Всё до боли знакомо, всё запылённо, законсервировано, как будто находишься в какой-то антикварной лавке старьёвщика на окраине большого города: пропылённые с осыпающейся штукатуркой дома, пропылённые улочки с асфальтом в широких глубоких трещинах, пропылённые деревья, через пыль которой недолгим летом проглядывает тусклый изумруд матовых листьев. Ленинский район, теперь Адмиралтийский, а в древности вообще финская деревня, губерния. Леви движется в сторону дома по Рижскому, потом отклоняется от курса, желая отклонится от шума проезжающих машин, от суеты, ища тишины, сворачивая на одну из Красноармейских улиц. Ноги плывут по асфальту, а глаза по стенам, крышам старых домов. Всё знакомо, ностальгично, печально. Симфония в камне, реквием человеческой жизни, как цветку, сумевшему пробиться сквозь толщу асфальта, но никогда не сумевшему расцвести, распуститься, ставшему серым и, в конце концов зачахнувшему.
По левую руку, по направлению к дому Леви, его глаза встречаются со знакомыми окнами. В окнах горит приглушённый свет. Окна большие, но немытые, занавески за стёклами выгоревшие, смятые. Чьи эти окна?
В голове всплывают воспоминания бурных веселей праздненств. Миша Буров! Да, там жил Миша Буров со своей женой Ириной. У них, вроде была дочь, но их обоих или от прежней связи самой Ирины, неизвестно. Ирина – еврейка по происхождению, деловая, бережливая и терпеливая. У неё густые волосы, типичный еврейский нос по представлению окружающих, чувственные пухлые губы. Симпатичная, обаятельная женщина. Представляется, что, как и в большинстве таких браков, тому, что имел Миша, он должен был быть благодарен своей жене. Она была настоящей умницей.
1981 год. Заснеженный Питер. Снега по колено и по грудь. В то время, когда на двадцать советских семей во дворе стояли одни Жигули или старенький Москвич, у Миши был микроавтобус из Японии, блестящий, с правым рулём. Миша, как ребёнок радовался своей машинке.
– Поедем в ресторан, – предложил он Леви.
Мише удавалось почти каждый вечер проводить в ресторанах, несмотря, что стоимость одного обеда там, равнялась стоимости средней месячной зарплаты. Иметь связи с иностранными гражданами вне государственных было запрещено законом, но те кто на них отваживался и имел торговые сделки, покупал-продавал, наживал неплохие барыши, мог позволить себе и каждодневный обед в ресторане и блестящий автобусик неотечественного производства.
Ресторан, куда они отправились всей кампанией, находился недалеко за городом. Его громадный зал был почти полностью наполнен праздными людьми. Было нестерпимо шумно и душно. Помнилось, что весь вечер на сцене выступали цыгане. Они пели, танцевали. Посетители же пили, ели и снова пили. Миша поднимал руку с оттопыренным локтём и отведённым в сторону мизинцем и вливал стопку за стопкой прозрачную жидкость в свои несгораемые внутренности.
– Уже поздно. Может быть, поедем обратно домой?
Миша не спорил, и около двух-трёх часов ночи они, к счастью, покинули этот загородный ресторан.
Миша невысокого роста, с тёмной густой бородой, постоянно шутит и много говорит. Милый балагур. Говорит ртом и всеми десятью пальцами. Он здорово оправдывает своё имя так как и, вправду, похож на бурого мишку.
Терпение жены Миши – ангельское. Она не только выносила нескончаемые попойки благоверного, но и его слабость к женскому полу, о котором она, конечно же, не могла не знать. Миша, используя своё обаяние, заговаривает с понравившейся женщиной на улице, осыпает её комплиментами, сулит всяческие блага. Неизбалованные мужским вниманием и галантностью российские женщины рисуют себе различные фантазии насчёт возможного развития “серьёзных отношений”, верят Мише, клюют на его посулы и идут в гости. Эти “гости” происходят у него дома, если, конечно же супруга отсутствует, но чаще в дешёвой гостинице, где можно снять номер без предъявления документов и всего лишь на “часик”. Первое импровизированное свидание проходит с нехитрой закуской и выпивкой. Видимо, из-за частой смены партнёров и постоянной алкоголизации, Миша не может удовлетвориться, как обычный мужчина, и принуждает женщину к извращению. Женщина колеблется, не хочет, немного сопротивляется, ей больно и она кричит. Миша настаивает. Леви невольно стал свидетелем таких сцен, когда заходил к Мише, как к соседу и по каким-то незначительным коммерческим вопросам. Миша или не имел стеснения или со временем от безнаказанности потерял его. Не желая быть и дальше зрителем этих неуместных сцен, Леви говорил: “Миша, мне нужно идти” и просто захлопывал за собой дверь.
Как-то один некий приятель Леви со смешным прозвищем Енот, здоровенный добродушный верзила и такой же кутила, как Миша, на его вопрос, слышал ли он что-либо о нашем общем знакомом, рассказал:
– Знаешь. Сейчас Миша немного оклемался. До этого, вообще, на каталке ездил, а Ира его из ложки кормила.
– Что же с ним случилось?!
– Да, ты же знаешь Мишу – невозмутимо продолжал своё повествование знакомый – подснял каких-то тёлок, посидел с ними в кафе, они там выпили и плеснули ему в стакан клафелина. Слава Б-гу, что он вообще очнулся. Правда с пробитой башкой и пустыми карманами. А деньги на том момент у него, по слухам, были немалые. До сих пор его Ирина за ручку как дедушку водит и он – “там помню, там не помню”.
Леви проходит мимо этого старого серого прокопчённого дома с осыпающейся штукатуркой, из-за мутных стёкл, которых пробивается тусклый свет и, как бы слышит крик обольщённых, зазванных в “гости” девушек и женщин:
– Миша, не надо! Больно! Я не хочу! Пожалуйста, не надо!