарика, а на территории химического завода «Зорка» в составе сформированного из рабочих отряда (усиленного немецким пехотным отделением) держали оборону около 30 фольксдойче и 10 русских[68].

Масштабный штурм города партизаны и четники начали в ночь с 22 на 23 сентября. К 4.00 гарнизон города удерживал только городскую комендатуру и территорию радиусом в примерно 200 метров вокруг нее. Нападавшие совершили ошибку, выключив во всем городе электричество (по данным Бабовича, это произошло около 3.00), что дало возможность обороняющимся в темноте перебрасывать на автомашинах группы бойцов на наиболее опасные участки.

Два командира русских взводов к этому времени были убиты, а все остальные ранены, но Погорлецкий, несмотря на ранение (у него было выбито 14 зубов и перебит нос) остался в строю и возглавил контратаку вдоль одной из улиц. Его отряд примерно из 70 человек шел вдоль домов, выбивая оттуда повстанцев, а посередине улицы двигался танк. Рассеяв партизан на церковной площади, они развили удар в двух противоположных направлениях. В итоге к 9.00 утра город был полностью очищен от повстанцев, но ожесточенный бой продолжался в течение всего дня. Среди погибших при обороне русских можно назвать казачьих есаулов Храмова, Коченгина, Наумова и хорунжего Пилипенко.

Пропали без вести подпоручик Гирко и стрелок Григоров[69].

24 сентября к Шабацу подошли части 342-й пехотной дивизии Вермахта (698-й пехотный полк, III дивизион 342-го артполка, 342-я противотанковая рота, 1-я рота 342-го саперного батальона), II батальон 750-го полка и части хорватской милиции. Они начали зачистку города и прилегающей местности, включавшую в том числе интернирование и заключение в специально созданный концентрационный лагерь всего сербского мужского населения[70]. В записи от 27 сентября Бабович снова упоминает русских: «немцы грабили магазины. Их помощники, русские белогвардейцы и усташи, так же грабили и жгли дома на Камичке, так как, якобы, из них стреляли»[71].

Переговоры русского бюро с германским командованием в Сербии, подготовка к развертыванию формирования

На фоне общей ситуации в стране, в течение лета Скородумов продолжал попытки осуществить идею создания русского формирования, но переговоры он вел уже с представителями различных сил внутри Сербии, а основной целью была заявлена защита русского населения. Контакты с сербским политиком Димитрие Льотичем, занимавшимся в этот период созданием добровольческой команды из сербских коллаборационистов, не принесли результатов: в ее состав, как и в подразделения Сербской державной стражи (СДС), русские могли вступать лишь в частном порядке[72].

Больший интерес проявил германский Уполномоченный командующий в Сербии генерал Пауль Бадер – 31 августа Скородумов встретился с оберстом Эрихом Кевишем для обсуждения перспектив развертывания подразделений из эмигрантов. Посредником при этом выступал унтершарфюрер Ханс Бок – руководитель курировавшей национальные вопросы референтуры III В оперативной команды СД «Белград»[73].

Чем объяснить этот интерес к русскому проекту? Вероятно, ответ можно найти в докладе германского офицера для поручений ритмейстера Кампе, прибывшего в Белград 5 сентября для участия в подавлении восстания. Он констатировал недоверие Бадера и Кевиша к четникам Пачанаца, ввиду вскрывшихся фактов их сотрудничества с коммунистами, и повсеместное недовольство новыми союзниками на низовых уровнях: «Неясно, не поддерживают ли четники, несмотря на договоренности, постоянно растущую бандитскую активность. Поэтому войска жалуются на невозможную путаницу и неопределенность, так как они должны противостоять коммунистическим бандам, но не могут ничего делать с четниками, хотя во многих случаях нет никакой разницы между коммунистами и четниками»[74].

Вероятно, инородные для Сербии и вызывавшие ненависть повстанцев русские эмигранты представлялись командованию оккупационных сил гораздо более надежными кадрами, чем сербские коллаборационисты.

Встреча длилась около двух часов, сам Скородумов впоследствии писал, что выдвинул на ней следующие условия:

– немецкому командованию подчиняется лишь командующий формирования, а остальные служащие – ему и назначенным им русскими начальникам;

– ни одно подразделение не может быть придано немецкими частям. Формирование должно действовать как единое целое;

– служащие должны быть одеты в собственную униформу;

– никто из служащих не приносит присяги, кроме командира;

– после подавления коммунистического движения в Сербии немецкое командование обязуется перебросить часть на Восточный фронт;

– формирование не может быть использовано ни против четников Михайловича, ни против иных государств[75].

Но почти все из них следует отнести к послевоенным домыслам самого автора. Так, сторонами однозначно не мог подниматься вопрос о неучастии русских в боях против четников: как уже писалось выше, весь период с начала восстания до поздней осени 1941 г. равногорцы и коммунистические партизаны действовали объединенными силами. До открытых столкновений между ними дело дошло лишь в последние дни октября, а окончательный разрыв произошел в конце ноября. Достаточно сказать, что менее чем через три недели после переговоров Кевиша и Скородумова, 19 сентября, в селе Струганек состоялась встреча Йосипа Тито и Драголюба Михайловича. В ее результате была достигнута договоренность (фактически утверждено существующее положение) о ненападении и разделе трофеев. Вторая подобная встреча состоялась в еще более поздний период – 27 октября в селе Браичи[76].

Немногим менее нереальными выглядят пункты о непринесении добровольцами присяги и использование корпуса как единого целого. Присяга, по общему правилу, является обязательным условием зачисления на службу служащего военных или милицейских формирований в любой стране мира. Отказ от подчинения русских частей немецким военным инстанциям был бы неосуществим в условиях военных действий, что Скородумов как кадровый офицер с боевым опытом должен был отлично понимать.

Относительно предпоследнего пункта, согласно которому немецкое командование якобы должно было перебросить часть на Восточный фронт, точную картину дают свидетельства эмигранта Юрия фон Мейера, присутствовавшего на встрече в качестве переводчика. В числе прочего он изложил принятые Скородумовым условия Кевиша, который подчеркнул, что формирование будет именоваться группой заводской охраны и будет находиться в подчинении уполномоченного по хозяйству в Сербии группенфюрера Национал-социалистического авиационного корпуса Франца Нойхаузена. Он же сообщил, что никакая отправка формирования на Восточный фронт не планируется, так как он нужен для охраны промышленных объектов в Сербии. Кевиш также исключил возможность проведения какой-либо мобилизации – запись могла осуществляться лишь на добровольной основе[77].

Версия о якобы имевшем место обмане добровольцев со стороны германского военного руководства, не отправившего, вопреки обещаниям, корпус на Восточный фронт, стала широко озвучиваться в середине второй половины XX века, вполне возможно под влиянием изданных Скородумовым мемуаров. Но в более ранних публикациях она не встречается. Так, в августе 1947 г. в «Вестнике» американского отдела РОВС был опубликован ответ неназванного компетентного русского эмигранта (бывшего российского старшего офицера, на 1941 г. проживавшего в Белграде) на письмо начальника союза Алексея Архангельского с просьбой разъяснить обстоятельства создания шуцкора. Респондент прямо писал, что «немецкие оккупационные власти в Сербии объявили о формировании Русской «охранной группы» с очень скромными задачами местного характера»[78]. В мае 1950 г. ветеран корпуса, скрывавшийся под инициалами «Б.В.» также свидетельствовал, что «цель создания корпуса была ясно сформулирована в немецком приказе: «для охраны объектов в Сербии»[79].

Полную несостоятельность утверждений об «обмане» доказывает и одно из сентябрьских донесений шефа полиции безопасности и СД обергруппенфюрера Рейнхарда Гейдриха. В нем он, на основании донесения оперативной команды «Белград», сообщал про достигнутую на переговорах со Скородумовым договоренность, что формирование будет использоваться для защиты хозяйственных объектов, в том числе, по просьбе групенфюрера Нойхаузена, рудников. После нормализации ситуации в Сербии русские части должны были быть расформированы. Так же до сведения Скородумова было доведено, что они ни при каких обстоятельствах не могут быть использованы на Восточном фронте[80].

Бесспорен только пункт, касавшийся необходимости введения для бойцов группы собственной формы. Фактически она представляла собой переделку старой югославской, в достаточных количествах захваченной на складах (впоследствии появилась сделанная на ее основе униформа темно-коричневого цвета). Самым интересным ее элементом (декоративного характера) являлось ношение имитации старых погон российской армии, обозначавших последнее звание служащего в вооруженных силах Российской республики или же в белогвардейских армиях. Ситуация с ними подчас доходила до по-настоящему анекдотических случаев. Например, Владимир Бодиско (родившийся в 1912 г. и в российской армии, соответственно, не служивший), вспоминал, что начальник ветеринарного отдела доктор Василий Истомин приказал ему нашить погоны капитана на основании того, что в дореволюционной России все имевшие высшее образование при зачислении на государственную службу автоматически получали соответствующий ему ранг губернского секретаря[81].

Актуальные звания офицерского состава должны были отмечаться на петлицах: лейтенант имел узкую серебряную полоску, обер-лейтенант – такую же полоску с одним, а гауптман – с двумя ромбиками. Майор – две серебряные полоски, у оберст-лейтенанта они дополнялись одной, а у оберста – двумя ромбиками. У генерал-майора была одна золотая полоска, а так же красный генеральский лампас на брюках и красная подкладка шинели. Звания остальных служащих определялись количеством углов из серебряной тесьмы, нашитых на рукаве выше локтя (один – у ефрейтора, два – у унтер-офицера, три – у фельдфебеля)[82]. Единственным изменением в покрое старой югославской униформы стала переделка стоячего воротника полевого кителя в отложной. На него нашивались петлицы из шинельного сукна. В частях группы в основном использовались чехословацкие стальные шлемы vz.32, но встречались и старые немецкие М16, в обоих случаях, как и форма, доставшиеся «в наследство» от югославской армии. С передней стороны на них белой краской наносились знаки так называемого «ополченческого» креста.

После встречи Мейер советовал Скородумову распространить информацию о добровольном, а не обязательном характере формирующейся группы, а также о ее задачах, но последний ответил, что в таком случае он не сможет выполнить данное Кевишу обещание о наборе не менее 1500 добровольцев. Даже ближайшим приближенным Скородумов сообщил о результатах переговоров с искажением ряда моментов «в желательную для себя сторону»[83].

Что же представляла из себя заводская охрана в системе милитаризированных организаций Третьего рейха? Непосредственно на территории Германии это были небольшие группы полицейского типа, создаваемые на заводах и фабриках в первую очередь с целью предотвращения краж и саботажа. Они так же нередко привлекались к обеспечению ПВО своих объектов.

Административно данные подразделения находились в подчинении министерства авиации. Как правило, служащие заводской охраны носили темно-синюю или серую униформу с открытым или закрытым воротником и фуражки армейского образца. Символика отличалась разнообразием, но обычно использовались фуражечный и нарукавный знак заводской охраны. Первый – овальной формы, носившийся на левом рукаве, был вышит серебристо-серой нитью на черном или сером фоне и имел такой же серебристо-серый кант. Он состоял из стилизованного изображения фабрики, располагавшегося между крыльями и над половиной шестерни. Сверху, с наклоном влево, располагался щит, украшенный черной свастикой. Алюминиевый знак на фуражке был в форме орла со щитом. Иногда так же носились петлицы с эмблемой компании. Манжетные ленты бывали разных цветов с выполненными печатными буквами надписями «Werkchutz»[84].

После победы над Польшей и создания на ее территории Генерал-Губернаторства в заводской охране появились иностранцы – поляки и украинцы. Из последних в конце 1939 г. были даже созданы три отдельных подразделения в Сталёвой Воле, Страховице и Скаржинско, численность которых к весне следующего года достигла 1000 человек. Их командирами были немцы при заместителях-украинцах[85]. Другие славяне поступали на службу поодиночке или небольшими группами. Так, например, на оружейную фабрику Штаера в Варшаве в 1943 г. на непродолжительное время устроились работать охранниками украинцы Леонид Муха и Юрко Слива, а на одном из предприятий немецких железных дорог во Львове служил местный житель Димитрий Сенчук. Один из украинских сотрудников охраны, Дмитро Бойко, вспоминая о своей службе в Варшаве, писал, что в отличие от сотрудников, охранявших электростанции, газо- и водопроводы и другие объекты, он и его сослуживцы, обеспечивавшие безопасность административных учреждений, были одеты не в униформу, а несли службу в штатском. Каждому выдавался носившийся за поясом пистолет[86].

Договоренность о начале формирования группы быстро достигла представителя МИД Германии при командующем в Сербии посла Феликса Бенцлера, выступившего резко против нее – Скородумов был вызван в посольство, где имел беседу с послом и советником миссии доктором Герхардом Файне, которые объявили ему о своей позиции. В ответ начальник бюро сразу же воспользовался протекцией Кевиша, который был крайне раздражен позицией дипломатических работников и в течение суток смог разрешить возникшую конфликтную ситуацию[87].

Штаты группы были готовы в первой декаде сентября. При этом от дивизионной структуры было решено отказаться в пользу бригадной. Согласно плану формированию подлежали: штаб, два стрелковых полка (по штатам стрелковых полков российской армии, существовавших до 1915 г.), два кавалерийских эскадрона, две батареи, саперная рота и авиазвено связи (два самолета Fi-156 «Шторьх»).

4 сентября начальник военно-училищных курсов РОВС Михаил Гордеев-Зарецкий пообещал Скородумову предоставить 18 юнкеров из состава роты допризывной подготовки, которые должны были составить комендантский взвод и принимать казармы бывшей югославской королевской гвардии в Топчидере, отведенные Кевишем для приема и размещения добровольцев. Один из этих юнкеров, Владимир Гранитов, впоследствии вспоминал, что Гордеев-Зарецкий в тот день был вызван к начальнику бюро прямо во время занятий и вернулся после них «радостно-возбужденный», сообщив оставшимся взводным, о необходимости формирования команды для назначенной на 7 сентября приемки казарм. В состав взвода, командиром которого был назначен Гранитов, вошли также Владимир Бабушкин, Геннадий Жеромский, Игорь Игнатьев, Владимир Кашкаров, Игнатий Копанев, Валентин Лагус, Владимир Мартыненко, Владимир Миролюбов, Эльмурза Мистулов, Петр Мономахов, Георгий и Николай Назимовы, Иван Пиноци, Олег и Юрий Плескачевы, Николай Секанов, Борис Тархан-Муратов, Георгий Шефер[88].

По-настоящему поворотным днем стала пятница 12 сентября, когда Кевиш вручил Скородумову приказ, разрешающий начать формирование группы. После этого начальник бюро отправился в Русский дом, где им были составлены свой приказ о формировании и сопровождавшая его агитационная «Информация» (содержание которой остается неизвестным). Месснер после войны утверждал, что их авторами на самом деле были Николай Чухнов и Александр Ланин. Чухнов же, не отрицая своего участия в работе, приписывал основное авторство Штейфону. В конечном итоге оба материала немедленно были отправлены в «Русский Бюллетень» для публикации, а их копии вывешены на стене Русского дома. Сдавая их в набор, Чухнов заявил немецкому военному цензору гауптману Танглу, что содержание полностью одобрено Кевишем, что, разумеется, не соответствовало действительности[89].

В приказе, подписанном Скородумовым и Штейфоном, среди прочего, говорилось, что «12 сего сентября мною получено распоряжение германского командования за № 1 с согласия сербских властей о призыве русской эмиграции в Сербии для формирования Отдельного русского Корпуса.

Командиром Русского Корпуса назначен я».

Далее Скородумов объявил набор всех военнообязанных в возрасте от 18 до 55 лет, оговорившись, однако, что «в первую очередь подлежат набору лица, проживающие в Белграде и его окрестностях» и что «охраняя личные интересы каждого эмигранта, я разрешаю явиться в первую очередь всем желающим и свободным».

Для медицинского освидетельствования новобранцев приказывалось создать пять врачебных комиссий. Бывшие военнослужащие пехоты и кавалерии должны были явиться в Топчидерские казармы к 9.00 18, артиллеристы и ранее не служившие лица – 19, казаки – 20, а военнослужащие технических войск и авиации – 21 сентября. Все, кто не мог прибыть на сборный пункт в указанные сроки, были обязаны, указав причины, зарегистрироваться в те же дни в Русском доме. Всем поступающим в корпус была обещана постановка на все виды довольствия по нормам германской армии, а ставки для обеспечения семей должны были быть объявлены дополнительно. Каждому рекруту надлежало принести с собой две смены белья, постельные и умывальные принадлежности, нож, ложку и кружку. Заканчивался приказ фразой «С Божьей помощью, при общем единодушии, и, выполнив наш долг в отношении приютившей нас страны, я приведу вас в Россию»[90].

Как можно видеть, приказ был выполнен в очень «обтекаемой» с юридической точки зрения форме: с одной стороны, объявлялась всеобщая мобилизация эмигрантов, а с другой – присутствовало разрешение о явке в первую очередь желающих и свободных. По нашему мнению, Скородумов использовал своеобразный психологический прием, внедряя в среду эмиграции мысль, что так или иначе, мобилизованы будут все годные для прохождения службы лица, но в начале желающим предоставляется право добровольной явки. Не менее «обтекаема» и фраза «я приведу вас в Россию»: не содержащая в себе прямого указания на отправку корпуса на Восточный фронт, она была призвана сыграть на чувствах эмигрантов, желающих участвовать в боях против Красной армии. И, наконец, сообщение о формировании «Русского корпуса» вместо группы заводской охраны и сокрытия истинной цели его создания следует признать прямой дезинформацией и обманом потенциальных добровольцев.

Определенный эффект среди эмиграции данные приемы действительно возымели. Например, эмигрант Сергей Афанасьев желал вступить в ряды формирования именно в надежде попасть на восток и изменил свои планы, записавшись в ряды Организации Тодта (ОТ), после разговора с немецким оберстом, объяснившим тщетность этих надежд[91].

Другой русский беженец, Сергей Смирнов (сын которого служил в корпусе), 1 октября писал своему племяннику, уже упоминавшемуся Сергею Герценштейну: «еще далеко не известно назначение корпуса: есть разговоры, что он идет в Россию, чтобы там, в тылу у немецкой армии, быть помощным органом, т. е. держать гарнизоны и т. п. Это национальное дело, и каждый должен в нем участвовать. Но есть или, вернее, была определенно другая версия: что это для работы против повстанцев. В таком случае, мое мнение, что это не наше дело, не русских гостей здесь в течение 20 лет»[92].

Кирилл Александров приводит утверждение Скородумова, что финансовые средства на развертывание формирования поступили не только от группенфюрера Нойхаузена, но и от американского консула в Белграде (50000 динаров)[93]. Но, так как все дипломатические органы США прекратили работу на территории бывшей Югославии еще в апреле, речь идет лишь об очередных домыслах бывшего генерала.

14 сентября произошло событие, которое сам начальник русского бюро описывал как свой трехдневный арест. По его словам, кроме приказа о его задержании из Берлина было прислано распоряжение о снятии с должности оберста Кевиша[94]. Налицо, по крайней мере, логическая нестыковка, как Кевиш мог продолжать оставаться на своей должности, если приказ о его смещении был отдан на таком высоком уровне?

На самом деле, Скородумова пригласили в СД для дачи объяснений перед комиссией во главе с оберштурмбаннфюрером Карлом Краусом. На допросе присутствовали и офицеры Вермахта, мягко пытавшиеся убедить бывшего генерала в невозможности формирования какого-либо «Русского корпуса». Затем руководителя бюро отвели в одну из комнат в канцелярии СД, объявили почетным гостем и предложили располагаться как дома. В знак протеста Скородумов отказался от приема пищи. 16 сентября с него взяли расписку о неразглашении сведений о немецкой политике на востоке и отвезли домой, запретив какую-либо политическую деятельность. Тогда же он был снят с поста начальника бюро по делам русской эмиграции[95]. Приглашенный вместе с ним Ланин просидел под арестом 22 дня, а сразу после освобождения, вместе с Чухновым, был командирован в Кладово [96].

Противники формирования, узнав об этих событиях, резко активизировали свою деятельность, начав забрасывать немецкие инстанции доносами, обвинявшими Скородумова в уголовных преступления дореволюционного периода и принадлежности к масонской ложе Великого Востока, а Штейфона в его еврейском происхождении. Было получено даже еще более странное ходатайство с требованием смещения Скородумова с должности за «авантюрные действия испортившие отношения с сербами». В Русском доме несколько бывших генералов и старших офицеров устроили бурный митинг, дошедший до срывания со стены приказа о призыве. Остановить его смог генерал Кириенко, в самый острый момент скомандовавший «смирно», произнесший патетическую речь и попросивший всех «трусов» удалиться из зала. Штейфон объявил, что продолжает формирование, а приказ был водворен на прежнее место. Вместе с тем, чуть позже он официально отказался от своей подписи под ним[97].

Несмотря ни на что, развертывание формирования было слишком необходимо оккупационной администрации, поэтому демарш Скородумова привел лишь к отстранению самого начальника русского бюро, но никак не сказался на продолжении акции.


Таким образом, мы можем заключить, что будущий РОК возник в сентябре 1941 г. как локальное формирование полицейского типа. Его создание представлялось немецкой оккупационной администрации необходимой мерой в виду крайне тяжелой ситуации в Сербии, благодаря чему была обойдена официальная негативная позиция руководства Германии по вопросу привлечения на службу русских эмигрантов. С другой стороны, надо отметить, что его создание происходило в атмосфере интриг в эмигрантской среде, некоторые проявления которых представляются однозначным манипулированием сознанием и попыткой ведения собственной политической игры со стороны Михаила Скородумова.

Загрузка...