VI. Пленник Буридана

В узком коридоре особняка Валуа, где лучники графа столкнулись с отрядом Буридана, Бигорну, как мы помним, пришла в голову здравая мысль сбить с ног человека, державшего факел, и этот факел затушить. В полнейшем мраке, установившемся в результате сего действия, Буридан и его товарищи получили возможность, отступая, выбраться из этого прохода, где долго противостоять четырем, а то и пяти десяткам вооруженных людей они попросту не смогли бы.

Но, сколь бы быстрым ни был поступок Ланселота Бигорна, Буридан не упустил из виду стоявшего во главе лучников графа де Валуа.

В эту минуту, когда юноше стало понятно, что пробиться к Миртиль не удастся, им овладело отчаяние. Он сказал себе, что должен попытаться совершить невозможное, что, в конечном счете, уж лучше умереть, чем продолжать жить в разлуке с любимой, которая занимала все его мысли и была, так сказать, смыслом всей его жизни. С виду всегда сдержанный, даже несколько застенчивый после смелых предприятий, которые удивляли его современников, Буридан мгновенно принимал неожиданные решения и тотчас же действовал, скорее интуитивно, нежели продуманно. Увидев, что жизни его грозит опасность, увидев, что судьба вновь разлучает его с Миртиль, на сей раз, возможно, уже навсегда, он набросился на Валуа, трясущимися руками вцепился графу в горло, оторвал от земли и передал трепыхавшееся тело находившимся рядом Гийому и Готье.

– Отходите к потерне! – скомандовал он хриплым голосом. – Да держите его покрепче!

Не особо понимая, что происходит, Гийом Бурраск и Готье д’Онэ схватили графа де Валуа и, не обращая внимания на его отчаянное сопротивление и крики, потащили за собой. Вскоре они были уже во дворе.

– Что он нам такое подсунул? – воскликнул тогда Гийом. – Похоже, какого-то упитанного поросенка, которого нам предстоит оттащить на свиной рынок.

– Уж не пьян ли ты, дружище? – проворчал Готье. – Неужто не видишь, что это монсеньор Карл, граф де Валуа, коего мы отвезем на ярмарку в Ланди – пугать детишек! Но, черт побери, ты прав: монсеньор вопит не хуже порося, которого режут! Подожди, сейчас я его успокою.

С этими словами Готье приложил пятерню к горлу графа и сдавил, да так сильно, что пленник не только умолк, но и потерял сознание.

– Клянусь головой Бахуса и животом Венеры, – пробормотал Готье с удрученным видом, – похоже, я его удавил. Следует признать, что эти Валуа как-то уж слишком легко умирают.

– Я вам всегда говорил, мессир Готье, что вам недостает деликатности, – серьезно произнес Гийом. – Какого черта вы жали так сильно?

Во время сего диалога эти двое, обливаясь потом, тяжело дыша, бранясь и ругаясь, продолжали бежать и вскоре шестеро товарищей, а также по-прежнему пребывавший в бессознательном состоянии граф оказались у дверцы, которую чуть ранее открыл им Симон Маленгр.

Буридан тщательно закрыл ее за собой.

– Неужели умер? – вопросил он, мельком взглянув на Валуа. – Да нет – жив: вот уже и в себя приходит!

Действительно, в этот момент граф открыл глаза и с испугом осмотрелся. Какое-то время он, стиснув зубы, с отчаянием разглядывал эти шесть склонившихся над ним физиономий, а затем, приняв гордый вид, промолвил:

– Что ж, я в ваших руках, грязные разбойники: кончайте меня, да поскорее!

– Нет, монсеньор, – холодно проговорил Буридан. – По крайней мере, не сейчас. Убью я вас лишь в том случае, если вы сами меня к тому принудите. Если помните, у меня уже была возможность отправить вас на тот свет…

– Иа! – подтвердил Бигорн.

– Но я сохранил вам жизнь, – закончил Буридан. – Пока что идите… И не волнуйтесь: мы направляемся не к Монфокону… Так что не заставляйте вас упрашивать – идите сами, если дорожите жизнью.

Валуа бросил мрачный взгляд на свой особняк. Он увидел, как по дому носятся люди с факелами, услышал крики зовущих его лучников, но, понимая, что сопротивление бесполезно, и, возможно, надеясь на сей раз отделаться дешево, сказал:

– Хорошо, я пойду с вами по доброй воле!..

Отряд было двинулся в путь, но Бигорн остановил друзей, подняв руку.

– И куда же мы пойдем? – спросил он. – Мессир Филипп д’Онэ больше не может привечать нас в своем доме, который теперь для нас, что капкан для волков… А вы, я вижу, все еще живы? – (Филипп пренебрежительно пожал плечами.) – Не бойтесь, это ненадолго!.. Не можем мы укрыться и у госпожи Клопинель, которая, к слову, выставила меня за дверь с помощью метлы. Кабачок Кривоногого Ноэля представляется мне тем более недостойным монсеньора, что вышеназванный Ноэль, вероятно, сочтет себя оскорбленным – да он и сам вам это скажет – одним присутствием в его заведении господина графа и тотчас же отправится за королевской стражей или полевой жандармерией, а то, глядишь, и за обеими сразу, да еще и патрулем в придачу. Так что повторяю мой вопрос: куда пойдем?

– А не отправиться ли нам к Аньес Пьеделе? – предложил Готье. – Она меня очень любит, даже несмотря на мои измены, милая Аньес просто жить без меня не может, так что, полагаю, у нее…

– Пойдемте, – перебил его Буридан, – я знаю одно местечко, где мы сможет укрыться и предложить монсеньору достойное его гостеприимство. Никто, даже сама королева, не подумает нас там искать.

В то же время он шепнул пару слов на ухо Бигорну, с уст которого сорвалось глухое восклицание, затем на ухо Филиппу и Готье д’Онэ: первый сделался бледным как смерть, второй содрогнулся от ужаса. Несмотря на эти признаки изумления и страха, они зашагали прочь от особняка Валуа, и вскоре небольшой отряд – посреди него, мрачный и задумчивый, продвигался, не оказывая и малейшего сопротивления, сам граф де Валуа – растворился в ночи. Пройдя вдоль внутренней линии укреплений, они вышли к Сене напротив того небольшого островка, что позднее стал зваться островом Антраг, а еще позднее – островом Лувье, спокойно, без каких-либо злополучных встреч, перебрались на левый берег на одной из тех многочисленных лодок, которые моряки оставляли привязанными к тополям, росшим вдоль реки элегантной зеленой линией, и остановились перед мрачной каменной глыбой – Нельской башней.

* * *

Идея Буридана – укрыться в Нельской башне – была одной из тех, что подсказывает отчаяние. Она была ужасной. Она была трагической. Она, возможно, была неосуществимой. Если, как на то надеялся Буридан, проклятая башня вот уже несколько дней как оставалась необитаемой, если, как он полагал, Маргарита Бургундская действительно больше не осмеливалась там появляться после тех страшных событий, что там произошли, то лучше места и подобрать было невозможно, а мысль о том, чтобы препроводить туда плененного Валуа, была и вовсе из разряда гениальных. Если же в башне оставался некий гарнизон вооруженных людей или же слуг, Буридана и его товарищей ждала верная смерть. Это юноша и объяснил друзьям под сенью старой ивы, ветви которой спускались к самой воде, словно дерево это тянулось к реке, чтобы выведать у нее тайны драм Нельской башни или шепотом повторить ей последнее проклятье жертв Страгильдо и Маргариты Бургундской.

– Как вы и сами понимаете, – сказал он, – то, что мы совершили, взбудоражит Лувр и весь Париж. Нельзя похитить дядю короля без того, чтобы король не взволновался. Завтра, через час, а может, уже и сейчас, нас станут искать, и тогда – загнанные, преследуемые от улицы к улице – мы неизбежно падем. Так что одно из двух…

– Да, – промолвил Рике, – преподай нам урок логики.

– Так что, – повторил Буридан, – одно из двух: либо эта башня необитаема, и тогда мы в нее войдем, обустроимся и хотя бы несколько дней поживем как у себя дома, либо она обитаема.

– И тогда, логично предположить, входить в нее мы не станем, – сказал Рике.

– И тогда, – продолжал Буридан, – мы все равно войдем в эту дьявольскую башню, после того, как сбросим в Сену всех ее обитателей. Такова вот моя логика. Возражения имеются? Тезис вы прослушали, так что, если кто желает представить антитезис…

Все хранили молчание и в течение нескольких минут смотрели на Нельскую башню – безмолвную, таинственную.

Буридан подошел к той небольшой сводчатой дверце, что ведет в вестибюль первого этажа, где уже бывали наши читатели. Сейчас дверь была закрыта на две огромные щеколды, с каждой из которых свисал тяжелый замок. Буридан несколько секунд изучал диспозицию, а затем подозвал Готье и показал ему замки. Готье улыбнулся, спустился к воде, вернулся с одним из тех громадных булыжников, коих хватает на берегах рек, и что есть силы врезал им по ближайшему к себе замку.

Глухие удары, вызвавшие долгое эхо в башне, не принесли никакого ответа. Вскоре замки были сбиты… Тогда Буридан вставил в замочную скважину лезвие кинжала, и после десяти минут работы дверь открылась. Шестеро товарищей и по-прежнему зажатый между ними Валуа вошли в вестибюль. Бигорн закрыл дверь и опустил внутренние засовы. Подвешенная к потолку при помощи цепи, печально горела масляная лампа, одна из тех старых ламп из кованого железа, у которых из горлышка выбивается коптящий фитиль, – возможно, Маргарита, оставляя здесь этот огонь, желала, чтобы у тех, кто его увидит, складывалось впечатление, что в башне все еще кто-то бывает по ночам. Бигорн отвязал веревку, которая держала цепь, опустил лампу и зажег один из факелов, установленный в специальной выемке в стене.

Они поднялись – грустный Филипп, бормочущий глухие проклятья Готье, бесстрастные Гийом и Рике – поднялись до того этажа, где некогда за пышно сервированным столом Филиппа и Готье столь чудесным образом привечали три сестры. Бигорн проследовал еще выше, до платформы башни, и, не обнаружив там ни единой живой души, возвратился.

– В башне никого нет, – сказал он.

– Да, – промолвил Буридан мрачным голосом, – в ней живут лишь призраки…

– И мои воспоминания! – прошептал Филипп, вздрогнув.

– Что ж, – продолжал Буридан, – как я и говорил, здесь мы можем чувствовать себя как дома. Бигорн, ты займешься провизией. Что до вас, господа, то я прошу вас оставить меня наедине с монсеньором графом де Валуа, с которым я хотел бы обсудить один, совершенно личный, вопрос. Соблаговолите подождать меня этажом ниже.

Филипп, Готье, Гийом и Рике повиновались, как подчинились бы командиру, так как была в эту секунду в облике и голосе Буридана некая внушительная властность, и все поняли, что между ним и Карлом де Валуа сейчас произойдет что-то ужасное.

– Я не дал бы и денье за шкуру Валуа, – промолвил Гийом, спускаясь.

– Удивляюсь, что у меня еще не разорвалось сердце от этих воспоминаний! – вздохнул Филипп.

– По-моему, – сказал Готье, – Бигорну было поручено разыскать еду. Что-то я уже проголодался.

– А у меня еще и в горле все пересохло! – добавил Гийом.

Они поискали взглядом Бигорна, но того с ними на нижнем этаже не оказалось, – он остался наверху с Буриданом и Карлом де Валуа. Буридан дождался, пока товарищи выйдут из той комнаты, где они находились, то есть из своеобразной прихожей, которая на этом этаже башни предшествует залу для пиршеств.

Юноша не спускал с Валуа глаз.

Через несколько минут он отвернулся, чтобы сходить запереть дверь, и тогда увидел, что та уже заперта, а рядом с ней, прислонившись спиной к стене и скрестив руки на груди, спокойный и холодный, стоит Бигорн.

– Ты-то что здесь забыл? – резко бросил Буридан.

– Вы и сами видите, хозяин: жду, пока вы поговорите с монсеньором де Валуа, а без моего здесь присутствия, знаете ли, разговор этот и не может быть полным! Говорите же, мессир, а когда выговоритесь, то, в зависимости от того, что вы скажете, я тоже скажу пару слов, всего парочку, или же останусь нем как рыба.

Голос Ланселота Бигорна дрожал от странного волнения, и во взгляде его Буридан уловил еще более непонятную мольбу. Юноша на какое-то время задумался, но, вероятно, решив, что Ланселоту Бигорну, этому бывшему разбойнику, этому бывшему слуге графа де Валуа, известна некая связанная с ним тайна, пробормотал:

– Хорошо! Оставайся и слушай!

* * *

Граф де Валуа, спокойный и высокомерный, по крайне мере – внешне, сидел в том большом кресле, в котором когда-то перед Буриданом сидела Маргарита Бургундская. Не делая ни единого жеста, он не сводил глаз с картины, на которой была изображена Госпожа Красота, разве что левая его рука лежала на рукояти кинжала, а рукой правой он прижимал к себе длинную и мощную боевую шпагу – оружие весьма грозное, когда им действует такой человек, как он.

Буридан сел напротив.

– Монсеньор, – сказал он, – когда я имел честь пленить вас у Монфокона, когда затем отвел вас к виселице, которую ваш добрый друг, первый министр, приказал возвести на этом холме, признайтесь, что вы были в полной моей власти, и что, сохранив вам жизнь, я проявил крайнюю сдержанность. Не так ли?

Губы Валуа растянулись в горькой и пренебрежительной усмешке.

– Вы хитростью и гнусностью, – проговорил он со спокойствием человека, который уверен в том, что и на сей раз с ним не случится ничего страшного, – заманили меня в ловушку, захватив мою персону, которая, будучи персоной человека благородного, персоной представителя королевской фамилии, должна быть для вас вдвойне священна; вы натравили таких же бандитов, как и вы сам, на сопровождавших меня господ, которые до сих пор еще не оправились от полученных тогда ран…

– Они еще легко отделались, – уточнил Бигорн, – так как должны быть не в постели, а в могиле, ввиду того, что сам Варнава…

– Помолчи, Бигорн! – оборвал его Буридан.

– Умолкаю, но, клянусь святым Варнавой: всякий раз, когда у меня чешется язык, вы заставляете меня его проглатывать; когда-нибудь вам придется и вовсе его у меня вырвать…

Валуа продолжал:

– В ту нашу встречу, о которой вы смеете вспоминать, вы совершили сразу несколько преступлений, и тот факт, что меня не убили, ничуть не умаляет вашей вины.

– У вас своеобразный взгляд на жизнь, монсеньор, который свидетельствует о том, что вы – человек великодушный. Оставим это… Когда мы вновь встретились в Пре-о-Клер, то и там, если вы помните, в какой-то момент я мог нанести вам удар рапирой, который, по всей видимости, стал бы для вас последним. Я этого не сделал. Почему? Не знаю. Видите ли, монсеньор граф, нам с вами, судя по всему, суждено было встретиться. Вы оказались на простенькой тропинке моей жизни, вы, который шагаете по широким дорогам, не зная никаких хлопот. Вы ни в чем не нуждаетесь, монсеньор, тогда как я живу более чем скромно. Почему же вы не хотите дать мне жить этой скромной жизнью? Вы богаты, я беден; вы знамениты, я никому не известен; вы могущественны, я слаб; вы являетесь на небосклоне Парижа одной из тех ярких звезд, на которые народ едва осмеливается поднимать глаза, я же здесь – лишь неощутимая песчинка, которую вы можете раздавить ногой, сами о том не догадываясь. У вас ведь всего достаточно, так почему бы вам не оставить мне ту кроху счастья, которой меня одарили скупые небеса?

Голос Буридана прерывался от глубочайшего волнения, мужественная, благородная искренность освещала его худое лицо. Валуа смотрел на Буридана с мрачным пренебрежением. Горделивое сердце вельможи не стучало от сострадания к этому так унижавшемуся перед ним юноше.

– Что вы хотите? – спросил граф грубым голосом.

– А вот что: я хочу, монсеньор, предложить вам мир, честный мир, который я обязуюсь неукоснительно соблюдать.

Валуа расхохотался.

Чем более Буридан делался скромным, чем более искренним становился он в излиянии своих чувств, тем более Валуа, уверенный в том, что юношу переполняет страх, выказывал свое презрение.

– Мир между нами, разбойник! Да ты обещан палачу! Если я что и могу принять с твоей стороны, так это мольбу о моем великодушии.

Буридан сохранял хладнокровие, но по едва заметному сведению бровей Бигорн, который не выпускал хозяина из виду, понял, что в этом ясном, методичном и непоколебимом мозгу зреет буря.

– Как я уже сказал вам, – произнес он, – я всего лишь песчинка; вы же – дядя короля, возможно, завтра и сами – король. Но иногда и песчинки бывает достаточно, чтобы развалить империю: берегитесь, монсеньор, как бы я не стал этой песчинкой! Я предлагаю вам мир. Мы здесь же заключим соглашение. Мы совершим обмен. Я вам пообещаю никогда на вас не нападать; пообещаю не только нейтралитет по отношению к вам, но и уважение, на которое вы имеете право, по крайней мере, в силу вашего происхождения. Я пообещаю вам даже больше, монсеньор: если когда-нибудь вам понадобится моя преданность, если когда-нибудь вам понадобится человек, готовый совершить для вас нечто дерзкое, опасное, невозможное, дайте мне знать, и Буридан охотно рискнет для вас жизнью…

– И в обмен на все эти прекрасные обещания что должен сделать для вас я, молодой человек? – спросил граф с насмешливой улыбкой.

– Ничего, за исключением одной вещи, одной-единственной, которую я вам укажу. Я не прошу ни вашей благосклонности, ни вашей протекции…

– И что же вы просите? – вопросил Валуа с легким удивлением.

– А вот что, монсеньор! – отвечал Буридан, во взгляде которого зажегся огонек надежды. – У Монфокона я сделал вам признание, от которого зависит вся моя жизнь, сказал вам, что люблю одну девушку…

Валуа резко дернулся, и Бигорн отметил это движение.

– Эта девушка, – продолжал Буридан, – была тогда вашей узницей, или, по крайней мере, была таковой прежде, пусть и не очень долго. Как видите, монсеньор, судьбой было предназначено, чтобы та, которую я люблю, будучи вывезенной королевой из Тампля, стала вашей пленницей и теперь находится в особняке Валуа.

– Кто вам сказал, что Миртиль находится в моем особняке? – прохрипел граф.

Буридан уже открыл было рот, чтобы ответить, но Бигорн, опережая его, проговорил:

– Симон Маленгр.

– Монсеньор, – продолжал Буридан слегка дрожащим голосом, – верните мне Миртиль, поклянитесь, что никогда больше не станете ничего замышлять против нее, и я стану вашим преданным слугой.

Несколько минут Валуа молчал. Странное волнение отражалась теперь на его лице. При имени Миртиль, им же самим и произнесенном, он побледнел и задрожал. Он смотрел на Буридана уже не с презрением, уже не с горделивым высокомерием могущественного сеньора, говорящего с жалким студентом, но с ревностью человека влюбленного, столкнувшегося лицом к лицу с более удачливым соперником. Он забыл даже то, что, по сути, он был пленником Буридана, находился в его власти… Его трясло от ярости…

– Я не отдам вам эту девушку, о которой бы говорите с такой дерзостью и к которой должны относиться с тем почтением, с каким чернь обязана относиться к представительницам самых знатных фамилий! Я не отдам ее вам по двум причинам. Во-первых, потому, что вы смеете ее любить!

Смертельно побледнев, ослабевшим от страха, который подкрался к самому сердцу, голосом Буридан произнес:

– А во-вторых?

– Во-вторых же, – прорычал Валуа, – потому, что я сам люблю ее!..

Буридан прикрыл лицо рукой, словно получив жестокий удар.

Напряженный, бледный, весь в поту, он поднялся на ноги и промолвил:

– Монсеньор, имею честь сообщить вам, что один из нас двоих сейчас умрет.

В то же время он обнажил рапиру, воткнул острый ее конец в пол и добавил:

– Я к вашим услугам!.. Конечно, я мог бы вас убить, так как вы – моя добыча; я пленил вас в бою. Я вполне мог бы, имея на то полное право, при помощи моих товарищей, заколоть вас как побежденного противника, после чего нам всего-то и нужно было бы, что затащить ваш труп на верхнюю площадку этой башни и сбросить в Сену. Я же предлагаю вам честный бой, какой предлагал Ангеррану де Мариньи. Защищайтесь же, монсеньор, защищайтесь, или, клянусь Господом, я выпущу вам кишки!

Храбрости Валуа было не занимать. Он был статен и прекрасно владел всеми видами оружия. Поняв, что дуэли не избежать, он тоже вскочил на ноги и в следующее мгновение соперники встали в стойку, и зазвенели шпаги.

Бигорн, единственный свидетель этой схватки, замер, превратившись, если можно так сказать, в статую: вот только лицо его, загоревшее под солнцем больших дорог, казалось, несколько более, чем обычно, светилось свинцовым блеском.

Валуа сразу же с неудержимой яростью ринулся в атаку. Держа обеими руками тяжелый боевой палаш, он поднял его, чтобы нанести свой коронный удар, призванный расколоть противнику череп. Палаш резко опустился, разбив на куски одну из плит пола: Буридан избежал удара, отскочив в сторону.

Стремительный посвист рассекающей воздух стали. Несколько коротких и хриплых междометий. Отчаянное шарканье подошв сапог. Внезапная борьба сцепившихся, готовых придушить друг друга мужчин. Отшвырнув в сторону шпагу и выхватив кинжал, Буридан набросился на Валуа и с силой прижал того к стене. Преисполненный бешенства и ужаса рык. Валуа уже на земле, Буридан сверху: колено – на груди, левая рука тянется к горлу, тогда как правая заносит кинжал.

– Отдашь мне Миртиль? – выдохнул юноша.

Заскрежетав зубами, Валуа закрыл глаза и ответил:

– Нет!

– Умри же!.. – вскричал Буридан.

И в молниеносном жесте рука его взметнулась вверх для смертельного удара.

Но так и не упала.

Кинжал замер в нескольких дюймах от груди распростертого на полу Валуа.

Кто-то перехватил запястье Буридана. Этим кем-то был Ланселот Бигорн.

– Дьявол! – прорычал Буридан. – Ты тоже хочешь умереть?

– Жан Буридан, – торжественно молвил бетюнец, – ты не убьешь этого человека!

– Почему? Почему? Почему? – закричал юноша, все более и более повышая голос.

– Потому, что этот человек – твой отец! – отвечал Бигорн.

* * *

Ланселот Бигорн и Буридан находились в комнате, что соседствовала с той, где развивались события сей драмы. Как здесь оказался Буридан? Как он затащил сюда Бигорна? Какие суматошные мысли пронеслись в его голове? Что именно случилось после того, как Бигорн произнес слова, столь чудовищные в подобных обстоятельствах? Этого Буридан уже не помнил. Ланселот, последовав за юношей, тщательно закрыл дверь комнаты, в которой остался Валуа.

И сейчас Буридан и Бигорн, оба – невыразимо бледные, стояли друг напротив друга. Бигорн – более спокойный, чем обычно, со странным выражением торжества на хитрой физиономии. Буридан – слабый, как дитя, с болью в сердце, растерянный, не знавший, что и думать.

– Говори! – прохрипел Буридан. – Объяснись, или, клянусь Богом, прежде чем безумие заполонит мой мозг, я убью тебя вместо этого человека, который, по твоим словам, приходится мне отцом!

И уже более тихо, с бесконечным изумлением, он повторил:

– Мне?! Отцом?!..

– Монсеньор, – сказал Ланселот Бигорн, – а теперь, когда вы знаете, что являетесь его сыном, мне, безусловно, придется называть вас так; монсеньор, объяснение будет ужасным, это правда, но очень простым. Этот ребенок, которого там, в Дижоне, мне поручили утопить, этот ребенок, чья история так вас растрогала, когда я вам ее рассказывал… малыш Жан… сын госпожи де Драман… сын Карла, графа де Валуа, посланника Франции в Бургундии… так вот, этого ребенка, монсеньор, я тогда не утопил, вы не ослышались. Я оставил его в одной заброшенной хижине, намереваясь позднее вернуть матери… Там его и нашли некие люди и увезли… Знаете куда?.. В Бетюн, что находится в графстве Артуа!

Загрузка...