Маргарита Бургундская - читать онлайн

V. Особняк Валуа

Колокола церкви Сент-Эсташ пробили полночь, когда после быстрой пробежки шестеро друзей оказались на Гревской площади.

– Опаздываем! – выдохнул Буридан, устремляясь к Сент-Антуанской потерне.

Остальные следовали за ним молча, и в ночи эта кучка бегущих людей нагоняла страх даже на затаившихся на углах улиц грабителей.

– Стой! – прокричал в сумерках чей-то голос. – Прохода нет!

Ничего не ответив, Буридан опустил голову и ринулся вперед. Стычка, сплетение яростных теней, крики: «Караул! Помогите!..» – и шестеро товарищей миновали препятствие в лице преградившего им путь патруля.

– Один, два, четыре, шесть – все на месте! – произвел подсчет Бигорн. – Никого не потеряли. И однако же, сначала в доме д’Онэ, теперь в столкновении с этими бешеными патрульными, мы вполне могли и погибнуть. Что скажете, сеньор Филипп?

– А то, – холодно отвечал д’Онэ, – что в третьей схватке, которая состоится уже скоро, по крайней мере один из нас расстанется с жизнью.

– И кто же, если позволите, это будет? Мне бы очень хотелось это знать, потому что, если вдруг это буду я, то, клянусь святым Варнавой, я хотя бы исповедаюсь перед смертью. А так как ни у меня, ни у вас в кармане духовника, естественно, не найдется, то придется уж вам самому, сеньор Филипп, принимать последние признания доброго христианина, который может упрекнуть себя разве что в излишнем великодушии к парочке иудеев, коих он просто обязан был отправить к праотцам…

– Тот, кому предстоит умереть, – сказал Филипп, – в исповеди не нуждается.

– Ха-ха! И кто же это? – спросил Бигорн.

– Я! – отвечал Филипп.

Они продолжали бежать, ничего больше не добавляя, но Бигорн думал:

Они были у двери, указанной Жийоной.

Буридан постучал трижды, как и было условлено.

Вернувшись в особняк Валуа, Жийона обнаружила Симона Маленгра в той комнате, которую он занимал рядом с покоями графа.

Симон Маленгр сидел за столом и с любопытством разглядывал некий пузырек, который держал очень осторожно – двумя пальцами.

– Ты весьма кстати, – бросил он, заметив Жийону, – а то уже собирался кого-нибудь послать за тобой, моя милая невеста, так как у меня есть для тебя кое-какие распоряжения от монсеньора.

Жийона вздрогнула и сдержала слова, которые уже готова была высказать.

– И что это за распоряжения? – спросила она.

Маленгр, не ответив, поднял зажатый между указательным и большим пальцами флакон и, насвистывая какой-то мотив, принялся изучать содержимое пузырька с еще большим вниманием. Затем он рассмеялся.

– Подумать только, – промолвил он наконец, – сколько времени, Жийона, ты гоняешься за богатством! Так вот: оно здесь, в этом флаконе!

И Маленгр продолжил смеяться на свой обычный манер, то есть, скривив рот и обнажив свои расшатанные зубы.

Жийона, насторожившись, ждала и думала: «Вскоре придет мой черед смеяться!»

– Видишь этот пузырек, моя дорогая возлюбленная? – продолжал Маленгр. – Так вот: я купил его на улице Сен-Мартен у торговца травами, который не единожды оказывал услуги как нам самим, так и нашему господину и повелителю.

– Так это яд? – холодно вопросила Жийона.

– Угадала, – сказал Маленгр с все той же дьявольской ухмылкой, которую мы описали чуть выше.

– И для кого?

– Вскоре узнаешь, мой милый друг. Есть сейчас в одной из темниц Тампля некая женщина… да ты ее знаешь – та самая, что находилась в Доме с привидениями на кладбище Невинных, та самая, за которой ты проследовала от Пре-о-Клер, и чей дом ты указала с присущей тебе услужливостью.

При воспоминании о сцене, на которую намекал Симон Маленгр, Жийона не смогла сдержать дрожь, бледное лицо ее налилось желчью.

– Ха-ха! – произнес Маленгр. – Вижу, ты затаила на меня обиду. И зря, Жийона: я поступил так ради нашего общего блага, раз уж мы собираемся пожениться, и доказательство тому – твое нынешнее положение, те почести, коими тебя осыпал монсеньор. Кстати, он просит тебя не только позаботиться о девчонке, но и…

– Убить старуху, – проговорила Жийона все тем же ледяным тоном.

– Ты самая умная из всех женщин, которых я знаю, – усмехнулся Маленгр. – В общем, бери этот прекрасный пузырек, отправляйся в Тампль, где тебе покажут нужную камеру, а там уж делай как знаешь. Ну, разве я был не прав, когда говорил, что твое богатство находится в этом флаконе?

Жийона задумалась, но лишь на мгновение: некий глухой, но настойчивый голос, прозвучавший где-то внутри нее, нашептывал, что уж теперь-то Симон Маленгр точно попался и никуда уж ему не деться. Его предложение прекрасно согласовывалось с ее планом, поэтому Жийона взяла флакон с улыбкой, которая ей самой казалась очень приятной, но которая в действительности была еще более безобразной, чем обычно, и сказала:

– Хорошо. Через два часа эта женщина будет мертва.

Сколь бы бесстрастным Маленгр ни был, но и он не смог удержаться от того, чтобы не вздрогнуть. Пару секунд он смотрел на женщину, столь холодно произнесшую эти слова, с восхищением, но в то же время и со страхом.

– Жийона, – сказал он наконец, – уверяю тебя, что несмотря на все наши распри, в итоге мы все же замечательно поладим.

– Да, – промолвила Жийона, – из нас получится довольно-таки отвратительная пара.

Маленгр потер пальцем нос, что было в нем признаком глубоких раздумий. Думал он следующее:

Вслух же сказал:

– Вот увидишь, Жийона: все мои обещания сбудутся, и ты станешь богатой. Ты будешь купаться в золоте, его будет у тебя столько, что ты сможешь зарываться в него с головой… – Последние слова Маленгр произнес с мрачными интонациями. – Ты и сейчас уже, благодаря мне, являешься основным советником монсеньора. Но и это не все: я уже приступил к реализации нашего главного плана: я разговаривал с Ланселотом Бигорном у Кривоногого Ноэля, в кабачке на улице Тирваш, и вскоре увижусь с ним вновь. Этот Буридан, Жийона, – (Жийона вздрогнула, и сильнейшее любопытство заставило ее наклониться к этому ужасному человеку), – этот Буридан с помощью Ланселота Бигорна вполне сможет сойти за сына монсеньора де Валуа, и тогда…

Симон Маленгр медленно поднялся на ноги. Лицо его оживилось, в маленьких моргающих глазках воспылал огонь. Тихим, преисполненным алчности голосом он произнес:

– И тогда, Жийона, в твой сундук упадут не несколько жалких экю, а всё состояние Валуа, которое из его рук перейдет в твои… в твои… слышишь? Так как я не желаю ничего другого, как быть твоим слугой, твоим преданным супругом, – ведь ты же знаешь, что я люблю тебя.

Симон Маленгр снова сел.

Почти с минуту беспокойно и лихорадочно все сопоставляя, Жийона пыталась понять, искренен ли Маленгр, и, вероятно, зародись в ее душе хоть малейшее сомнение, увидь она возможность использовать этого человека в своих планах, она бы отказалась от своих кровожадных в отношении него помыслов. К несчастью для Маленгра, он счел нужным добавить к произнесенной им великолепной речи эти слова, которые такой женщине, как Жийона, говорить ни в коем случае не следовало:

– Ведь ты же знаешь, что я люблю тебя!

– Да, – сказала Жийона, – я знаю, что ты меня любишь, и как ты меня любишь, поэтому наше соглашение остается в силе, и, чтобы доказать тебе, что я тебе доверяю, Маленгр, я даже ослушаюсь ради тебя монсеньора. Пока я буду в Тампле, Миртиль не должна оставаться без наблюдения. Ты знаешь, что под страхом смерти я никому не должна говорить, в каком из помещений дома она содержится. Так вот: тебе я это открою.

Взяв оставленный Маленгром на столе пузырек с ядом, Жийона спрятала его под плащом и вышла из комнаты.

– Всё, теперь она у меня в руках! – пробормотал Маленгр себе под нос.

И он последовал за той, кого называл своей невестой.

– Она находится за той дверью, которой я коснусь мимоходом, – шепнула ему Жийона в коридоре. – Но запомни: если монсеньор узнает, что я указала тебе это место, меня уже ничто не спасет. Следуй за мной на расстоянии.

Жийона быстро зашагала вперед, спустилась по лестнице, пересекла двор, вошла в один из нежилых корпусов здания, поднялась на самый верх, прошла по коридору и на мгновение приостановилась перед одной из дверей, которой коснулась пальцем, а затем продолжила свой путь, спустилась с другого конца здания и направилась к небольшой дверце, что находилась позади комнат лучников.

Маленгр по-прежнему шел за ней. У дверцы Жийона остановилась, позволив ему нагнать ее.

– Запомнил дверь, до которой я дотронулась? – спросила она. – Малышка Миртиль – прямо за ней. А теперь слушай: сейчас я иду в Тампль, вернусь в полночь. Раз уж ты позаботился о моем будущем, Симон, будет справедливо, если я позабочусь о твоем. Есть у меня одна мыслишка, да такая, что если дело выгорит, тебе никогда не придется бегать за теми несколькими жалкими экю, о которых ты только что говорил.

– И что это за мыслишка? – спросил Симон, сказав себе, что, если есть возможность, перед тем, как убить Жийону, вытянуть из нее хоть что-нибудь, такой шанс упускать нельзя.

– Узнаешь, когда вернусь из Тампля, – промолвила Жийона.

– То есть в полночь?

– Да, в полночь. Будь здесь, у этой двери, я постучу трижды, ты откроешь, и, так как место это пустынное, никем не посещаемое, мы сможем объясниться, не опасаясь того, что нас могут подслушать.

И Жийона быстро удалилась.

Маленгр запер дверцу и, застыв на месте, погрузился в глубокие размышления.

– В полночь? Здесь? – пробормотал он наконец. – Что ж, приду. И что такого она хочет мне сказать?.. Ладно, поживем – увидим.

Проходя мимо окружавших особняк рвов, Жийона выбросила пузырек с ядом, который дал ей Маленгр, в воду, после чего перешла на более медленный шаг. На устах у нее играла улыбка, да и вообще все в ней пело при мысли о том неприятном сюрпризе, который она уготовила Маленгру. Вскоре она была уже в Ла-Куртий-о-Роз, то есть в том очаровательном домике, где она так долго жила с Миртиль. Сейчас это жилище выглядело заброшенным, но ничего в нем не изменилось. Она вошла в ту комнату, куда мы вводили читателя в начале этой истории, опустилась на табурет и там, в спустившихся сумерках, закрыв лицо руками, принялась размышлять о жизни.

Время прошло незаметно. На соседних колокольнях пробило одиннадцать вечера.

Жийона подождала еще несколько минут, затем встала, прошептав:

– Вот теперь пора – пора объяснить монсеньору, как Маленгр его предал, и если монсеньор вернется домой – а он обязательно туда вернется, – Симона, моего дорогого Симона, схватят в тот самый момент, когда он поведет Буридана к малышке Миртиль. Я же явлюсь как раз вовремя, чтобы увидеть, как поджарится на медленном огне мой милый женишок.

В назначенное время Симон Маленгр стоял у дверцы, ожидая сигнала, который должна была подать Жийона. Пробило полночь. Прошло еще несколько минут.

– Мерзавка не придет! – проворчал Маленгр. – Как знать, не разыграла ли она меня, – добавил он, почесав нос, – не готовит ли какое-нибудь предательство?..

В этот момент в дверь трижды постучали.

– Вот она, – произнес Маленгр.

Он открыл… И в ту же секунду – изумленный, ошеломленный, до смерти напуганный – застыл на месте: вместо Жийоны быстро вошли шестеро мужчин и заперли дверь.

– Ко мне! На помощь! – закричал Маленгр.

Больше ничего вымолвить он не успел: могучая рука Гийома Бурраска схватила его за горло, тогда как другая обрушилась на плечо, отчего у него подкосились ноги. В то же время Буридан приставил к его груди кинжал и сказал:

– Еще одно слово, дружище, – и ты труп!

– Я буду молчать! – прохрипел полузадушенный Маленгр.

– Хорошо. Отпусти его, Гийом.

Растерянный, весь в поту от страха, Маленгр обвел взглядом окруживших его людей, которые, казалось, тоже не ожидали его здесь увидеть.

– Так вот как ты встречаешь друзей? – проговорил один из них укоризненным, насмешливым голосом. – Ты навестил меня у Кривоногого Ноэля, в знатном притоне; я вот решил навестить тебя у Валуа, в притоне еще более знатном. Чему тут удивляться?

– Ланселот Бигорн! – прошептал Маленгр, немного успокоившись, так как он предположил, что эта странная авантюра есть не что иное, как продолжение того разговора, который состоялся у них с Бигорном в таверне на улице Тирваш.

– Где Жийона? – грубо спросил другой голос.

– Мессир Буридан! – пробормотал Маленгр, к которому вмиг вернулся весь его страх.

– Где Жийона? – повторил Буридан. – Говори, если не хочешь познакомиться с этим кинжалом.

– Не очень-то приятное будет знакомство, – усмехнулся Бигорн. – Три дюйма стали в животе представляются мне не самой здоровой пищей, так что, Маленгр, поторопись ответить. Если же, однако, ты предпочитаешь отправиться к праотцам, не стесняйся, скажи мне по-дружески, и, опять же по-дружески – иа! – я тебя исповедаю, так как знаю, что ты не менее добрый христианин, чем я сам. Исповедь, видишь ли…

– Может, ты заткнешься наконец, умник? – проворчал Гийом.

– Господа, – пролепетал Маленгр, – милейшие… я не знаю… Жийона… И потом, я нахожусь в услужении у монсеньора де Валуа…

– Довольно! Веди нас к Миртиль.

– Миртиль! – прошептал Маленгр, вытирая выступивший на лбу холодный пот. – Миртиль… О! Понимаю… – добавил он, задрожав от страха. – А! Так вот что уготовила мне эта презренная мерзавка!.. Господа, клянусь вам… Сжальтесь надо мною…

– У тебя есть минута, чтобы решиться, – сказал Буридан таким тоном, что Маленгр тотчас же понял, что шутить с ним никто не собирается.

В эту минуту последней передышки Симон Маленгр, который, как наши читатели уже могли заметить, был невероятно сметлив и расчетлив, быстренько прикинул свое положение и понял, что у него есть лишь два выхода: либо он подчинится требованию Буридана и тогда, несомненно, будет повешен сеньором графом де Валуа, либо он повиноваться откажется и тогда – что также не вызывает сомнений – будет заколот. Но холодную сталь кинжала он ощущал уже здесь и сейчас, тогда как месть Валуа представлялась ему перспективой далекой и туманной.

Так размышлял Маленгр, когда острие ножа вдруг больно укололо его в горло.

– Я отведу вас, отведу! – воскликнул он. – Пойдемте!

– Иди! – сказал Буридан. – Бигорн, встань рядом с ним; попытается бежать – прибей его дубинкой.

– Вот так-то, мой старый товарищ! – промолвил Бигорн, беря Симона Маленгра под руку. – Этот Буридан – да заберет его чума! – настоящий зверь, для которого слова «тактичность», «деликатность» ничего не значат… А ведь мы с тобой когда-то вместе грабили, жгли, раздевали прохожих – и всё это тихо, так, что никто из тех, кто имел с нами дело, и не думал жаловаться. Прибить тебя дубинкой! Не бойся: клянусь святыми Варнавой и Баболеном, я довольствуюсь тем, что просто тебя придушу!

Говоря так, Бигорн тянул за собой Маленгра в том направлении, которое жених Жийоны указывал, и вскоре весь отряд оказался в здании, где содержалась взаперти Миртиль.

Поднявшись по лестнице, семеро мужчин вышли к коридору, по которому пару часов назад проходила Жийона, и Симон Маленгр направился к указанной ему двери.

– Это здесь, – сказал он.

– Открывай! – прорычал Буридан.

– Открыть не могу, так как ключи есть только у Жийоны.

– Миртиль! – крикнул Буридан.

– Буридан! – отвечал изнутри преисполненный радости и надежды голос девушки. – Неужели это ты, Буридан?

– Да-да!.. Тебе нечего больше бояться! Ты спасена!

В то же время юноша надавил плечом на дверь, которая затрещала. Еще немного – и она бы поддалась… В этот момент в другом конце коридора раздался невнятный шум голосов и поспешных шагов, и появился вооруженный отряд, освещаемый неясным светом факела, который нес один из лучников.

– Проклятье! – вскричал Буридан.

– Наконец-то! Вот она – смерть, – прошептал Филипп с восторженностью, близкой к безумию.

Почти в тот же миг отряд, во главе которого бежал с трудом переводящий дух Валуа, налетел на шестерых друзей… В этом узком коридоре хриплое ворчание, гневные вопли, брань смешались с бряцанием стали… Вдруг коридор погрузился в непроглядную тьму: Ланселот Бигорн ударом кулака сбил с ног державшего факел лучника и подошвой затушил горевшую камедь.

Тогда заварушка превратилась в кошмарный сон, где мелькают лишь тени, а единственным ориентиром сражающихся становятся стоны и крики ярости.

Шестеро друзей в инстинктивном тактическом движении объединились в одну группу и, выставив вперед кинжалы, начали медленно отступать той же дорогой, какой и пришли.

Слышался голос Валуа, который кричал: «Смерть им!» и требовал принести еще факелов. Он был на несколько шагов впереди своих лучников, которые, не имея таких же причин рисковать своей шкурой, продвигались вперед с большей осторожностью.

Внезапно Валуа замолчал.

Лучники еще несколько минут продолжали метаться по темному коридору, выкрикивая угрозы противникам и осыпая их бранью.

Но – странная штука! – противники эти, то есть шестеро товарищей, до сих пор отвечавшие на оскорбления ругательствами, достойными героев Гомера, теперь молчали.

Вдруг отблески факелов осветили этот мрачный проход. Из глубины особняка подоспела подмога, и на сей раз с десятками огней.

И тогда лучники Валуа издали ужасный крик. Граф исчез, а вместе с ним – Буридан и его спутники.

Из какого-то закутка выплыла шатающаяся, дрожащая фигура: то был Симон Маленгр, который во время боя тихонько отполз в сторонку и который, распрямившись, теперь вопил во все горло:

– Караул! Режут!.. На помощь!..

– Арестуйте его, капитан! – сказал чей-то голос. – Это он предал монсеньора!

Симон Маленгр узнал Жийону и прошептал:

– Мне конец!

Больше ни о чем подумать он не успел: его повязали, подхватили и понесли в подвалы особняка, где – ошеломленного, полумертвого от страха – бросили в темницу.

Вскоре вокруг него воцарилась тишина.

Симон Маленгр присел на корточки, опустил голову на колени и зарыдал.

Как долго пробыл там этот бедняга, впавший в оцепенение, потрясенный ужасными мыслями, что так вертелись у него в голове? Этого, вероятно, не сказал бы и он сам.

День ли был на дворе или же ночь – этого он тоже не знал, так как в камеру его не проникал даже лучик света.

Действительно, дом Валуа, организованный по подобию Лувра, похожий на крепость, располагал, как и все тогдашние особняки сеньоров, собственными темницами, собственной камерой пыток, собственным позорным столбом и собственной же виселицей, которая высилась на вершине башни, расположенной неподалеку от того места, где позднее предстояло появиться одной из башен Бастилии.

Прохожие, поднимая глаза на эту башню, довольно-таки часто видели чей-нибудь болтающийся на перекладине труп, зловещим часовым вставший на охрану Парижа.

И тогда прохожие говорили друг другу:

– Похоже, этой ночью монсеньор де Валуа вершил суд.

Именно в подземельях этой башни, где имелась также и комната для допросов, точнее – для пыток, были оборудованы темницы сеньора графа де Валуа, если слово «оборудованы» вообще применимо к примитивному устройству этих низких залов, вся обстановка которых ограничивается толстой цепью, прочно закрепленной на стене железными скобами.

Незадачливый Маленгр, ставший жертвой своей собственной алчности и расчетливости, находился, стало быть, в одной из таких темниц, не осознавая, сколько уже времени длится его заключение. Голода он не испытывал, но вот горло его обжигала невыносимая жажда.

– Ох! – простонал в этот момент несчастный узник. – Неужели я буду вынужден умереть от жажды? Чего бы я только ни отдал за то, чтобы хоть на минутку оказаться в кабачке Кривоногого Ноэля! О! Окажись я там, заказал бы целый кувшин ячменного пива, и самого свежего! – Он вдруг остановился, услышав шум за дверью. Кто-то пришел. Кто-то отодвигал запоры!..

Тогда, в неистовом порыве страха, он резко распрямился. Тогда он забыл о мучившей его жажде. Тогда он упал на колени, попытался поднять закованные в цепи руки и зарыдал:

– Пощадите, монсеньор! Не убивайте меня! Позвольте мне умереть здесь от жажды! Раз уж вы решили, что я должен умереть, какая вам разница, как я умру – от жажды или с веревкой на шее?..

Взрыв хохота был ему ответом.

Симон Маленгр поднял бледное лицо и увидел Жийону – похожая на одного из тех призраков, что наводняют наш мозг в часы горячки и кошмаров, та вошла в камеру, тихо притворив за собой дверь. Закрепив принесенный с собой факел в специальном зажиме в углу камеры, Жийона повернулась к Маленгру и села напротив него.

С этим безмятежным видом и безразличными жестами она и в самом деле напоминала одно из тех видений, что являются невесть зачем невесть откуда, и вы ждете не дождетесь, когда же они исчезнут.

Села она прямо на плиточный пол в трех шагах от Маленгра, окинула его долгим взглядом, а затем расхохоталась.

Маленгру пришла в голову мысль, которую он счел гениальной, но от которой любой, кто присутствовал бы при этой сцене, неизбежно бы содрогнулся:

Он тоже расхохотался.

То было ужасно. Смех Жийоны – злой, желчный, предвещавший конец удовлетворенной мести; смех Маленгра – дрожащий на редких, расшатанных зубах, пробегающий по этим искривившимся от страха губам; эти два смеха столкнулись, соединившись в преотвратительнейшую амальгаму.

Жийона вдруг перестала смеяться; Маленгр – тоже.

– Итак?.. – проворчала Жийона.

– Итак?.. – повторил Маленгр в тревожном хрипе.

Воцарилось долгое молчание. Затем Симон Маленгр промолвил:

– Если это была шутка, то весьма удачная! Впрочем, иного, Жийона, я от тебя и не ожидал!

– Правда ведь, удачная мысль меня посетила? – сказала Жийона с такой интонацией, что беднягу едва удар не хватил. – Подумать только, мой дорогой Симон, – ты всецело в моей власти, не можешь даже пошевелиться, и стоит мне только захотеть, как тебя тут же схватят и поволокут в камеру пыток. Вот сейчас ты ухмыляешься, но только подумай, какое будет у тебя лицо, когда тебя потащат на костер, когда ты начнешь поджариваться…

Из груди Симона Маленгра вырвался жуткий стон.

– Да что это с тобой такое? – вопросила Жийона. – Или ты не знал, что тебе предстоит быть поджаренным на медленном огне? Я попросила монсеньора: «Не отправляйте его на костер, сеньор граф…»

– Славная Жийона! – пылко воскликнул Маленгр.

– Просто прикажите повесить его на вершине вашей главной башни, – продолжала Жийона с самым спокойным видом.

– О! – простонал Маленгр, заскрежетав зубами. – О! Чертова злодейка! О! Мерзкая уродина! О! Дьявольская потаскуха!

– И знаешь, что мне на это ответил монсеньор? – продолжала Жийона. – Он сказал мне: «Нет-нет! Я хочу видеть, какая у него будет физиономия, когда его уложат на горящие угли». Видишь ли, Симон, раз уж сам монсеньор хочет взглянуть на твою физиономию, ты вряд ли посмеешь отказать ему в этом удовольствии… а заодно и мне.

– Что я тебе сделал? – возопил несчастный Маленгр.

– Ничего. Но я тоже ничего не делаю – просто передаю слова графа. Кстати, мой дорогой Симон, не скажешь ли ты мне, где спрятал те экю, что взял у меня?

– Скажу, Жийона, клянусь моим местечком в раю, скажу, как только ты вызволишь меня отсюда.

– Ну да! – сказала Жийона. – Что ж: я не говорю «нет».

– Ты не говоришь «нет»! – пролепетал Маленгр, задыхаясь от безумной надежды.

– Кстати, мой возлюбленный жених, раз уж мы делаем друг другу признания, ты должен сказать мне, чем обладаешь, – я ведь тебе сказала. Раз уж мы должны пожениться…

– Должны пожениться? – пробормотал бедняга, которого эти фразы надежды и отчаяния опьяняли страхом, так как страх, подобный хмельному напитку, как и любовь, подобная доброму вину, придает мозгу особое опьянение.

– Не ты ли обещал мне это? – продолжала Жийона. – Или уже нашел другую? – добавила она со зловещими интонациями комичной ревности.

– Нет-нет! Клянусь Богом, Девой Марией и всеми святыми, я люблю лишь тебя, Жийона, лишь тебя хочу видеть своей женой!

– В добрый час! А то я уже испугалась, что ты был мне неверен. Что ж, раз уж мы должны пожениться, раз уж я открыла тебе свое финансовое положение, теперь твоя очередь сказать, чем ты располагаешь. Скажешь – и я помогу тебе отсюда выбраться.

Симон Маленгр начал подозревать, что его положение не столь безнадежно, как ему думалось. Страх чуть отхлынул от его мозга, подобно тому, как вода при наводнении понижается, достигнув своего пика.

Но тут, как и после наводнений вновь становятся видны верхушки ушедших под воду деревьев, жадность, поглощенная страхом, вновь ожила в его душе:

– А располагаю я, моя бедная Жийона, сущими пустяками – примерно тысячей су, да и те отчеканены не в Париже.

Жийона встала и направилась к двери.

– Куда ты? – всполошился Маленгр.

– Пойду поищу палача монсеньора, – спокойно отвечала Жийона, – так как вижу, что тебе нужно немного вытянуть язык раскаленными щипцами, чтобы заставить быть с невестой искренним.

– Пощади! Остановись! Я всё скажу!

Жийона остановилась, повернула голову через плечо и замерла в выжидающей позе. Отчаянное сражение развернулось в душе скупца, который в конце концов опустил голову и застонал.

– Двести серебряных экю! – выдохнул он. – Ах, Жийона, ты меня убиваешь! Должно быть, я действительно тебя люблю, раз рассказываю про эти жалкие серебряные экю, которые я с таким трудом собирал монета за монетой.

Жийона сделала еще два шага к двери.

– Куда ты? – в ужасе взвыл несчастный.

– Ты – тупица, Симон Маленгр, и излечить тебя от твоей тупости могут лишь горящие угли в камере пыток.

– Постой! Ты узнаешь всё, но на сей раз мое сердце может и не выдержать.

– Сколько? – безмятежно спросила Жийона.

– Восемьсот золотых экю! – прохрипел Маленгр и действительно, словно это признание могло его убить, без чувств упал на пол.

Жийона вернулась на место и принялась ждать, пока узник придет в сознание, даже не подумав оказать ему помощь.

Мучительный вздох дал ей понять, что Маленгр приходит в себя. Открыв глаза, бедняга посмотрел на Жийону с тем испуганным видом, какой бывает после кошмарных снов, и, разрыдавшись, забормотал:

– Двести экю серебром!.. Восемьсот экю золотом!.. Возможно ли это? Она забирает у меня всё! Жийона, оставь мне хотя бы половину! Пусть уж мне лучше отрубят руку и ногу, пусть останется лишь половина меня, но, по крайней мере, у меня останется и половина моих денег…

– Где ты их прячешь? – грубо спросила Жийона.

– Сжалься надо мной! – простонал Маленгр.

– Говори, или, клянусь сатаной, я приведу сюда заплечных дел мастера! Скажешь – и я открою замок, что висит на твоей цепи, ты выйдешь, и мы будем свободны, поженимся, объединим наши кубышки и станем богатыми. Решай же!

– В самом деле откроешь? – прохрипел Маленгр.

– Глупец! Ты прекрасно знаешь, что я слишком в тебе нуждаюсь, чтобы оставлять тебя гнить в этой камере. Одна я ничего не смогу сделать.

– Что ж, – сказал Симон Маленгр, в котором вновь забрезжил лучик надежды, – все свои сбережения я перевез в Ла-Куртий-о-Роз… они зарыты у ограды, под тем кустом шиповника, что растет слева; покопайся там, и ты найдешь мой жалкий сундучок.

Жийона вновь, как и при входе в камеру, расхохоталась, и от смеха этого несчастный Симон задрожал, словно осиновый лист на ветру.

– Слушай же, – проворчала Жийона, приближаясь к нему. – Ты меня ужасно напугал и украл мои экю. Примерно с час мне казалось, что я уже в Тампле, обвинена в колдовстве и вскоре буду сожжена на костре. Что ж: настал мой черед пугать тебя и забирать твои деньги. Только вот что, придурок…

Жийона сделала два шага вперед, наклонилась и вытянула вперед руки, словно собиралась вонзить в Маленгра свои когти, – тот подобрался, приготовившись, если понадобится, защищаться.

– Только вот что, придурок! – продолжала Жийона. – Ты у меня отнял лишь малую часть моих сбережений: под первым ларцом находился второй, а в этом втором, которого ты, идиот, не заметил, – огромная куча моих прекрасных золотых экю, которых никогда не коснутся твои грязные крючковатые пальцы… И вот что еще… Да, я испугалась, что меня сожгут живьем, как колдунью, и даже сейчас, как подумаю об этом, у меня мурашки бегут по коже! Но я всего лишь испугалась, тогда как тебя ждет действительность, ужасная действительность! Я сейчас же отправлюсь в Ла-Куртий-о-Роз! Твой сундучок, твои су, твои серебряные и золотые экю – все это теперь мое, Симон Маленгр! А ты, глупец, будешь строить гримасы монсеньору, который желает посмотреть, как ты поджариваешься на медленном огне, потому что…

В этот момент Жийона издала страшный вопль отчаяния.

Натянувшись, словно пружина, Симон Маленгр уловил тот единственный миг, когда, движимая ненавистью, Жийона подошла к нему слишком близко, и его длинные и худые руки, подобные лапам огромного паука, с громким шумом пришедших в движение цепей, сомкнулись на ее шее, и он завопил:

– Ага, попалась!..

В то время как в темнице разыгрывалась эта сцена между женихом и невестой, соединившимися таким образом в смертельных объятьях, лучники Валуа, рассыпавшись по особняку и его многочисленным пристройкам, активно искали своего сеньора графа, но Валуа как сквозь землю провалился. Многочасовые поиски и призывы ничего не дали, и солдаты вынуждены были признать очевидное: дядя короля Людовика X был похищен, а возможно, и убит Буриданом и его шайкой.

Капитан, командовавший военными силами особняка, отправился в Лувр и поведал об этом печальном событии королю.

При новости, что его ближайший советник и родственник был похищен бандой наглых разбойников, король пришел в страшную ярость. Королева задрожала, спрашивая себя, на что же еще способен Буридан, если уж он рискнул задумать, а главное – сумел претворить в жизнь столь дерзкий проект. Мариньи испытал глухую радость, которую он постарался не выказывать, и начал задумываться над тем, что Буридан, возможно, был бы неплохой партией для его дочери Миртиль. Что до прочих сеньоров двора, то одни обрадовались, другие огорчились – в зависимости от того, объединяли их личные интересы с Валуа или нет. Но все, по примеру короля, пытались изобразить на лице гнев и возмущение, потому в Лувре только ленивый не желал смерти Буридана, а также братьям Филиппу и Готье д’Онэ, коих общественное мнение рассматривало в одной с Буриданом связке.

– Этот Буридан, уж не дьявол ли он во плоти? – восклицал то и дело Людовик X. – Не приспешник ли сатаны?

И в то же время, дабы не терять привычки, он что есть силы колотил кулаком по небольшому столику, на котором стояли различные пузырьки и флаконы: столик и склянки разлетелись вдребезги.

– Сир! – сказал Юг де Транкавель. – Я видел этого юношу и могу вас заверить, что он один стоит десятерых.

– Я тоже его видел, – добавил Жоффруа де Мальтруа, – видел в Пре-о-Клер, где он дрался как лев.

– Сир! – промолвил в свою очередь и Ангерран де Мариньи. – Я не далее как вчера вечером пытался арестовать этого человека. Со мной были двадцать лучников полевой жандармерии, во главе которых стоял лично мессир де Преси. На помощь нам пришли человек сорок моих собственных лучников, но этот Буридан так и не был арестован, притом что мы потеряли убитыми и ранеными с дюжину хорошо обученных бойцов.

– Похоже, этот мерзавец – храбрый малый! – воскликнул король. – Я это понял еще в тот день, когда у Монфокона он столь вызывающим образом требовал от меня правосудия… Правосудия против вас, Мариньи. Что ж… Будет ему правосудие.

Тем же утром, по приказу короля, герольд Шатле проехал по улицам Парижа, читая на всех перекрестках перед собиравшейся на звуки труб толпой пергамент следующего содержания:

– Пункт первый. За голову Жана Буридана, уроженца Бетюна, бакалавра Сорбонны, назначается цена в двести золотых экю.

– Пункт второй. Головы благородных сеньоров Филиппа и Готье д’Онэ оцениваются нами в шестьдесят золотых экю каждая, или же в сто двадцать золотых экю пара.

– Пункт третий. Головы Ланселота Бигорна, Гийома Бурраска, императора Галилеи, и Рике Одрио, короля Базоши, оцениваются нами в двадцать золотых экю каждая.

– Пункт четвертый. Всякому парижанину предписывается преследовать вышеуказанных мятежников.

– Пункт пятый. Любого, кто предоставит вышеуказанным мятежникам убежище, ждет смерть.