Судья Эндрю Леру жил в огромном, богато украшенном глинобитном особняке в шести милях от города. Дом – ряд плоских коробок, построенных вокруг центрального двора с большим бассейном, – стоял на заросшем кустарником клочке земли, таком коричневом, что трудно было сказать, где заканчивалась почва и начинались стены. Участок был окружен пятифутовым забором из дерева и проволоки, но Ева свернула на грунтовку, которая огибала постройку, и наконец нашла подъездную дорожку из бетонных плит. Она припарковала арендованный автомобиль перед невысокой каменной стеной, позади белого «шевроле» с наклейкой «The Clash»[3] на бампере, и вышла из машины.
После третьего стука дверь открыла маленькая стройная женщина. Она нахмурилась, увидев Еву.
– Миссис Леру? – Когда женщина кивнула, Ева просунула в дверной проем острый носок туфли и сказала: – Мне нужно поговорить с вашим сыном Антонио.
– Вы кто?!
Ева уловила намек на южный говор, но этот акцент не мог скрыть раздражения женщины. Слегка опущенные плечи, льняной кардиган, слишком большой на ее миниатюрной фигуре, темные круги под глазами. Это была беспокойная женщина – беспокойная или больная.
Ева толкнула дверь, проникая в темный коридор.
– Меня зовут Ева Фостер.
– Боюсь, я вас не знаю, – вежливо ответила женщина.
– Мы можем где-нибудь поговорить?
– Сейчас неподходящее время.
К этому моменту Ева полностью просочилась внутрь. И увидела причину усталости женщины. Скелет человека, пол которого невозможно было бы определить, если бы не розовая шляпа, ненадежно сидевшая на седых вихрах, дремал в инвалидном кресле в гостиной. Ева повысила голос:
– Я хотела бы поговорить с Антонио о моей дочери – Келси Фостер. Может быть, вы с ней встречались?
Глаза миссис Леру расширились.
– Вы не могли бы говорить потише?
– Миссис Леру! – Голос Евы теперь был близок к крику. Старуха подпрыгнула. Ева получила некоторое удовлетворение от выражения паники на лице хозяйки. – Так что насчет моей дочери?
– Бренда, – наконец произнесла женщина. – Я Бренда Леру. Пойдемте на кухню. Моя свекровь пытается вздремнуть.
Ева последовала за Брендой по узкому коридору в веселенькую кухню с дубовыми шкафами, полы которой были выложены белой плиткой, а стены из того же гладкого коричневого самана, что и в прихожей. На островке стояла коробка с печеньем, в раковине валялась грязная посуда. Тощий черный кот взгромоздился на деревянный табурет и укоризненно уставился на Еву. Она уставилась на него в ответ.
– Антонио здесь нет, – сказала Бренда. – Он на работе.
– Я видела его машину снаружи.
– Это не его машина. Она принадлежит моей свекрови.
– Эта женщина слушает Clash? – с иронией в голосе спросила Ева.
Бренда нахмурилась.
– Чего вы хотите?
– Бренда, он всегда такой шутник?
Глаза Евы остановились на книге, втиснутой под экземпляром современного итальянского кулинарного издания. Название произведения, написанного писательницей Айн Рэнд было ей знакомо. Медленно, неторопливо Ева достала фотографию Келси и положила ее на кафельную столешницу.
– Может быть, он подшутил и над моей дочерью, а потом ситуация вышла из-под контроля?
Бренда перевела взгляд на снимок. Ева наблюдала, как та изучает изображение Келси, и задавалась вопросом: видит ли эта женщина то же, что видит она? Неулыбчивые зеленые глаза. Лицо, которое было бы красивым, если бы не подлость, скрывавшаяся под поверхностью. Кожа такая бледная, что кажется полупрозрачной.
На заднем плане фотографии возвышалось колесо обозрения – символ веселья, навсегда запечатленный в кошмаре Евы. Две другие девушки стояли в нескольких футах от него, повернувшись к нему спиной. Друзья? Келси так и сказала, но Ева не была уверена. Снимок, сделанный в удобное время, когда незнакомки того же возраста могли бы сойти за товарок ее дочери? Или просто девушки, знакомые по урокам физкультуры или испанского языка, которые согласились встретиться на местной ярмарке, если Келси заплатит за них?
Ева никогда этого не узнает. Келси нравилось заставлять ее гадать.
– Она… милая. – Бренда вернула фотографию. – Мне жаль. Мне нечем помочь. Мы никогда не встречались с вашей дочерью.
Ева взяла фотографию со стойки и сунула ее обратно в сумку.
– Я думаю, ты лжешь, Бренда.
– Вам, наверное, лучше уйти, – в панике ответила жена судьи.
– Где моя дочь?
– Я не знаю.
Ева закрыла глаза.
– «Мы живые». Там, на полке. Это книга, подаренная Келси ее отцом.
Молчание. Ева слышала жужжание ледогенератора, легкое похрапывание скелета в другой комнате, низкий гул новостной программы в другой части дома.
Бренда обернулась. Каким-то образом ее темные круги стали глубже, пока глаза не превратились в две дыры, запавшие на ее птичьем лице.
– Это книга моего сына.
– Он читает Айн Рэнд?
– Он студент колледжа, – замялась Бренда. – Или по крайней мере был им.
Ева подошла к тому месту, где лежала книга. Она вытащила ее из-под кулинарной и открыла титульный лист с загнутыми краями, не сводя глаз с Бренды.
– Мне зачитать вслух?
Бренда покачала головой.
– «Моей дочери Келси – той, чья жизнь, несомненно, стоит миллионов. С любовью, твой отец». – Ева подняла глаза. – Твоего сына зовут Келси?
– Я не лгала. Я никогда не встречалась с вашей дочерью.
– Зато твой сын встречался.
– Это была короткая интрижка. Ничего особенного, – пролепетала Бренда. – Мимолетное увлечение для них обоих.
– Где она?
– Я понятия не имею.
Ева пересекла комнату за то мгновение, которое потребовалось Бренде Леру, чтобы прижаться спиной к стене. Ева встала над этой маленькой женщиной и уперлась в ее ногу бежевой шпилькой.
– Где я могу найти твоего сына?
Бренда закрыла глаза.
– «Ножи Майка». На Мэйн. Но он ничего не знает. – Она сглотнула. Ее глаза наполнились слезами. – Он хороший мальчик. Мы говорили ему, – она снова сглотнула, – мы говорили ему, что они не подходят друг другу.
Ева положила два пальца на шею женщины. Приблизив свое лицо к ее лицу, она вонзила острый наманикюренный ноготь в мягкую плоть над ключицей Бренды, оставив два красных полумесяца на хрупкой коже, и улыбнулась.
– Правда?
Затем отступила.
Бренда положила руку на грудь. Она тяжело дышала.
Все еще держа в руках «Мы живые», Ева повернулась, чтобы уйти. Возвращаясь к входной двери, она задержалась в гостиной и наклонилась над пожилой женщиной в инвалидном кресле, вгляделась в сморщенное от старости лицо.
– Бу! – громко крикнула Ева.
Женщина подскочила.
– Ничтожества, – пробормотала Ева и вышла, не потрудившись закрыть за собой входную дверь.