«Чтобы быть королем, надо учиться быть королем», – сказала когда-то Мария-Антуанетта брату.
Ее не учили быть правящей королевой, и она никогда не хотела быть таковой. Она хотела быть матерью и женой, хотела блистать в свете и заниматься обустройством своего Трианона и благотворительностью.
Мария-Антуанетта была бы прекрасной королевой. При другом короле. В другой стране. И в другое время.
Но ей пришлось править во Франции в самый трудный для монархии период – Великой Французской революции. И мужем ее был нерешительный, слабый, хотя и добрый Людовик. Поэтому судьба королевы сложилась так несчастливо…
– Мари, нет, нет, Вы не можете так поступать с собой! Работать в ожидании уже начавшихся родов… Мари, прошу Вас…
Мария-Терезия только глазами сверкнула на супруга. Император Франц Стефан, конечно, горячо любимый муж, но все же хозяйка в стране и в собственной жизни – она, и только она! Ей нужно подписать еще несколько бумаг, но императрица ничего не делала наспех и к бумагам, на которых ставила свою подпись, относилась очень внимательно. И все же когда схватки стали очень частыми, она со вздохом отправилась в постель рожать своего пятнадцатого ребенка.
Мария-Терезия Австрийская была совершенно замечательной женщиной во всех отношениях. Ей посчастливилось выйти замуж по любви, которая с годами, несмотря на многочисленные, а иногда и весьма чувствительные альковные грешки супруга, только крепла. Императрица с легкостью рожала одного ребенка за другим, и лишь двое умерли в младенчестве и одна родилась мертвой, да одна – старшая Мария-Анна – стала калекой. И останавливаться на пятнадцатом ребенке Мария-Терезия не собиралась, тем более все дети как на подбор получались красивыми и умными.
Но это было не главным достоинством императрицы. После смерти единственного сына, императора Великой Римской империи Карла VI, она стала наследницей династии Габсбургов. И какой наследницей! Когда в октябре 1740 года внезапно умер последний мужчина из королевского рода Габсбургов император Карл VI, первый министр Людовика XV кардинал де Флери с удовольствием констатировал: «Габсбургов больше нет». И ошибся, потому что двадцатитрехлетняя Мария-Терезия взяла власть в свои руки так, словно всю жизнь к этому готовилась и иного не мыслила! Взяла и крепко держала долгие годы, будучи правительницей огромной империи при довольно покладистом муже Франце Стефане. Она всех подданных считала также своими детьми, причем иногда уделяла им куда больше внимания, чем детям, рожденным ею же.
Мария-Терезия после первого же ребенка категорически отказалась допускать в спальню на время родов толпу любопытствующих придворных.
– Франц, вполне достаточно того, что они видели рождение наследника, о подмене остальных детей могут не беспокоиться!
Придворным ничего не оставалось, кроме как ожидать очередного сообщения о счастливом разрешении императрицы от бремени.
Поэтому 2 ноября 1755 года в королевских покоях Хофбургского дворца Вены посторонних не было. В половине девятого вечера Ее Величество счастливо родила девочку, маленькую, но крепенькую, одиннадцатую дочь из пятнадцати детей.
Осмотревшие новорожденную эрцгерцогиню повитухи и лекари пришли к выводу, что дитя совершенно здорово и никаких опасений не вызывает. Сама кроха таращила на взрослых свои голубые глазки и сладко причмокивала губками, намекая на необходимость восстановить потраченные при рождении силы. Дитя еще раз показали матери с отцом и передали кормилице – жене судьи, Констанции Вебер.
На этом обязанности Марии-Терезии по вынашиванию и рождению дочери были исчерпаны. После благодарственной молитвы она с чувством поцеловала пришедшего поздравить мужа и знаком попросила, чтобы тот подал ей оставшиеся лежать на столе бумаги и перо. А император Франц Стефан, выполнив просьбу супруги, отправился сообщать придворным о пополнении семейства. Ни роженицу, ни ребенка им не показали, Мария-Терезия считала, что в этом нет никакой необходимости.
Да и день к этому не располагал. Крошечная эрцгерцогиня, которая на следующий день при крещении получила имя Мария-Антония Жозефа Жанна, выбрала не слишком удачный день для своего появления на свет, может, в этом тоже было предопределение ее страшной судьбы? Второе ноября – День всех святых, то есть поминовения мертвых, когда полагалось быть в черных траурных одеждах и торжественно поминать усопших. Именно поэтому в детские годы день рождения Марии-Антуанетты отмечали на день раньше.
В семье она получила имя Антуан, для придворных – мадам Антуан, кроху называли «мадам», потому как была дочерью императрицы.
Но это оказались не все неблагоприятные знаки при рождении девочки. Ее крестными родителями должны были стать португальские король и королева, но как раз 2 ноября в Лиссабоне произошло страшное землетрясение, погубившее много жизней, и королевская чета, конечно, не приехала.
Придворный астролог тянул с составлением гороскопа для новорожденной эрцгерцогини, поэтому он не был сразу опубликован, а потом несколько забылось из-за других дел. Но и позже родители предпочли ничего не обнародовать.
Пожилой человек почти трясущимися руками протянул Марии-Терезии лист, на котором круг был весь исчерчен линиями и испещрен неведомыми знаками:
– Вот, Ваше Величество…
Императрица взяла в руки предложенное и тряхнула листом перед лицом астролога:
– Ну и что? Что я в этом могу понять?
– Это гороскоп новорожденной эрцгерцогини…. Он… как бы сказать…
– Говорите как есть.
– Он не слишком хорош, даже очень нехорош…
– Чем? – женщину, которая уже пятнадцать лет правила огромной страной и родила стольких детей, гороскоп пятнадцатого ребенка мог и не испугать.
– Дело в том, что в ее гороскопе планета Кастор…
– Вы полагаете, что я разбираюсь в планетах и созвездиях так же, как вы? Говорите яснее.
– У эрцгерцогини плохой гороскоп, чтобы он не сбылся полностью, за ней нужно все время следить, образовывать, но, главное, выдать замуж куда-нибудь как можно дальше от Вены и за человека не ее круга. Иначе…
– Что иначе?
– Иначе ей грозит отсечение головы…
– Что?!
– Так говорят звезды, – развел руками астролог.
Мария-Терезия задумалась всего на мгновение, потом кивнула:
– Я учту это. Гороскоп никому не показывать и ничего о нем не говорить, девочке – тем более.
То ли жизнь так сложилась, то ли не до конца поверила, но не учла, и обучали Антуанетту не так, как надо бы, и не воспитывали, и замуж выдали именно так, как нельзя было делать: за наследника французского престола – дофина Людовика Августа, ставшего королем Людовиком XVI, а сама Мария-Антуанетта – королевой. Чем все закончилось – хорошо известно, обоим с разницей в полгода отрубили головы. Кто утверждает, что за дело, кто-то жалеет невинно казненную королеву, но свершившегося не вернуть…
Но тогда до этого было еще очень далеко, кормилица Констанция Вебер тетехала голубоглазую малышку даже больше собственного сына, трехмесячного Йозефа. Пятнадцатый ребенок императрицы Марии-Терезии и императора Франца Стефана вступал в жизнь. И никто не подозревал, сколько же самых разных событий произойдет в этой жизни, сколько раз судьба будет делать крутые виражи, чтобы подстроить несчастное замужество Марии-Антуонии Жозефы Жанны с дофином Людовиком Августом в блистательном и страшном Париже.
В Лаксенберге готовились к празднику – именинам святого Франциска, именинам императора Франца Стефана. Большая императорская семья праздновала весело и шумно, разные поколения детей активно участвовали в готовившемся представлении. Но разница между старшими и младшими так велика (между старшей и младшей дочерьми семнадцать лет), что малышей просто отодвинули, особенно – самую маленькую Антуан, которой не было и четырех.
Девочка разревелась в голос:
– Я-а… тоже хочу-у…
– Иди вон посмотри белок в зоосаде, – посоветовала семнадцатилетняя Кристина, которую дома звали Мими.
– Сама смотри своих белок, я их не люблю!
– Ну тогда верблюда.
– И верблюда не люблю! Я люблю собачек.
– Тогда иди к своим собачкам!
– И тебя не люблю! – объявила малышка Антуан старшей сестре.
Если честно, то Мими не любил никто, кроме матери, из-за ее доносительства и злого языка, который тут же проявился:
– Нужна мне твоя любовь, козявка! Возись со своими собачками и не лезь ко взрослым…
Малышку пожалел старший брат Иосиф, он был наследником и потому чувствовал себя ответственным за все семейство:
– Иди сюда. А что ты хочешь делать?
– Петь и танцевать.
– Антуан, ты знаешь какую-нибудь песенку?
– Знаю, – кивнула девочка.
– Какую?
Малышка вдруг чистым голоском запела… песенку из французского водевиля, причем очень точно, не перевирая, разве что путая слова.
– Откуда ты ее знаешь?! – ахнул взрослый брат.
– Слышала, как пела Мими.
Сама Кристина в это время старательно изучала импровизированную сцену, словно именно ей поручено ее устройство. Иосиф вдруг рассмеялся:
– А спой на празднике именно эту песню, пусть посмеются.
Антуан, которой не исполнилось и четырех, согласно кивнула. Это был ее первый театральный опыт, потом девочка еще не раз будет выступать в домашних спектаклях, в том числе и в балете, а когда сама станет дофиной и позже королевой, будет много и часто играть на маленькой сцене и на всю жизнь полюбит и музыку, и театр.
Но посмотреть верблюда она после репетиций все же пошла вместе со своей сестрой Марией Каролиной, которую в семье звали Шарлоттой. Все женщины династии Габсбургов имели первым именем имя Девы, а второе различало их между собой. Шарлотта была старше Антуан на три года, и девочки очень дружили до самого замужества сначала одной, а потом другой.
Зоосад, о котором говорила Кристина-Мими, был создан императором Францем Стефаном, в нем жили, кроме верблюда и белок, еще бегемот, пума и несколько попугайчиков. Но Антуан и Шарлотта все равно больше любили своих маленьких собачек. Собачки будут сопровождать Антуанетту всю жизнь, кроме тюрьмы.
Детство будущей королевы Франции явно было счастливым. Большая семья, даже если кто-то кого-то и недолюбливал, места во дворцах было достаточно, чтобы в повседневной жизни почти не пересекаться, дружили «по возрастам», но сильнее всех две младшие дочери – Шарлотта и Антуан.
Императорская семья очень любила музыку, стараясь дать хорошее музыкальное образование и девочкам, и мальчикам, в частности, их учил композитор Глюк. Учили языкам, танцам и еще много чему. Только вот младшая, Антуан, была не слишком усидчивой, а потому не очень любила учебу. Эта черта осталась у нее на всю жизнь – королева Мария-Антуанетта слыла весьма легкомысленной, хотя и очень доброй особой, не способной править государством, заниматься делами или политикой, в отличие от своей матери, императрицы Марии-Терезии, настоящей хозяйки Австрии и настоящей императрицы Священной Римской империи.
Но где взять усидчивость, если ребенка в детстве к таковой не приучили? Добрая гувернантка, которую Шарлотта и Антуан называла Эрзи, предпочитала не утруждать малышку, чаще всего делая задания за нее сама. Всю жизнь королева Мария-Антуанетта писала как курица лапой, к тому же страшно медленно и с ошибками…
Зато она была очаровательным и очень послушным ребенком, очень старавшимся угодить матери и старшему брату. Доброму отцу не нужно было угождать, он мягкий и нетребовательный, сродни Эрзи. И привычка полностью подчиняться и выполнять волю матери и брата сыграет с Марией-Антуанеттой злую шутку, сильно повлияв на ее судьбу.
Но это будет еще нескоро. А пока по дворцу в любимом Лаксенберге с визгом носились две девочки, играя со своими собачками, – эрцгерцогини Шарлотта и Антуан, у которых их счастье и несчастье было впереди.
Им бы поменяться судьбами прямо тогда, в Лаксенберге, тогда бы, если не мировая история, то история Франции могла бы быть совсем другой… Но что было – то было, прошлое – единственное, чего уже нельзя изменить.
В Вену приехал чудо-ребенок, как все называли маленького сына Леопольда Моцарта. У Леопольда было двое чудо-детей – сын и дочь, они обладали идеальным слухом и играли на нескольких инструментах лучше многих взрослых.
Матушке порекомендовали пригласить к себе это семейство, чтобы они устроили концерт. Она так и сделала, но на первом концерте я не была. Туда позвали только старших детей, мы с Шарлоттой остались в музыкальном классе заниматься своими делами. Как же было обидно слышать, что маленький Вольфганг действительно изумительно играл, импровизировал, а в заключение даже прыгнул на колени к матушке и поцеловал ее в щеку!
Мы с Шарлоттой переглянулись: он сделал то, что если и позволялось, то только в детстве и маленькой Мими. Кому еще из детей такое могло прийти в голову? Я уже почти ненавидела этого Моцарта. Наверное, матушка выгнала маленького нахала, запретив появляться на глаза? Шарлотта думала так же.
Каково же было наше удивление, когда мы узнали, что не только не выгнала, но и пригласила еще раз выступить перед королевской семьей, включая теперь и нас. Наши учителя музыки – мсье Глюк, Вагензайль, мадам Марианна и Сесилия Дэвис, да все восхищались чудо-ребенком. Только мой учитель игры на арфе, Йозеф Гиннер, грустно вздохнул:
– Одно плохо – детство так быстро кончается…
– Что тут плохого, он станет взрослее и будет играть еще лучше!
– Ах, мадам, он станет взрослее и перестанет быть чудо-ребенком. Если его отец не позволит мальчику сочинять свою музыку, то к нему быстро потеряют интерес.
– А если позволит? – я спросила скорее из любопытства, чем из желания действительно подумать о судьбе гениального мальчика.
– Если позволит, то мир получит самого гениального композитора на все времена.
– Почему?
– То, что рождается в голове или скорее душе этого пока маленького человечка, идет от Бога и им же напевается. Пальцами маленького Моцарта озвучивается музыка Господа.
Йозеф Гиннер говорил столь торжественно и патетически, что нам до невозможности захотелось своими глазами посмотреть и своими ушами услышать мальчика, «поцелованного Господом». Идя нам навстречу, матушка и пригласила талантливых детей во второй раз, хотя я подозревала, что и в воспитательных целях тоже.
Нам демонстрировали, какими талантами обладают дети уже в моем возрасте. Я с обидой подумала, что если бы решила стать музыкантшей, как эта девочка Анна Моцарт, то вряд ли матушка была бы рада. Почему-то чужим детям позволительно то, что никогда не позволят нам. Для нас, особенно младших, был один закон: повиноваться! Прежде всего родительской, а значит, матушкиной воле.
Если честно, то я почти недолюбливала маленьких Моцартов, потому что им разрешено то, чего ни за что не позволят нам с Шарлоттой. Но, увидев двоих детей, за каждым даже не шагом, а движением которых бдительно наблюдал отец, вдруг поняла, что им еще тяжелее, чем нам. А потом меня так увлекла игра маленького мальчика, который, казалось, жил музыкой, рождавшейся под его пальцами… Я видела, что ему хочется играть свое, то, что рвалось наружу изнутри, а заставляли исполнять разные произведения, привычные слуху матушки и отца.
Я всегда очень любила музыку, но играла лучше на арфе, и все же легкость, с которой пальцы Вольфганга порхали по клавишам, потрясла. Матушка, видно, заметила произведенное на меня впечатление и пригласила талантливого мальчика поиграть лично для меня. В ответ на мой потрясенно-благодарный взгляд императрица даже рассмеялась, обернувшись к отцу:
– Видите, как немного нужно, чтобы сделать счастливой нашу дочь. Всего лишь попросить талантливого ребенка поиграть на клавесине.
Но мне было все равно. Через день мы с Шарлоттой слушали в исполнении талантливых детей Леопольда Моцарта одно произведение за другим. Я забыла свою зависть и недовольство Вольфгангом за то, что он позволил вольность по отношению к моей матери, казалось, такому мальчику можно простить все. Матушка права, что простила.
– Иосиф такой важный, как будто он уже император! – Шарлотта презрительно сморщилась. – Фи… Вон, смотри, идет. Сейчас придется его приветствовать не как брата, а как государственную персону.
Конечно, мы с Шарлоттой как самые младшие для взрослого Иосифа – мелочь, не достойная его августейшего внимания. Две девчонки, ничего особенного из себя не представляющие, последние дочери огромного семейства. Перед нами столько сестер, что, когда дойдет дело до нашего замужества, приличных женихов в Европе просто не останется! Если честно, то нас с Шарлоттой пока мало беспокоили вопросы будущего замужества. Куда важнее увильнуть от нудных занятий и вволю порезвиться со своими собаками, покататься на санях, потанцевать…
Иосиф приближался действительно важно, он на четырнадцать с половиной лет старше меня и на одиннадцать – Шарлотты. Ему уже девятнадцатый год, и он собирался жениться. Хотя «собирался» – громко сказано, точнее, его собирались женить на Изабелле Пармской. Недавно мы с Шарлоттой услышали, как он говорил Кауницу, что боится женитьбы куда больше, чем серьезного сражения. Я хихикнула: ну чего бояться женитьбы, разве только если родится вот так много детей, как у наших родителей, и за всеми будет нужен пригляд? Но нам с сестрой такие страдания и опасения были недоступны. Казалось, чего проще – заведи себе достаточное количество гувернеров и гувернанток и строго спрашивай с них и с детей. Я заявила, что глупый Иосиф, наверное, боится, что жена не даст ему править, а будет делать это сама, как делает наша матушка. Шарлотта усомнилась, мол, матушка получила правление по наследству от дедушки, а Иосиф получит свою страну сам. Но мы долго не размышляли над этим вопросом, куда интересней возиться со щенками, чем со старшим братом, страшным воображалой и занудой.
Вообще, в нашей семье старшие и младшие дети жили словно отдельно, вернее, делились на три части. Старшими были Мария-Анна, Иосиф, Мария-Кристина, которую мы звали Мими и страшно не любили, и Элизабет. Амалия держалась чуть особняком, хотя по возрасту подходила этим старшим. К ней все время пытались примкнуть Иоганна и Йозефа. А я дружила с Каролиной, которую в семье звали Шарлоттой. И нам двоим было совершенно все равно, боится ли Иосиф жениться и за кого выдадут замуж красавицу Элизабет. Правда, мы дружно ненавидели Мими, но не мы одни, в семье не было человека, кто бы ее любил. Кроме матери, для которой Кристина была лучшей, она и еще дорогой Иосиф. Мими не любили из-за доносительства, стоило ей узнать или услышать что-то, и сестрица спешила сообщить матери на ушко. Шарлотта очень жалела, что мы не мальчики и не можем просто побить Кристину!
Но Иосиф приближался в окружении нескольких приятелей, и нам вовсе не хотелось, чтобы он поставил нас в положение бедных приживалок, вымаливающих внимание богатого дядюшки. В конце концов, его ли заслуга и наша ли вина в том, что он старший, а мы младшие? Разве это по-братски? Но деться было некуда и пришлось подхватить пальчиками юбки, чтобы присесть в реверансе.
У брата явно было настроение показать свою значимость по сравнению с нашей никчемностью, он повыше вскинул голову и уже на подходе стал смотреть на нас свысока. Мы уже ожидали насмешек его спутников, как вдруг я схитрила. Приседая в реверансе, чуть скосила глаза за спину Иосифа и довольно громко прошептала Шарлотте:
– Матушка!
Единственный человек, при котором братец, да и Мими тоже не могли себе позволить задирать носы, была императрица, ее даже старшие дети боялись, как огня.
Иосиф заметно дернулся и поспешил мимо нас, не обращая внимания на недостаточную глубину реверанса и прочие упущения в поведении.
Когда у них уже были видны спины, Шарлотта удивленно спросила:
– Где матушка?
– Не знаю, наверное, у себя в кабинете.
– А зачем же ты сказала?
– А тебе очень хотелось выслушивать замечания?
Мы захихикали и бросились прочь подальше от братца и его компании, потому что те явно услышали наши перешептывания.
За дверью моей гостиной смеялись уже откровенно:
– Ну и пусть этого задаваку женят на какой-нибудь уродине!
– Ага, а она ему будет подолгу выговаривать за упущения в спальне.
Мы толком не знали, что должны делать супруги в спальне, все же мне было пять, а Шарлотте – восемь, но полагали, что лучшего места для супружеских выговоров не существует.
Нет, Иосифа женили не на уродине, Изабелла Пармская оказалась просто красавицей. Мы с сестрицей смотрели на эту красоту, широко раскрыв глаза.
– Ах, какая…
Впервые увидев Изабеллу, я весь вечер прокрутилась перед зеркалом, с тоской убеждаясь, что мне до нее немыслимо далеко! Супруга Иосифа была темноволосой и темноглазой, у нее томное выражение лица, постоянная грусть, она нежная, как… как… я даже слов подобрать не могла, какая она нежная.
Разве с этакой красотой могло сравниться то, что я видела в зеркале? Нос, который выпирал вперед, пухлая нижняя губа, румянец во всю щеку… ну и где здесь томность или грусть?
– Что вы там целый час разглядываете, мадам эрцгерцогиня?
– Эрзи, я уродина?
– Вы? Вы будете выдающейся красавицей, мадам.
– Но у меня голубые глаза! Румяные щеки! И никакой меланхолии!
Я не знала, что такое меланхолия, просто слышала, как Мими сказала об Изабелле, что та изумительно меланхолична, и решила, что главное для невесты – это та самая меланхолия. И где ее взять?
– Зачем вам меланхолия? Вы живой и симпатичный ребенок, упаси господь вас от меланхолии.
– А что это такое?
– Это постоянная грусть, тоска по чему-то недостижимому.
Вот уж чего у меня точно не было, так это тоски. Эрзи права, не нужна мне никакая меланхолия. Надо сказать и Шарлотте, чтобы не завидовала отсутствию ее у себя. Я метнулась за дверь.
– Куда?!
– Сейчас, я Шарлотте скажу, что нам не нужна меланхолия!
Сестра удивилась моему появлению. Она была уже раздета, чтобы ложиться спать, потому мое неожиданное вторжение перепугало не только Шарлотту, но и всю ее прислугу.
– Что случилось?!
Я юркнула в постель сестры, зашептала на ухо:
– Шарлотта, эта меланхолия, оказывается, сродни тоске. Зачем она нам с тобой?
Сестра согласилась:
– Ни к чему.
– Вот и я так думаю. Пусть себе тоскуют втроем с Иосифом и противной Мими.
– Пусть.
Если бы я только знала, насколько окажусь права. Иосиф влюбился в свою супругу с первого взгляда, в Изабеллу влюбились все, включая императрицу. А она сама… в Кристину! Я не понимала таких сплетен за их спиной, вернее, не понимала, почему об этом нужно шептаться. Изабелла любит Мими… ну и что? Матушка тоже любит Мими. Может, об этом шепчут только потому, что, кроме матушки, противную доносчицу не любит никто? Мы с Шарлоттой так и решили и стали говорить о любви между Кристиной и Изабеллой шепотом, старательно перемигиваясь, точно знали какую-то тайну.
Это была весьма интересная игра, особенно нам нравилось дразнить надменного Иосифа. Брат почему-то очень болезненно относился к таким слухам. И чего переживает, матушкиной любви хватает и на Мими, и на него самого, и на Изабеллу. Вот и любви Изабеллы хватит. Нам стало даже жалко заносчивого Иосифа, он страдал, и мы, как две добрые натуры, решили его утешить. Получилось странно.
Мы не сказали ничего плохого, просто обнадежили Иосифа, что любви Изабеллы хватит и на него, и на Мими. Но если он переживает из-за того, что противная Мими все доносит матушке, то это ничего, Изабелла – не дура и скоро сама поймет, чего стоит сестрица…
Шарлотта даже договорить не успела, Иосиф внезапно изменился в лице, вместо надменного старшего брата мы увидели не благодарного мужа, а взъяренного вепря! Он схватил обеих за рукава, едва не оторвав, и зашипел в уши:
– Кто вам сказал об этой любви?!
Я, почти заикаясь, объяснила:
– Да ведь всем видно…
– Что видно?
– Ну… их любовь…
Брат отшвырнул нас в сторону и бросился вон. Мы уже не были уверены ни в чем. Странные эти взрослые – то сами твердят о всеобщей любви, то вдруг вот так злятся, когда им говоришь, что эта любовь видна с первого взгляда.
Вечером нас вызвала к себе матушка. Мы струсили до невозможности. Неужели ей пожаловался Иосиф? Тогда в нашей семье не одна доносчица, а сразу двое!
Идти было очень страшно, но тянуть нельзя, если к себе вызывала императрица, никому не приходило в голову промедлить. Мы шли точно на казнь. Я не знала, как ходят на казнь, ни разу не ходила, но полагала, что именно так: понуро и едва волоча ноги.
Матушка разговаривала с нами тоже странно, она спокойно поинтересовалась, кто нам сказал о любви Кристины и Изабеллы. Мы честно признались, что все видно с первого взгляда.
– Что видно?
– Ну, они так часто беседуют, гуляя в саду под руку, так ласково разговаривают между собой… Ну, вот как мы с Антуан…
– Что «вы»? – кажется, матушка обомлела. Странно, она что, не знает, что нас водой не разлить? Мне стало страшно, вдруг ей это не нравится и нас разлучат? Я попыталась объяснить, что в этом нет ничегошеньки плохого:
– Мы с Шарлоттой тоже все время играем вместе. И за собачками следим… и на клавесине… и в санях катаемся… и… уроки делаем тоже…
Насчет уроков было слегка нечестно, потому что уроки делала пока только Шарлотта, а я просто вертелась рядом, с трудом коротая скучное время ожидания, когда над сестрой закончат издеваться и можно будет пойти поиграть или побегать. Из-за этого ожидания сами уроки мне казались неимоверно тягостными, и я заранее ненавидела учебу. Пока сестринскую, а позже и свою собственную.
Несколько мгновений матушка недоуменно смотрела на нас, а потом осторожно поинтересовалась:
– А что вы видели у Кристины с Изабеллой?
Я вздохнула:
– Уроки они, конечно, не делают и с собачками не играют… Только гуляют и болтают, Изабелла вздыхает, ну, у нее же меланхолия, Вы знаете… – Я вдруг закрыла рот обеими руками, в ужасе подумав, что выболтала лишнее.
– Ну и…?
– Изабелла мечтает о смерти, а Кристина над ней смеется…
Последние слова из меня вытягивал, уже словно клещами, матушкин взгляд.
– И все?
– А что еще?! – вопрос мы задали с Шарлоттой в один голос.
Матушка хохотала до слез, а мы стояли, растерянно соображая, что могло быть смешного в том, что Изабелла мечтает о смерти.
– Ой, уйдите… идите к себе… и не болтайте больше ни о чьей любви, я вас умоляю.
Мы топали по коридору, крепко держась за руки, и молчали. Потом в гостиной Шарлотты долго смотрели друг на дружку, пока наша дорогая Эрзи не поинтересовалась:
– О чем задумались?
– Эрзи, почему матушка запретила нам говорить о любви Кристины и Изабеллы?
Теперь смеялась уже мадам Брендес:
– Вот вы о чем…. Это не та любовь, о которой вы болтаете. Это не сестринская любовь.
– А какая?
– Бывает и другая. Вы малы еще, чтобы о такой рассуждать, поэтому лучше не болтайте лишнего, пока не попали в неприятную историю.
Хотелось сказать, что уже попали, Иосиф сильно на нас сердит.
Еще немного посовещавшись, мы с Шарлоттой решили, что лучше быть детьми, как мы, и что в дела взрослых точно лезть не следует, даже из наилучших побуждений.
Изабелла и Мими продолжали дружить, что страшно расстраивало Иосифа, но мы с Шарлоттой его больше не жалели, ну их, сами разберутся. Так сказала Шарлотта, и я привычно с ней согласилась. Какая все же у меня замечательная сестра! Шарлотта в тысячу раз лучше всех Мими и Изабелл, вместе взятых, и я всегда буду любить ее, хотя у нее нет никакой меланхолии. И мне не нужны никакие мужья вроде Иосифа, который злится из-за любви Изабеллы и Мими.
Оспа, снова оспа… этой страшной заразы, казалось, невозможно избежать! Снова никого чужого не допускали во дворец, даже детей заставили сидеть в своих покоях, но всего через три месяца после свадьбы Иосифа заболел и умер матушкин любимец Карл Иосиф. Матушка всегда говорила, что этот мальчик еще покажет себя, потому что умен, талантлив и красив. Мы с Шарлоттой мало общались с Карлом, но все равно жалели братца.
Следующей смертельной жертвой страшной болезни оказалась сестра Иоганна, потом болезнь поразила Изабеллу, которая была беременна. В результате родилась девочка, едва прожившая день, а сама Изабелла тоже скончалась. Иосиф был безутешен! Он заявил, что ни за что больше не женится, но с ним строго – наша Эрзи даже говорила, что очень строго, – поговорили, чтобы осознал, что он не просто мужчина, а прежде всего сын императорской четы и наследник престола.
Мы с Шарлоттой решили, что быть наследником престола очень плохо, потому что нельзя жениться на том, кто тебе нравится. Эрзи смеялась над нами, утверждая, что никому из нас нельзя жениться или выходить замуж за тех, кого любишь, эрцгерцоги и эрцгерцогини, даже если они не наследники, все равно товар в политической игре. Мы ахнули, из-за своих детских игр и увлечений мы совершенно не обращали внимания на такие взрослые вопросы, как замужество или женитьба, казалось само собой разумеющимся, что взрослые братья должны жениться, а взрослые сестры выйти замуж. Но это никак не касалось нас, младших. Иосиф, очень важный и взрослый, – уже давно, Мария-Анна – из-за того, что стала калекой, выйти замуж не рассчитывала, но и противная Мими тоже не собиралась связывать свою судьбу с кем-либо. Ходили сплетни, что она влюблена в Альбрехта Саксена, но все вокруг говорили, что императрица ни за что не позволит старшей дочери связать свою судьбу с почти нищим родственником.
Мы с Шарлоттой мечтали, чтобы Кристину выдали замуж куда-нибудь в Англию или еще подальше и она больше не жила в нашей семье. Боюсь, что так думали не только мы.
Но у Иосифа не было сына, ведь первой Изабелла тоже родила дочку, слабенькую и маленькую. А будущему императору нужен наследник, в свою очередь. И вот Шарлотта принесла интересную новость: Иосиф женится на Жозефе Баварской. Я в это время лежала с простудой, сильно кашляла и очень обрадовалась хотя бы возможности поболтать о предстоящих празднествах.
Они действительно ожидались великолепные, таким было решение матушки. Едва только поднявшись с постели и убедившись, что горло больше не болит, я активно включилась в репетиции очаровательного балета «Триумф любви», который танцевали прежде всего мы, младшие дети. В нем я и Фердинанд старательно изображали пастушка и пастушку, хотя не имели понятия, как те должны выглядеть, а толстячок Макс пыхтел в роли Купидона. Получилось, как утверждали все, просто очаровательно.
Для меня особенно важен был отзыв матушки, вернее, услышанное мадам Лерфенхельд, помогавшей Эрзи воспитывать нас с Шарлоттой, замечание:
– О… у малышки Антуан великолепная осанка и посадка головы! А также красивые руки. Пожалуй, гусенок может превратиться в прекрасного лебедя…
Два дня после этого я тайком разглядывала свои руки и, проходя мимо зеркал, старательно сворачивала шею, чтобы поглядеть на свою осанку. Пока не налетела на мсье Кауница. Тот остановил меня, взяв обеими руками за плечи и смеясь:
– Мадам, Вы свернете свою прекрасную шейку, если будете смотреть в одну сторону, а идти – в другую. Что Вы пытались увидеть в зеркале? Не ловили ли чей-то тайный взгляд?
Я вспыхнула: какой взгляд?! Венцель Кауниц вдруг внимательно всмотрелся в мое лицо, потом довольно хмыкнул и пошел дальше, не обращая внимания на мое смущение.
Кауниц был матушкиным главным советчиком, сколько я себя помнила. Говорили, что он стал таковым до моего рождения, но все, что касалось этих древних времен, меня не интересовало вообще. Потому этот министр казался мне не просто старым, а древним, почти доисторическим. Наверное, для всех детей всемирная история начинается именно с них, и только потом приходит понимание, что люди как-то жили до их рождения. Говорят, однажды я подозрительно сказала Эрзи:
– Что-то я не помню, чтобы меня не было…
Шарлотта тоже не помнила, когда я родилась, ей было всего три года, и сестре казалось, что я была всегда.
Но Кауниц точно существовал до моего рождения и даже до рождения Шарлотты. Министр не без основания считался модником, потому что долго представлял Австрию в Париже, научился всем французским «прелестям», как об этом выражалась сестрица Мими, одевался щеголем и с ним часто советовались по поводу нарядов даже матушка и старшие эрцгерцогини. Нам в советах Кауница нужды пока не было, а потому мы с Шарлоттой вспоминали о министре крайне редко. Я видела его на праздниках, но никогда не разговаривала и совсем не представляла, о чем с Кауницем вообще можно беседовать, кроме скучных депеш и разных сложностей, про которые даже матушка говорила, что от них болит голова. Разговоры, от которых болит голова, меня не вдохновляли совсем.
Может, потому я очень быстро забыла об этой встрече, да и о самом празднике тоже. Слишком бурным и страшным для нашей семьи оказался следующий, 1765 год, начавшийся так красиво.