Какие же мы были счастливые! Сами того не понимая, мы жили во времена настоящего развитого социализма, который, пожалуй, гораздо больше смахивал на недоразвитый сюрреализм, но нас такое положение дел вполне устраивало хотя бы потому, что сильно не мешало. Те, кто помоложе, вряд ли смогут понять и оценить всю ту бестолковость и бредовость окружающего мира, в котором все было настолько перевернуто с ног на голову, что только диву даешься, как мы умудрялись вживаться в существующую реальность, оставаясь при этом даже не сторонними наблюдателями, а полноценными участниками процесса.
Разве есть хотя бы какое-нибудь логическое или разумное объяснение тому, что проучившись пять с половиной лет в Московском Энергетическом Институте и успешно защитив дипломную работу по специальности «Электрические машины», то есть ротор-статор-трансформатор, заключительными и главными, а именно Государственными экзаменами были «Научный коммунизм» и «Военная подготовка»? Не сдашь хоть что-то из вышеперечисленного, и диплом не получишь.
Складывалось впечатление, будто стране наплевать на то, чему тебя там учили, а необходимы только политически грамотные военные. У девушек военной кафедры не было и поэтому они сдавали один"Наукомизм». Впрочем, таких, у кого не получалось сдать и не было. Прелесть процесса заключалась в том, что эти экзамены сдавали все, ну если только совсем уж не упереться и не пойти против всех норм и правил.
На экзамене по коммунизму я сначала очень складно рассказал про ленинский «Материализм и эмпириокритицизм». Потом же, не менее бодро и радостно, поведал внимательному преподавателю о величайшем творении современности, трилогии Леонида Ильича Брежнева «Малая земля», «Возрождение» и «Целина». Сейчас это может показаться странным, но я, действительно, всю эту ерунду читал с карандашом, пытаясь выделить то, что мне казалось значимым. А как по-другому? У нас в институте и музей был, посвященный этой теме. В качестве дополнительного вопроса невзрачный тип с кафедры научного коммунизма, как бы между прочим, спросил про мое отношение к повести А. Солженицына. «Один день Ивана Денисовича». И, я, как и полагалось в таких случаях, простодушно сознался в том, что книгу такую не читал и, следовательно, и мнения на этот счет никакого не имею. Получив законное «отлично», я отправился готовиться к экзамену по «войне».
А, что такое «война» в гражданском ВУЗе? Один раз в неделю особи, обладавшие мужскими первичными половыми признаками, поутру брили свои физиономии, надевали рубашку, галстук, брюки со стрелками, сверху – темно-зеленую куртку-стройотрядовку, украшенную на спине названиями мест пребывания в ССО, а спереди-всевозможными значками и нашивками, и направлялись в отдельностоящий институтский корпус. В коридорах студенты строились в шеренги, где офицеры-преподаватели проверяли их внешний вид, а затем расходились по аудиториям. Пропортяночные занятия мало кому нравились, но пропускать было нельзя. К тому же все имеет свою цену. Наличие в институте военной кафедры подразумевало отсрочку от армии до конца обучения, получение военной же специальности по классу электрооборудования летательных аппаратов и погоны лейтенанта, что немаловажно, если, вдруг, Родина решит, что вооруженные силы в твоих услугах нуждаются.
На подготовку к экзамену отвели всего лишь два дня, но даже если бы дней было десять, это бы ничего не меняло. Я бы понял, если меня на экзамене попросили выполнить команды: «Кру-у-гом!» или, там: «Напра-во!». Я бы даже с удовольствием с завязанными глазами и на время разобрал и собрал немецкую штурмовую винтовку Хуго Шмайсера, в народе почему-то называемую автоматом Калашникова. Но моей военной специальностью числилось нечто иное, и с познаниями в этой области у меня было вообще никак. Из курса лекций строгого и временами даже грозного полковника Семушкина я помнил только две фразы, да и то никак к предмету изучения не относящиеся:" Товарищ студент, почему вы спите? Вы же не на Курском вокзале!» и вторая была предназначена парню из соседней группы, который во время лекции стал засучивать (слово-то какое странное?) рукава на куртке: «Товарищ студент, если Вам жарко – снимите штаны.» Разобраться в тех электрических схемах, представляющих собой небольшие фотографические снимки весьма посредственного качества, испещренные вдоль и поперек линиями связей, мне не представлялось возможным. Учебников не было тоже. Те из ребят, кто поумнее, брали вполне доступные книги по электрооборудованию гражданских лайнеров и по ним готовились. Но это те, кто поумнее, а я про себя рассказываю. По вполне понятным причинам процесс сдачи экзамена дался мне достаточно сложно. Сначала я что-то мямлил про спешивание и развертывание мотострелкового взвода, потом про то, какие провода куда идут и в какую сторону устремятся электроны, если, вдруг, летчику почему-то захочется понажимать на переключатель управления закрылками. Оценка моих знаний по не странной случайности оказалась невысокой, но вполне себе положительной. Скорее всего, двойки было ставить нельзя.
Повестки, указывающей на то, что такие, как я срочно нужны для защиты страны, пришлось ждать совсем недолго. И, как патриот и верный сын, пусть не партии, но комсомола-то уж точно, в назначенное время явился в военный комиссариат, прошел медкомиссию, не пройти которую было, скорее всего, невозможно и, подобно почти всем своим сокурсникам, как оказалось совершенно невостребованным в народном хозяйстве, отправился исполнять свой гражданский долг. В выданном военном билете значилось звание-лейтенант и специальность – авиационное и электрическое оборудование летательных аппаратов.
Служить предстояло два года. В предписании было указано, что через месяц я должен был явиться по адресу: г. Москва, Хорошевское шоссе, дом… Нельзя не упомянуть о том, что все мои одногруппники уезжали раньше и я был как бы завершающим. Кого-то посылали в Иркутск, кого-то в Армавир или Саратов, и только меня, самого ценного, гада такого, оставляли в Москве. Представляете, какими глазами на меня смотрели девушки и жены моих друзей и приятелей. На самом деле, оказалось, что явиться мне следовало в штаб ВВС, оттуда – в штаб армии в Смоленске, а уже потом – под Житомир, в ПГТ «Озерное». Из Смоленска я ехал в компании своих будущих однополчан, троих ребят, тоже после МЭИ, но с других факультетов. Видимо страна испытывала сильный голод в кадрах, связанных с нашей военной специальностью.
Наверное будет не очень интересно читать про то, как мы ходили представляться в штаб полка, что нас четверых разместили в одной из комнат профилактория, где помимо восьми свободных кроватей, обеденного стола из столовой и одного стула, никакой мебели не было, или про то, как мы получали форменную одежду…? Хотя, нет. Про форму следует сказать отдельно. Дело в том, что граждане, решившие посвятить свою жизнь служению Отчизне на постоянной основе, где-то за год до окончания военного училища, начинают готовиться к выпуску, заказывают в ателье кители, брюки, шинели повседневные и парадные; и даже фуражки, – все это шьется на заказ. И потом, когда уже кадровым офицерам подходит время обновить одежду, мало кто берет на складе готовые изделия. Получают сукно, – и к портному. Двухгодичники же поначалу мало что знали про эту сторону армейской жизни, поэтому, когда сытый прапорщик выдал нам стопки с армейской формой по заявленным размерам, уже в профилактории, примерив все это добро на себя, поняли, что выглядим как-то не очень молодцевато. Хорошо еще, что по роду своей деятельности нам впоследствии по большей части приходилось ходить в «техничке», потому что в повседневной форме одежды нас издали можно было принять за передвигающиеся своим ходом мешки с картошкой. Шинель я, правда, чуть позже заказал в ателье и она оказалась весьма хороша, но на погоны мне почему-то прикрепили по четыре звездочки, вроде как я капитан. И так я ходил дня три. Народ ржал, но начштаба приказал убрать лишнее. Если бы он сказал, что надо поменять погоны, то я бы их, конечно, и поменял. А так, я просто вырвал четыре лишних звезды пассатижами. Но от вырванных остался заметный след и, если сослуживцы посмеялись и забыли, то люди посторонние, увидев меня впервые, смотрели с неподдельным интересом. Это что такое надо сотворить, чтобы сразу две звездочки срезали?
Полк в который нас определили отбывать воинскую повинность входил в дивизию дальней авиации и насчитывал человек триста офицеров, сто прапорщиков и около двадцати – тридцати солдат, используемых исключительно для несения караульной службы – знамя охранять, в патруле ходить, на тумбочке стоять или на гауптвахте сидеть. Была еще Танюшка – секретарь. Она обычно в ежедневных утренних построениях не участвовала, но всякий раз, когда четыреста мужиков уже стояли на плацу, лениво слушая дежурное выступление командира, и она пыталась незаметно прошмыгнуть в дверь штаба полка, триста девяносто девять пар заинтересованных мужских глаз провожали ее с момента появления до той самой секунды, как последняя часть ее не скрывалась внутри помещения. Это было как бы ежедневным развлечением, и если, вдруг кто-то из стоящих в строю о чем- то задумывался или отвлекался на что-то, то сосед непременно толкал его локтем в бок и радостно сообщал: «Смотри…, смотри…, Танюшка идет!» Вот ведь какой желанной может оказаться единственная девушка в полку.
Вообще-то, по прибытии в часть, мне многое было непонятно, как, впрочем, не очень ясно и до сих пор. Возьмем, например, солдатскую форму. Начнем с пилоток. Это я про те меленькие «утюжки», которые сваливаются при малейшем наклоне головы. Если бойцу надо поднять что-нибудь с земли, то он, либо придерживает одной рукой головной убор и наклоняется, либо приседает, словно скромная девочка, стараясь держать головку ровно. А та же фуражка? Вот бегут два взрослых майора, у каждого в руке по портфелю. А где вторая рука? Правильно. Придерживает головной убор. И страшно даже подумать о том, что, если вдруг, понадобится достать из кобуры пистолет, тогда придется что-то отпустить и, скорее всего это будет портфель. И задумывался ли кто-нибудь о том, зачем вообще нужен головной убор? Да, скажете Вы, зимой он спасает от холода, а летом от дождя и солнца. С зимой я согласен, но пилотка и фуражка явно не соответствуют своему функциональному назначению. Пусть бы военные дизайнеры разработали какие-нибудь панамки или бейсболки и чтобы постоянно носить их можно было не обязательно.
Теперь перейдем к шинели, к добротной, тяжелой, длиннополой. Сколько раз читал книги в которых авторы устами своих героев пели ей восхваления. Уж так она удобна и хороша, и, что всегда считалось немаловажным, засыпать под ней уютно и приятно. Если ничего другого нет, то конечно хороша. Понятно и то, что до полноценного одеяла ей далековато. Но вот тот, кто скажет, что в ней удобно бегать, прыгать, преодолевать препятствия или драться врукопашную, либо слукавит, либо он откровенный болван.
Но все перечисленное просто меркнет, когда разговор заходит о кирзовых сапогах и портянках. Я не исключаю того, что введение их в форменную одежду советских войск, на самом деле, было удачным проектом сначала «Абвера», а потом и ЦРУ. Задача по снижению боеспособности нашей армии была блестяще выполнена. Получилось, правда не все и не сразу. Первоначальный замысел с лаптями и онучами у них почему-то провалился.
Непонятностей было много. Почему летный состав возили на аэродром на автобусах, а технический на здоровенных тягачах- «Уралах»? Понятно, что если рассматривать с точки зрения физической подготовки, то может это и неплохо – по несколько раз в день забраться в кузов и спрыгнуть обратно, но, наверное, не в кителях или шинелях и не после сытного обеда.
* * *
Вооружение полка состояло из трех десятков самолетов ТУ-22- огромных, правда уже к тому времени слегка устаревших машин. Структурно полк делился на три эскадрильи: помеховую, ракетоносную, бомбардировочную, и технико-эксплуатационную часть. А личный состав, за исключением солдат, можно было условно поделить на тех кто летает: летчиков, штурманов, операторов и техников, – тех, кто готовит самолеты к вылету, устраняет неисправности, выполняет регламентные работы.
Меня определили в третью, помеховую эскадрилью, в группу электриков, где и началась моя новая жизнь в должности старшего техника. В течение месяца я пытался детально разобраться в трех огромных альбомах с чертежами, которые мне выдал начальник группы капитан Угрюмый, и определить откуда и куда какой провод идет и где надо посмотреть, если, к примеру, не работает лампочка бортового аэронавигационного огня. Потом мне объяснили, что Угрюмый – это образ жизни и мыслей начальника, а на самом деле он Сидоров. И уже совсем потом, старший лейтенант Волков, он же Виктор Михайлович, он же Волчок, поставленный надо мной кем-то вроде наставника, отодвинув в сторону схемы и обозвав ерундой все то, чем я занимался в течение последнего месяца, предложил: «А давайте-ка мы с Вами, товарищ Студент, наконец, делом займёмся. Я Вас торжественно приглашаю после работы помочь одному очень хорошему человеку разгрузить машину с кирпичом.» Никаких особых дел на вечер у меня запланировано не было и я согласился. А с другой стороны, как откажешься? Наставник все-таки.
Встретились мы с Виктором Михайловичем возле столовой. То, что он был явно навеселе не могли скрыть даже сгущающиеся сумерки.
– Товарищ лейтенант, к бою готовы? Погода-то какая? А воздух, воздух какой? У Вас в Москве, наверное, один смог, да выхлопные газы, – и безо всякого перехода: «Луна, словно репа, а звезды – фасоль, спасибо, мамаша, за хлеб и за соль…»
Мы уже давно свернули с главной освещенной улицы и шли в темноте в сторону гарнизонных гаражей. Волчок уже декламировал из Есенина: «Отговорила роща золотая березовым веселым языком…» «Ничего себе поэтические вечера,» – думал я, едва поспевая следом и стараясь не упустить из виду спину наставника. Позднее я узнал о том, что чтение стихов является неким обязательным признаком, позволяющим определить степень опьянения Виктора Михайловича.
Площадка перед нужным нам гаражом, вернее то место, где начинали его строить была ярко освещена, а хорошим человеком оказался старлей из нашей же же группы, Александр Белоусов, правильнее даже не он сам, а его тесть. Саня, как про него говорили, года три назад, едва поступив на службу, как-то весьма быстро женился на дочери начштаба дивизии. Через год тесть-полковник помог ему с командировкой не то в Ливию, не то в Сирию, где он занимался тем же обслуживанием самолетов и обучением ремеслу местных товарищей. Недавно он вернулся, купил на заработанные деньги новую «Волгу», ждал «капитана» и хорошую должность. А пока было время и возможности, строил под машину гараж.
– Товарищи офицеры! – Волчок вышел на свет.
– Витюша, где тебя черти носят? – Саня нервничал. Надо было побыстрее разгрузиться и отпустить машину. Тесть стоял немного в стороне.
– Нормальный ход, смотрите кого я вам на помощь привел! – наставник отступил в сторону, пропуская меня вперед, – пойдемте, лейтенант, с товарищем полковником за руку поздороваемся, не каждый день такая честь выпадает.
Полковник шутку принял и руку нам подал, а потом позвал тех троих, что сидели на бревнышке в стороне и которых я сразу и не заметил. На свету выяснилось, что все они из нашей группы. ЗИЛок с кирпичом стоял тут же, и мы принялись за работу. Справились часа за полтора. В физической части процесса разгрузки, естественно, не принимал участия полковник и, почему-то, солдат-водитель.
Грузовик отправили, слегка прибрались, перекурили и пошли в гараж к тестю. К нашему приходу тот уже успел «накрыть пенек», – так это мероприятие здесь называлось. На невысоком столике на серой, слегка промасленной оберточной бумаге лежала уже порезанная в большом количестве докторская колбаса, рядышком покоились крупные куски черного хлеба и завершалось все это благолепие трехлитровой банкой с солеными огурцами. Полковник поднял с пола десятилитровую зеленую металлическую канистру и аккуратно налил в два граненых стакана. Немного, где-то по трети.
– Товарищ лейтенант, а Вы спирт пьете? – обратился Витюша ко мне.
– Да я, как все.
– Тогда подходите поближе, не стесняйтесь. Мы с Вами и начнем.
Спирта я раньше не пил и было немного страшновато.
– Дайте ему воды запить, – посоветовал кто-то сзади и в свободной руке у меня образовалась эмалированная кружка с водой.
– За успешную постройку гаража! – провозгласил Виктор Михайлович и одним махом осушил свой стакан. Стараясь подражать наставнику, я тоже с силой выдохнул из легких воздух и попытался залпом выпить прозрачный напиток. Получилось не очень. Дыхание перехватил спазм, в горло словно кол вогнали. Окружающие понимающе улыбались:
– Водички, водички попей…
Больше мне не наливали, я медленно жевал бутерброд из хлеба с колбасой, заботливо сделанный Витюшей и хрустел огурцом. Мужики еще несколько раз выпивали и вели те разговоры, которые обычно они и ведут, когда собираются на культурный отдых в гараже или в каком другом месте проведения досуга.
Виктор Михайлович проводил меня до профилактория, объясняя, что все эти учебники, регламенты и схемы знать, конечно надо, но необходима практика и завтра мы с ним займёмся реальной работой. И я ему верил, потому, что он считался лучшим специалистом в эскадрильи.
– Грелку-то уже приобрел? – на прощание поинтересовался Волчок.
– Угу, – утвердительно кивнул головой я.
– Тогда завтра на полеты и приноси.
О том, что в аптеке надо купить грелку еще с неделю назад предупредил Угрюмый. Зачем она нужна мне уже было известно. Будучи на институтских сборах в Котласе мы наслушались историй про то, что с тамошних МИГ-25 регулярно сливают спирто-водяную смесь, которая используется в системе наддува, и называется она местным населением «Массандрой». В принципе – это та же водка. Мы задавали вопросы старшим товарищам, а почему нельзя заменить спирт на, к примеру, метиловый. Они ответили, что пробовали, и не раз; жестко предупреждали и грозили неприятностями, вплоть до трибунала, но как уследить за каким-нибудь прапорщиком, который сольет канистру яда, а потом его на бензин променяет? Сколько народа перемрет? И сливали, и продавали, а люди пить продолжали, травились и умирали. Поэтому решили оставить все как есть.
Но, разве могли сравниться маленькие МИГи с нашими дойными коровушками Ту-22? Одного топлива на четырехчасовой маршрут заливалось сорок тонн! Для сравнения, всем известная железнодорожная цистерна перевозит шестьдесят тонн, то есть две трети этой цистерны вырабатывались нашим самолетом всего, лишь, за один полет.
В систему наддува ТУ-22 на один маршрут заливалось около четырехсот литров спирто-водяной смеси. И, скорее всего, столько же и сливалось после каждого полета. Только называлась эта жидкость на местном диалекте «шпагой». За каждым самолетом был закреплен старший техник. Он полностью отвечал за техническую исправность летательного аппарата вцелом. Также, на постоянной основе, у него в подчинении служили техник и механик. Эта команда называлась техническим экипажем. В народе эту троицу называли «маслопупами». Были еще группы специалистов: авиационное оборудование, электрики, оружейники или «ломики», ПН-щики (пульты наведения), радисты, фотики…,то есть техники, которые работали на всех самолетах эскадрильи, переходя от одного к другому. А кроме того, специалисты из групп, помимо своих основных обязанностей, помогали техническому экипажу после приземления подцеплять «водило» – десятиметровую трубу на колесиках к самолету, чтобы тягач смог завести его на стоянку, откатывать и подкатывать к двигателям стремянки семиметровой высоты перед вылетом и после заруливания, оттаскивать и подтаскивали колёсные колодки; летом окашивать от травы капониры, а зимой зачехлять и расчехлять лайнеры, чистить снег на стоянке.
Именно за это и полагалась грелка. Я спрашивал Витюшу:
– А почему летчики не включают наддув во время полета? Тогда бы жидкость была бы выработана.
– Да был тут один, лет пять назад. Он включил. После полета стартех открывает бак, а там- пусто. Ну, и отстранили летуна от полетов по какой-то другой причине, а потом и вовсе услали куда-то переучиваться на другие машины.
– Ну, а, если, например, мне не нужна шпага? Понадобится водка – пойду в магазин и куплю. Буду, как все: помогать экипажу, косить траву, тягать стремянки, а брать шпагу не буду?
– Так не бывает. Знаешь, наверное, поговорку о том, что кто не пьет, тот закладывает?
– Но я же не буду закладывать!
– Я-то тебе поверю. А люди? Да не парься ты. Можешь не пить эту гадость. Продавай, меняй на что-нибудь. Можешь хоть бесплатно раздавать. Поверь, очередь выстроится.
Возразить было сложно. И уже на следующий день после полетов я возвращался с грелкой под мышкой. Почему именно грелка? А вы представьте себе картинку на которой все военнослужащие, возвращаясь с аэродрома домой после службы, несут в руках какие-то авоськи, сумки с емкостями. А тут, – грело, – резиновая емкость, вмещающая в себя 2,75 литра жидкости, со специальной дырочкой на боковине горловины, которая как будто предназначена для того, чтобы зацепить ее за пуговку внутреннего бокового кармана технической куртки.
* * *
Одним из любимых мест с первого дня пребывания в части была столовая. Мы ходили туда трижды в день – на завтрак, обед и ужин. Готовили в ней профессионально и вкусно. Она даже больше была похожа на ресторан. Никакого сравнения со студенческими столовыми. Ты заходишь в просторное помещение, садишься за один из столиков, накрытых матерчатыми скатерками; приборы уже на столе. Также имеются салфетки, баночки со специями и большая тарелка с хлебом. По проходу официантки в белоснежных кокошниках и передниках возят двухъярусные тележки, уставленные тарелками со всевозможной едой. Как правило, каждого блюда имеется по три-четыре наименования. Например, холодные закуски: салат «Оливье», сельдь под шубой, винегрет, салат овощной. Первые блюда: борщ, суп гороховый, суп харчо. Вторые блюда: котлеты, бефстроганов, курица, плов, печень, рыба…; гарниры: картофель, макароны, гречка, рис. Из напитков: компоты, морсы, кисели. Если был нужен просто чай, то девушки его тут же наливали и выдавали сахар – сколько попросишь. Если на тележке не оказывалось желаемого блюда, но оно имелось в меню, то можно было попросить его принести. Если же ты чувствовал, что не наелся, можно было взять еще порцию. Причем все это было уже оплачено теми двенадцатью рублями пайковых, которые у нас автоматически вычитали из жалования. Мы настолько любили это заведение, что доходило даже до того, что возвращаясь с ночных полетов часов в пять утра, заходили на ранний завтрак, наедались до отвала и отправлялись спать, но вставали пораньше и бежали еще раз завтракать, надо было успеть до десяти. А уже в двенадцать не спеша шли на обед. В столовой было три зала: самый большой – для технического персонала, и столики были на четверых; у летных помещение было поменьше и прием пищи происходил за общим столом. Их кормили лучше нас. В рацион дополнительно были включены яйца, шоколад и красное вино. И, конечно, мы им завидовали. Третий зал был генеральским. Мы не видели, что происходит за закрытыми дверями, но когда официантка проносила туда на подносе тарелку с дымящейся жареной на сале хрустящей картошкой, мы, уже вволю обожравшиеся, буквально истекали голодной слюной, пытаясь уловить запах.
Впрочем, различие между летным и техническим составом состояло не только в рационе питания. Летные реже ходили в наряды, их не привлекали к уборке территории. И в быту они держались обособленно. Скорее всего интересы были разные. Если в полк приходил новый пилот или штурман, его в течение одного- двух месяцев, ну максимум полугода, обеспечивали квартирой или комнатой в гарнизоне. Технари же могли стоять в очереди на жилье по двадцать лет. Такая же ситуация была и с получением мест в детском садике. Запишет какой-нибудь механик свое двухлетнее дитя и ждет до той поры, пока в школу не придет время отдавать. Да оно и понятно. Летный состав, естественно, был много ценнее с точки зрения обороноспособности страны.