Дом небольшой, трехэтажный, с бежевым оштукатуренным фасадом и аккуратными белыми балконами. На углу раскинулся пышный розовый олеандр, из-за которого едва выглядывает табличка с номером дома. Если бы не навигатор, я бы проскочила мимо. А теперь останавливаюсь и с волнением оглядываю фасад. Какие-то окна приоткрыты, оттуда доносится греческая речь, бубнит телевизор, и я гадаю, есть ли среди них квартира отца. С его смерти прошло два месяца, в квартиру уже могли въехать новые жильцы.
Хлопает стеклянная дверь, на небольшой балкон выходит темноволосая хрупкая девушка в платье цвета бирюзы. Она несет два пустых бокала, а за ней следует высокий парень в фиолетовой рубашке с бутылкой вина. Пара садится за столик, чтобы насладиться закатом. А я тенью проскальзываю к подъезду и взбегаю на крыльцо.
Поднимаюсь по лестнице, читая номера на дверях. Квартира отца находится на последнем, третьем этаже. Я останавливаюсь у нужной двери, чувствуя, как бешено колотится сердце. Дверь белая, с золотой ручкой, и сначала я осторожно касаюсь ее – думая о том, что она еще может хранить отпечатки моего отца, что он, уходя из дома и возвращаясь, трогал ее. Железо на удивление оказывается теплым – как тепло руки. Здравствуй, отец…
Затаив дыхание, прислушиваюсь. Из-за двери не доносится ни звука. Повезет ли мне сегодня? Откроется ли эта дверь для меня? Узнаю ли я о своем отце что-то новое?
Пальцы дрожат, когда я жму на дверной звонок, поэтому мелодия звучит прерывисто и резко обрывается, когда я отнимаю руку. Тихо. Ни шагов, ни голосов, ни скрипа половицы – как если бы кто-то неслышно крался к порогу, чтобы посмотреть на незваного гостья. Меня никто не ждет. И внутри никого нет.
Здравствуй, отец. Мы с тобой разминулись на два месяца. И на целую жизнь.
Я прижимаюсь лбом к двери, мечтая проникнуть внутрь, и представляю гулкую пустую квартиру, оставшуюся без хозяина. Как наяву вижу рубашки, висящие в шкафу, которые мой отец уже никогда не наденет. Бумаги, написанные его рукой, на столе. Одинокую зубную щетку в стакане на раковине в ванной. Полотенце на крючке. Чашку в мойке на кухне. Брошенную у зеркала расческу, в которой запутался волос. Черный или седой? Отец по-прежнему остается для меня фигурой, скрытой в тумане, и я могу только фантазировать.
На площадке еще две двери, и я решаю позвонить соседям. Может, они что-то расскажут об отце? Каким он был соседом – тихим или шумным? Водил ли компании и устраивал вечеринки? Или ему хватало тусовок по работе, и дома он наслаждался одиночеством и покоем? Может, он помогал пожилой соседке выгуливать пуделя и покупал лекарства в аптеке? Или кормил кота соседей, когда те уезжали из города?
Из-за первой двери выглядывает строгая старушка. Пуделя у нее нет. Она не говорит по-английски и, окинув меня подозрительным взглядом, что-то ворчит на греческом и захлопывает дверь. Из-за второй двери появляется та самая девушка в бирюзовом платье, которую я видела на балконе с вином. Она говорит по-английски и любезно отвечает на мои вопросы, хотя я и оторвала ее от романтического свидания. К несчастью, она ничего не знает о моем отце. Она переехала только месяц назад и никак не могла с ним встретиться. Живет ли кто-то в той квартире сейчас и как связаться с ее хозяином, она тоже понятия не имеет. Ей не терпится вернуться к своему любимому, и, попрощавшись со мной, она захлопывает дверь.
А я, оставшись одна на площадке, достаю из сумочки блокнот и ручку и пишу на английском записку. Я представляюсь дочерью Костаса Захариаса, который жил тут раньше, сообщаю, что хочу забрать личные вещи отца, если они сохранились, и оставляю свой номер телефона. Записку я подсовываю под дверь. Вот и все, что я могу сделать.
За дверью соседней квартиры, где живет старушка, раздается шорох. Наверняка она следит за мной в глазок. Ведь старушки везде одинаковы – что в России, что в Греции. Не стоит испытывать ее нервы, а то еще позвонит в полицию и пожалуется, что какая-то иностранка пытается влезть в соседнюю квартиру.
Прежде, чем уйти, я напоследок касаюсь дверной ручки. «Жаль, что мы не встретились раньше, отец. Мне бы хотелось узнать тебя лучше».
Я возвращаюсь в старый центр, кружу по извилистым улочкам, полным туристов. Сколько же их тут летом, если так людно в апреле? Завороженно глазею на античные руины за решетчатым забором, подсвеченные желтыми фонарями. Время их посещения уже закончилось, ворота на территорию закрыты, но у меня получается рассмотреть их и через забор. Прямо к раскопкам примыкают жилые дома, на их первых этажах располагаются магазины, а на вторых и третьих – балкончики квартир, многие из которых сдаются туристам. Парочка из них как раз сейчас пьет вино на балконе с видом на древние развалины. Столики таверн тоже располагаются в нескольких шагах от руин. Это тесное соседство древности и современности завораживает.
И куда бы я ни шла, повсюду над старым кварталом высится холм Акрополь с его знаменитым портиком Парфенона, подсвеченный фонарями и заметный с любой точки Афин.
Туда я отправлюсь завтра с самого утра.
А пока я сажусь за столик таверны прямо возле развалин античного храма, заказываю бокал белого домашнего вина, греческий салат и кальмаров в кляре. Вокруг меня ужинают парочки, семьи и компании. А напротив меня сидит призрак моего отца. Он привел меня в этот легендарный город, и первый тост я мысленно произношу за него.